Рождественская ночь

      Рождественская ночь. Редкие снежинки в пропитанном смогом воздухе выглядели, как волшебные существа, ошибившиеся дверью в параллельный мир, — потерянные и одинокие. Они падали на грязные мокрые дороги, утопая в слякоти и словно задаваясь вопросом: «Как же так получилось?». Прохожие обращали на них внимание не больше, чем на привычные взору небоскребы, по которым они скользили равнодушно-невидящим взглядам. А многие из тех, кто замечал этот кусочек волшебства, ворвавшийся в мир вечно занятых и недовольных, лишь удивлялись тому, как нелепо смотрятся они на фоне серого пейзажа усталого города, главными фигурами которого были люди. По уши укутанные в слои одежды, они, не глядя по сторонам, семенили вперед, ничем не отличаясь от холодных унылых зданий за спиной. Но в последних горел свет в окнах, а люди все больше и больше увязали в темноте своих мыслей, совсем как новые, но уже испачканные ботинки от Timberland в грязи на улицах Сеула. И даже гирлянды, развешанные по городу, не могли осветить путь потерянным душам, только сбивая их с толку и в очередной раз напоминая, что детство закончилось и ничто не будет так, как прежде.       Вкус мандаринов, теперь доступных круглый год, больше никогда не будет напоминать о волшебном празднике, который значил так много. Милые вещички – атрибуты Рождества, такие как елочные игрушки, свечи и пряничные человечки вызывали учащенное сердцебиение лишь когда за них приходилось прощаться с очередной хрустящей бумажкой в пять нолей. А больше всего удручало то, что день, в который, казалось бы, надо бы радоваться, перестает радовать. И тогда волшебный праздник детства становится самым большим днем Дурака, где взрослые знают всю правду, но позволяют себе быть обманутыми — «иначе праздник не удастся».       Хичоль, будучи взрослым, да еще и заведующим ортопедического отделения больницы, ненавидел Рождество вдвойне. Ведь именно в этот период люди вылезали из своих норок в поисках обещанного чуда и ломали себе кости — на лыжах, коньках, в горах и просто ступая по скользкой улице. А ему, бедному усталому человеку, приходилось расхлебывать последствия этого самого «чуда» и работать до самой ночи.       Но не в этом году. В этом году Ким Хичоль был твердо намерен провести Рождество, или, как он сам говорил, день Дураков, дома, в компании своего любимого кота Хибома и новой подборки джазовой музыки, которую он только вчера записал на диск. Никаких криков, разрывающих барабанные перепонки, ни взрывов петард, которых Хичоль боялся так же, как Хибом, после того как ему однажды заехали петардой в лицо, и он оглох на одно ухо.       Кроме этого маленького физического недостатка, Хичоль обладал до безобразия привлекательной внешностью — он был высок, строен. Темно-рыжие прямые волосы до плеч, фарфоровая кожа, чуть нагловатый взгляд из-под челки и легкая улыбка на губах — он сводил с ума медсестер не только своего отделения. Он был ухожен, всегда носил классические костюмы, которые подчеркивали его фигуру, тем самым производя впечатления аристократа девятнадцатых годов, и имел привычку класть правую руку в карман пальто.       Родители Хичоля каждый год на Рождество уезжали то на Мальдивы, то на Канары и неизменно приглашали с собой единственного сына, но тот всегда отказывался, ссылаясь то на работу, то на несуществующую девушку — напрасную надежду родителей 38-летнего холостяка.       Что до коллег, Хичоль пользовался у них огромной популярностью и даже слыл грозой интернов и новичков, но любой интерес, как положительный, так и отрицательный, вызывал лишь как профессиональный врач. Как личность Ким Хичоль никого не интересовал. Точнее, любой вероятный интерес к его личности он подавлял своей экстраординарностью, сарказмом и правдой, которая вырывалась из его рта, несмотря ни на какие обстоятельства. И лишь Хибом, ни слова не понимавший из того, что говорил хозяин, не обижался на Кима. И даже если бы понимал — Хичоль любил своего кота и только с ним говорил без ругательств.       Как было сказано, обычно Хичоль проводил Рождество в больнице, вправляя кости охмелевшим весельчакам, но сегодня он взял в бою не на жизнь, а на смерть долгожданный выходной. И ровно в восемь часов, едва закончилась его смена, Ким поспешил в свой кабинет, чтобы не встретить по пути коллег, которым бы наверняка понадобилась его помощь.       К счастью, добрался он без происшествий, но не успел врач облегченно вздохнуть, как услышал грохот у себя в кабинете. Сначала из-за его рабочего стола показалась копна кудрявых волос на пару с испуганными шоколадными глазами, а затем уже и их обладатель.       — Какого черта!.. — вздохнул Хичоль.       — Простите, сэр, то есть, док, — залепетал юноша, лет двадцати-двадцати трех. Он был крепкого телосложения, о чем говорили широкие плечи под голубым одеянием санитара, но обладал детским лицом и таким же нежным голосом. Только сейчас Ким заметил разбитые чашки и чайник на полу своего кабинета.       — Ты кто такой?       — Я прохожу практику в больнице, я - студент медицинского университета, Ли Донхэ, — представился парень.       Хи нахмурился. Этих интернов развелось слишком много, и хоть от одного была бы польза.       — Так, Ли Донхек, чтоб через минуту здесь было чисто и сухо. И чтоб глаза мои тебя больше не видели.       Хичоль уселся в кресло и устало закрыл глаза. «Осталось совсем чуть-чуть. Выпроводить этого паренька. Взять сумку, надеть плащ и покинуть это чертово место. Дома Хибом, любимая музыка и горячий шоколад».       — Простите, доктор Чхве попросил принести чай, а воды в бойлере не осталось, и я решил воспользоваться тем, что в Вашем кабинете. Я даже и не…       — Я тебя о чем-то спросил? Нет. Работай молча.       Донхэ промычал что-то в ответ и вышел из кабинета, держа в руках поднос с осколками. Не прошло и двух минут, как он вернулся со шваброй и ведром. Это показалось Хичолю плохим знаком с самого начала. Потому что не мог Ли Донхэ, уронивший на ровном месте поднос с чаем, не опрокинуть ведро с водой. Должно быть, такой закон существовал в природе.       — Твою мать! — взревел Хчиоль, когда все-таки прозрачная с пузырьками жидкость растеклась по полу его кабинета.       — Простите-простите-простите! — зашептал Хэ, беспомощно водя тряпкой по воде.       — Дай сюда, — врач выхватил тряпку из рук обалдевшего санитара и стал выжимать воду в ведро. Донхэ сбегал за второй тряпкой, и теперь оба сосредоточенно убирали последствия маленького потопа.       — Вот не везет так, не везет, — приговаривал Хэ. — Остаться на Рождество дежурить в больнице! Джихе меня убьет.       — Девушка? — хмыкнул Ким.       — Да, самая красивая, добрая и замечательная на свете. Приехала ко мне впервые за полгода, а я застрял в этой больнице! — сокрушенно ответил Донхэ. — Ну, так иди к ней.       — Это уже третья больница, с которой меня выкидывают. Если не пройду здесь практику, мне конец, — парень демонстративно провел большим пальцем по горлу и вздохнул.       — Неудачник, — сделал вердикт Хичоль.       — Спасибо, — буркнул в ответ Ли. — И надо же, именно в Рождество. Мы полгода планировали нашу встречу, с тех пор как она уехала в другой город. Чуть не расстались, но я уговорил ее дать нам шанс. Сказал, что будем ездить друг к другу. И теперь, когда она мне доверилась, я подвел ее, идиот.       Понурив голову, Донхэ покинул кабинет. Хичоль вымыл руки, чуть помедлив, надел плащ, закинул сумку на плечо и засунул правую руку в карман. Часы показывали полдевятого. У Хибома корма полная миска, горячий шоколад и здесь есть, а джазовую музыку можно на крайний случай заменить музыкой из радиоприемника на вахте. «Нет, — помотал он головой, — ты ведь не такой дурак, чтобы портить свой единственный выходной ради неуклюжего паренька и его девчонки. Тем более, трудно поверить, что этот парень способен добраться до дома, не переломав конечности». Хичоль обреченно вздохнул.       — Эй, зайди сюда, — он подозвал пробегавшего мимо Донхэ и с негромким стуком поставил на стол сумку. — Можешь идти домой.       Хэ вытаращил глаза на врача и ничего не сказал. Когда Ким повторил свои слова, санитар наконец выдавил из себя:       — А как же практика?       — Я тебе ее зачту.       — В больнице много дел.       — Я останусь дежурить вместо тебя.       Донхэ замолчал. Несколько мгновений он смотрел в глаза Хичолю, от чего тот с трудом подавил в себе желание заехать малому сумкой по лицу, но в итоге Ли тихо произнес, почти прошептал: «Почему?». Непонятно к чему был задан этот вопрос, то ли он спрашивал, почему врач остается дежурить вместо санитара, то ли почему он помогает ему. Или просто: «почему Вы такой?».       — Хоть кому-то ведь должна быть польза от этого Рождества.       Донхэ не сдвинулся с места, глядя на грозу всей больницы, и не мог поверить своим ушам.       — А ну, убирайся, щенок, пока я не передумал, — Хичоль взмахнул рукой в воздухе. Хэ вздрогнул, но остался стоять.       — Спасибо, — негромко произнес он в ответ. Уголки губ главного врача чуть-чуть дрогнули. — Счастливого Рождества! — с улыбкой покинул кабинет Донхэ.       — Счастливого дня Дураков, — ответил Хичоль.       Когда Хэ вышел из больницы, было уже темно. Снег усилился. Людей на улице стало меньше, а машин и грязи — больше. Забывчивый Хэ снова не взял с собой перчаток, а шапку и вовсе оставил в больнице. Но возвращаться не хотелось — а вдруг Ким передумает. И даже если этот врач решил подшутить, Донхэ не станет поворачивать назад. Он вышел из больницы и не намерен туда возвращаться.       Дома его ждет Джихе. Его Джихе, с которой они вместе вот уже три года. Проучившись вместе всю старшую школу, лучшие друзья обнаружили, что испытывают друг к другу более глубокие чувства. И даже смена места жительства Донхэ не остановила влюбленных, так что парень последний год школы каждый день ездил три часа на автобусе, чтобы ходить в ту же школу, что и Джихе. А когда уже на первом курсе университета семья девушки переехала в другой город, все вокруг говорили: «Вот он — конец. Смиритесь уже». И даже Джихе не могла возражать. Только Хэ все верил в чудо и счастливый конец, за который боролся каждый день. Видеться раз в полгода — невыносимо. Но еще невыносимей признать поражение, сдаться. Он подрабатывал, где мог, чтобы накопить на билет к любимой. Копил деньги, чтобы однажды встать перед ней на колени и с достоинством сделать своей женой. Но до тех пор еще было далеко, и ему лишь нужно было несколько дней в году, которые он мог бы посвятить Джихе, чтобы удержать, и пропускать нельзя ни одного. Их отношения на расстояние и так прошли через много испытаний, и Хэ боялся, как бы они не стали друг другу совсем чужими.       Огней на улице стало больше и горели они ярче: Санты, распевающие Рождественские песни, хохочущие гномы, олени в упряжке. Сосульки, искусственные и настоящие, сверкали в мерцающем свете этих огней. Снег стал мокрый и липкий. Донхэ шагал по улице, дрожа всем телом. Губы его посинели, а нос покраснел и перестал ощущаться. Он обыскал три квартала в поисках цветочного ларька, и наконец, нашел. Расплачиваясь за розы для Джихе, Хэ заметил уличного музыканта через дорогу, который спрятался под навесной крышей. Он был одет в старый пуховик с мехом на капюшоне. Длинные растрепанные волосы прикрывали глаза, которые лукаво, по-доброму оглядывали прохожих. Он играл на гитаре Рождественские песни, а иногда затягивался прекрасным баритоном. Загулявшие школьницы толпились вокруг него, хихикая, а он изредка им улыбался и советовал идти домой пораньше. Позади него, в шерстяной шапке, валялись пара монеток и несколько бумажных купюр.       — У Вас красивый голос, — сказал подошедший к нему Донхэ.       — Спасибо, — ответил музыкант с акцентом.       — Вы не кореец? — удивился Хэ.       — Нет, — рассмеялся музыкант. — Я китаец, но в Корее довольно-таки давно. Меня зовут Ханген, — он тепло улыбнулся Донхэ.       — Ваша семья тоже здесь?       — Да, мы переехали сюда, когда я был в средней школе.       — Тогда почему Вы не с ними? — удивился Хэ. — Сегодня ведь Рождество!       — В Китае не празднуют Рождество, так что для родителей этот день ничего не значит, — ответил Ханген. Задумавшись, он прибавил. — Да, я и не виделся с ними давно. С тех пор, как ушел из дома в семнадцать лет.       — Почему Вы ушли? — стуча зубами, спросил Донхэ — он уже насквозь продрог.       — Чтобы петь, — просто ответил Ханген. — Мне не давали петь дома. Говорили, надо заниматься бизнесом.       — Вы не жалеете?       — Нет, я нашел работу по душе. Не эту, конечно, — засмеялся китаец, кивая на шерстяную шапку с монетами. — Это так, для себя. Я жалею лишь о том, что потерял с ними связь.       — Так почему Вы не пойдете к ним прямо сейчас! — воскликнул Донхэ       — Я им не нужен, — сказал Ханген. — У них есть дочь — моя сестра, внуки. Не думаю, что они будут рады меня видеть.       — Глупости! — возразил Ли. Эта история так впечатлила парня, что он, не раздумывая, протянул букет цветов музыканту. — Вы ведь знаете адрес, по которому они живут? Возьмите эти цветы и отправляйтесь к своей семье.       — Не думаю, что это сработает.       — А Вы не думайте! Не задумывайтесь. Просто идите. Наверняка они тоже скучают.       — А как же цветы? Ты ведь хотел их кому-то подарить, — неуверенно сказал Ханген.       — Меня и так ждут дома, — с нежностью ответил Хэ. — Вам они нужнее.       — Спасибо, — благодарно отозвался Ханген, складывая гитару в футляр и принимая цветы, и спросил. — Зачем ты делаешь это?       — Должна же быть хоть какая-то польза от этого Рождества — весело процитировал Донхэ и вприпрыжку, не чувствуя холода, пошел по улице.       «И правда, — задумался Ханген, — должна же быть от него польза».       Когда музыкант с большим черным футляром за спиной и букетом красных роз в руках стоял у дороги и ловил такси, до полуночи оставалось два часа. Задул ветер, и снег теперь падал по диагонали, хлестая не укрытые в шарфы щеки и забираясь за шиворот. Такси все были заняты — в такую погоду не оставалось желающих прогуляться пешком. Да и людям хотелось поскорее вернуться домой, к семье.       Ханген впервые за долгое время был в числе этих людей. Он помнил, как тяжело давалась семье адаптация после эмиграции из Китая. Он был еще маленький, быстрее всех завел друзей в школе и привязался к новой Родине. Старшая сестра была умней и понятливей маленького Хангена, она стала главной опорой и надеждой семьи, в то время как мальчик осваивал новые музыкальные инструменты и грезил о выступлениях на сцене. Он всегда отличался от сверстников: был мечтательным, дерзким и слишком упрямым, никак не мог понять чувства других людей, делая им больно. Он видел только свою цель, и считал правильным делать все, чтобы ее добиться. Ханген придерживался своих принципов до самого конца, он преуспел, но остался одиноким.       Серебристый Лексус остановился возле музыканта лишь спустя пятнадцать минут безуспешных поисков способа передвижения. Не дослушав адрес до конца, водитель тут же согласился подвезти китайца. Салон внутри был сделан из кожи приятного бежевого цвета, деревянная приборная панель выглядела дорого, будто изготовленная в старинные времена.       — Сильно замело, — вежливо заметил водитель и улыбнулся, отчего на его левой щеке образовалась ямочка. Голос его был приятный, но в то же время достаточно твердый, дикция поставленная. «Наверно, работает где-нибудь оратором», — подумал Ханген, а вслух сказал:       — Да уж, настоящая буря.       — Вы не местный? Я слышу в Вашей речи акцент.       — Все верно, я родом из Китая. Меня зовут Ханген.       — Приятно познакомиться, Ханген. Я — Пак Чонсу, — представился мужчина. — На чем Вы играете? — поинтересовался он и снова улыбнулся ямочкой. Надо признать, он умел очаровывать и располагать собеседника к себе. Что-то в его взгляде вызывало доверие. Одет он был в деловой, но не слишком официальный костюм. Рубашка, брюки, пиджак — идеально чистые и гладкие. Руки и аккуратно подстриженные каштановые волосы ухожены, как и салон автомобиля, в котором царил идеальный порядок, витал приятный запах карамели и играла тихая классическая музыка. Но что-то в этой атмосфере было неправильное. Ханген никак не мог понять что.       — Гитара, — ответил он.       — О, — сразу же оживился мужчина. — Моя дочка тоже на гитаре играть учится. День и ночь с ней возится, разучивает ноты известных песен. Как пошла эта мода на хипстеров, так не вылезает из своего свитера, даже в жару, никого не слушает, — рассмеялся он. — Носит очки в толстой оправе, хотя зрение стопроцентное, ей-богу!       — Сколько ей лет? — вежливо поинтересовался Ханген.       — Двенадцать, — ответил Чонсу и полез в карман, чтобы показать фотографию в бумажнике. В тот момент, когда Ханген увидел фото, он сразу понял, что было не так в этой машине и в этом человеке.       На фото была симпатичная девочка, которая сидела на диване, одной рукой обняв гитару, другой - золотистого ретривера. Волосы ее были собраны в небрежный пучок, на носу, как и сказал ее отец, большие квадратные очки, и одета она была в безразмерную кофту какого-то непонятного цвета. Но не в этом было дело. Подросток двенадцати лет, обожающий все винтажное и своего огромного пса, вряд ли бы согласился, чтобы его забирали со школы на такой стерильно чистой и аккуратной машине, на которой ездил ее отец. Нет, если бы на этом сидение сидела та девочка, что и на фото, она не оставила бы его в таком идеальном порядке, будто только что купленном в салоне. Тут бы обязательно весели забавные брелоки и талисманы, а из динамика раздавался бы инди-рок. На сидениях остались бы следы от когтей собаки и ее шерсть, а в бардачке бы лежали модные журналы, книжки, потерянные заколки для волос, наклейки и другие мелочи, без которых не может существовать девочка-подросток. Но этого всего не было. Грустная правда, которую только что понял Ханген — это то, что человек, сидящий сейчас рядом с ним, был очень одинок. Он не знал, по какой причине, не знал, что стало с этой девочкой на фотографии, но догадывался наверняка: она здесь не появлялась. А ее отец все никак не мог с этим смириться и жил фантазиями о том, как его малышка поживает где-то там без него.       — Милая, — сказал Ханген и замолчал. Потом решился спросить. — А ее мать?       — Разведены, — слишком бодро для подобного разговора ответил Чонсу. — У нее новый муж и собака. И, конечно, моя девочка. Они хорошо ее воспитывают, я видел. Водят на секции всякие, умница растет.       — А Вы общаетесь?       — Не слишком успешно, — нехотя признался Пак. — Она меня ненавидит.       — Бывшая жена или дочка? — уточнил Ханген.       — Обе, — усмехнулся мужчина.       Какое-то время они ехали молча. За окном стало совсем белым-бело. Время приближалось к одиннадцати. Ханген подумал о родителях, представил, как они сидят, глядя в окно, и засчитывают еще один день, в который их сын не приехал.       — Знаете, я работаю в одной звукозаписывающей студии. Должность невысокая, ничего такого. Но раз Вы сказали, что Ваша дочь увлекается музыкой, ей наверняка будет интересно посетить это место. Я мог бы устроить экскурсию.       — Ах, ну это, — задумался Чонсу. — Звучит привлекательно. Можете дать мне свою визитку, я передам матери.       — Нет, Вы меня не поняли, — возразил Ханген. — Это должны сделать Вы. Можете представить меня старым знакомым. Девочка наверняка проникнется к Вам, если Вы поддержите ее увлечение. И будет Вам благодарна.       — О да, она очень чувствительна к этому, — взволновался Пак. — Даже не знаю, удобно ли? Они сейчас наверняка празднуют Рождество. Это было бы хорошим дополнением к моему подарку.       — И я мог бы сыграть пару песен для нее, — поддержал мысль Ханген, кивая на гитару.       — Это идея! — обрадовался Чонсу. — А разве Вы не спешите домой?       — Часом позже - часом раньше, — пожал плечами Ханген. — Я и так сильно опоздал.       — Если это Вас не затруднит! — возбужденно воскликнул Чонсу и развернул машину.       Они вышли из дома девочки после полуночи. Холодное приветствие и недоумение в глазах сменилось безудержным ликованием, едва она увидела футляр за спиной незваного гостя и получила в руки визитку с эмблемой одной из крупнейших звукозаписывающих компаний страны. Ханген, под неодобрительные взгляды матери и отчима, исполнил несколько песен из репертуара «The Beatles», «Beach Boys» и Боба Дилана. Девочка была в восторге. В конце, когда «старые друзья» уходили, она неловко отвела родного отца в сторону и сообщила, что, если ему будет интересно, на следующей неделе будет концерт, где она принимает участие, и он может прийти. Чонсу об этом концерте знал давно, но впервые был приглашен официально.       — Даже не знаю, как тебя за это благодарить! — сказал он, пожимая руку Хангена, когда они доехали до места назначения. — Я будто заново начал жить!       — Ничего, — улыбнулся музыкант. — Должна же быть какая-то польза от этого Рождества.       Он вышел из машины и, сжимая в руках цветы, несмело пошел к дому. А Чонсу на машине, заменив классическую музыку на радио, распевающее рождественские песни, поехал дальше.       Дома делать было нечего, и Чонсу остановился возле одного особенно шумного бара. Судя по звукам, там молодежь вовсю отмечала Рождество. Деревянные столы, камин, полки, забитые алкоголем — атмосфера и правда была праздничная. Играла громкая музыка, и особенно веселые посетители пустились в пляс, другие на них смотрели, улыбаясь и покачивая головой. На потолке висели разноцветные лампочки и елочные венки. Чонсу заказал кружку пиво, и в ожидании начал рассматривать зал. Танцующие парочки вскоре приелись взору, и он перевел внимание на сидящих. За одним столиком расположилась компания студентов. Они, осушив несколько бутылок, громко что-то друг другу рассказывали и на каждую реплику взрывались смехом. Молодые девушки, подруги, сидели за соседним столом, нацепив шапочки Санты Клаусы, и деловито покуривали кальян. Мужчины в возрасте за столиком напротив играли в настольные игры, сопровождая каждый ход ругательством. За другим столом парочка, не обращая внимание ни на кого, сплелась в страстном поцелуе, и так, что с первого взгляда не определить, где чьи конечности.       Все были заражены этим праздничным настроением, и даже если кто заходил сюда в мрачном состоянии духа, то вскоре проникался бессмысленным весельем, и смеялся то ли над всеобщим радостным хаосом, то ли над собой, что так быстро поддался соблазну. Но был один посетитель, который отличался от других. Он сидел один за столом, одетый в офисный костюм, и угрюмо смотрел в свой стакан. Сначала Чонсу подумал, что мужчина пьян, но заметив, как ему подливают всего лишь безобидную колу, удивился. Всего несколько часов назад, до встречи с Хангеном, он бы и сам мог сидеть так, только не обошелся бы одной газировкой. Переборов смущение, он, подхватив свою банку с пивом, подсел к незнакомцу.       — Тут не занято? — прокричал он сквозь всеобщий шум, но мужчина в костюме то ли его не услышал, то ли проигнорировал. Лишь спустя пять минут он, наконец, поднял взгляд и, увидев незнакомое лицо, нахмурился. Внешность у него была очень приятная. Большие выразительные глаза, сейчас печально-удивленные, милые щечки и будто от обиды надутые пухлые губы.       — Извините меня, просто мест больше не было, — улыбнулся Чонсу своей самой обворожительной улыбкой, но собеседник продолжал недоверчиво смотреть не него. — Меня зовут Пак Чонсу, — продолжил попытки мужчина. Собеседник поджал губы и нехотя ответил:       — Ли Сонмин.       — Вы впервые тут? Я вот — да, — не унимался Чонсу, все так же приветливо улыбаясь. — Даже и не знал, как нынче гуляет молодежь.       — Что Вам нужно? — устало спросил Сонмин. Голос его был нежный, а из-за тона казалось, будто это разговаривает обиженный ребенок. Паку показалось, что он уже слышал его. — Если Вы ждете своего друга, Вам необязательно заговаривать со мной из вежливости, ничего страшного. Когда он придет, я уйду, нет проблем. Я и так собирался уходить. Пожалуйста.       — Нет, что Вы, — вежливо возразил мужчина. Он прищурил глаза, вглядываясь в Сонмина. Его печальные глаза, мягкие движения, голос — все казалось знакомым. — Ли Сонмин, — медленно проговорил Чонсу, хмуря брови. — Вы случайно не работает в моей фирме, ***? Компания большая, поэтому всех по именам и не помню, — извиняющимся тоном добавил он.       Взгляд Сонмина в мгновение изменился. Усталость, раздражение как рукой сняло — он вдруг ожил, выпрямился, глаза загорелись удивленно и неверяще.       — Это ведь Вы достали для нашей фирмы контракт с китайской компанией полгода назад? — вспомнил Чонсу и с улыбкой закивал головой. — Непростая сделка, но ее плоды мы пожинаем до сих пор.       — Так и есть, — подтвердил Сонмин.       — Но в тот раз Вы остались незамеченным, я так полагаю? Все произошло в такой суматохе, что никто и не удосужился Вас поблагодарить, Сонмин-щи, — удрученно признался Пак.       — Я и не думал, что Вы об этом знали. Обо мне, — тихо ответил Ли.       Чонсу взял руку Сонмина в свою и сердечно пожал.       — Вы — наш ценный сотрудник и часть нашего коллектива. Вся компания и я лично благодарен Вам за Ваш труд, — Чонсу улыбнулся ямочкой. — В странных обстоятельствах мы с Вами встретились, Сонмин-щи. В Рождественскую ночь в каком-то баре баре, хотя в офисе, ей-богу, я Вас не видел!       — Это неудивительно, — печально сообщил Сонмин, — таких пешек, как я, мало кто замечает в компаниях, подобных Вашей.       — Это надо исправлять. После праздников буду рад видеть Вас в своем кабинете, — сказал Чонсу и допив пиво в стакане, расплатился. — Ну, увидимся, Счастливого Рождества!       — Счастливого Рождества, — ответил Сонмин, а когда Пак уже развернулся к двери, тот его окликнул. — Зачем же Вы подошли ко мне? Вы ведь не знали, что я работаю на Вашу фирму.       — Не знал, но теперь знаю. Должна же быть хоть какая-то польза от этого Рождества.       Сонмин вышел из бара почти под утро. Улицы были еще темны, снежинки после прошедшей бури неспешно и как-то лениво выделывали пируэты в свете горящих фонарей. Недавно выпавший снег приятно хрустел под ногами, а морозный воздух прошибал весь дух после затхлой атмосферы бара. Сонмин был трезв, еще с юношеских лет он, попробовав алкоголь, навсегда отказался от этой гадости. И все же местом проведения Рождества был выбран самый шумный бар в округе неслучайно.       В семье Ли было много детей, Сонмин был средним — не любимым обласканным младшим, не ответственным старшим, гордостью семьи — просто средним. Он никогда не был проблемным ребенком. Выполнял то, что от него требовалось. Обладая повышенным самосознанием, он уважал интересы и мнения других, порой забывая о своих собственных. И вскоре окружающие тоже стали о нем забывать.       Сначала забывали, за какой партой в школе или за каким столом в офисе он сидел. Потом не могли вспомнить, присутствовал ли сегодня «этот Ли», затем забывали не только имя, но и фамилию, как он выглядел. Со временем от него не осталось ничего. Ли Сонмин был стерт из памяти тех, кому каждый день подносил кофе, распечатывал бумаги и сидел нос к носу за столом. Казалось, стоит ему встать на стол посреди рабочего дня и закричать: «Я Ли Сонмин, и я работаю с Вами», — этого никто не заметит.       Из года в год он жил невидимкой, смирялся со своей судьбой, отчаивался, предпринимал попытки что-то исправить и снова смирялся. И только в Рождественскую ночь, когда люди любили друг друга и радовались, когда даже забытые бабушки и дедушки получали жалкие открытки с поздравлениями, Сонмин оставался в одиночестве, которое уже перестало носить название «гордый». Он был одинок и страдал от своего одиночества. Даже традиция возвращаться к родителям стала обременяющей и постыдной. И потому он справлял праздник один, а выбрал местом шумный бар, чтобы хоть сколько-то заглушить чувство щемящей тоски и собственной ничтожности. А если быть откровенными, то, скорее, его подчеркнуть. Это, как надеялся Сонмин, поможет ему сделать шаг, на который он решался так долго — полная упаковка снотворного всегда была при себе, чтобы в тот момент, когда станет особенно невыносимо, покончить с мучениями.       Но сегодня, в Рождество — день, который он ненавидел всей душой, с ним произошло чудо. Странный трепет зародился в душе. Надежда и желание жить проснулись, и никакие гирлянды и чужой смех не повергали в уныние. А все потому, что его увидели. Впервые назвали по имени и даже поблагодарили. Мелочь, но она спасла Сонмину жизнь. «Должна же быть хоть какая-то польза от этого Рождества».       Дождавшись зеленого света, Сонмин перебежал дорогу. Под ногами что-то хрустнуло, он опустил взгляд и увидел на снегу бумажник. Подняв, он прочитал на визитке внутри: «Заведующий ортопедического отделения городской больницы. Ким Хичоль». Оглянувшись вокруг, Сонмин никого не увидел. «Странно», — подумал он. Переборов усталость и желание спрятаться в теплой кроватке, Ли позвонил в справочную и узнал адрес городской больницы. Дошел пешком за минут пятнадцать. Одинокая елка горела в фойе больницы. Воздух пах лекарствами. Поинтересовавшись у вахтера, где можно найти доктора Кима, Сонмин дошел до его кабинета. Хичоль стоял в кабинете, одетый в плащ, на котором еще не растаяли снежинки, и, положив правую руку в карман, растерянно озирался.       — Ким Хичоль-щи?       Мужчина оглянулся, недоверчиво оглядывая незнакомца.       — Чем могу помочь? — нетерпеливо спросил он. На красивом лице были темные круги под глазами от недосыпа, а глаза были красные и усталые.       Сонмин протянул бумажник и с улыбкой сказал:       — Кажется, это Ваше, — Хичоль молча принял предмет и с недоумением уставился на собеседника, будто ожидая объяснений. — Я нашел его на три перекрестка ниже по улице. Должно быть, Вы выронили и не заметили.       — Действительно, я и не подумал, что мог выронить его на улице. Без него и домой вернуться не мог, — хмурясь, произнес Хичоль. — И Вы пришли сюда, только чтобы его вернуть. Зачем? В такой мороз и, тем более, в Рождество.       — Ну, должна же быть от него хоть какая-то польза, — пожав плечами, улыбнулся Сонмин, — от Рождества.