вытащи из омута

      Болеть было для тебя обычным делом, и сейчас было не так уж плохо, если сравнивать с предыдущими разами, особенно если вспоминать детство или тот год, когда тебя буквально выхаживал Дима. В этом смысле, Шокк оказался до невероятного надежным — ты даже не мог точно сказать, ухаживала ли за тобой так мать — но тогда, то просыпаясь, то снова впадая в неспокойный сон, ты всегда знал, что Дима рядом: он готовил тебе, стирал твои вещи, иногда спал рядом, и в такие моменты ты, наверное, любил его. Ты мало помнил с того времени, но после этой твоей болезни вы с Димой общались иначе: он относился к тебе гораздо бережнее, иногда насильно впихивал тебе шарф или отдавал свою шапку, ругал тебя за какие-то мелочи, и ты тогда, конечно, злился, не понимал — но спустя пять с небольшим лет ты вспоминал именно такие моменты, думая, что Шокк при всей своей напускной жёсткости действительно понимал тебя, берег тебя. Временами это мучило тебя; в твоей голове сидело слишком много обид и одновременно теплых воспоминаний, и тебя разрывало от слишком противоречивых чувств — но никогда, никогда ты не давал об этом знать другим. Наверное, потому что объяснить такое было сложно, и ты не хотел. Никто и не спрашивал, игнорировать было куда проще, чем вникать во все твои хитросплетения. Дима умел, и от этого становилось еще больнее.       В первый день, когда ты только приболел, тебе снился он. Дима в твоем сне все время искажался, становясь собой то с одиннадцатого, то с шестнадцатого года, и ты никак не мог понять, что происходит. Все было смутно: его руки на твоей спине, какие-то отголоски разговоров, набережные Питера, проулки Берлина, зима, на фоне какие-то обрывки ваших фитов. Вы смеетесь, вы ругаетесь, вы трахаетесь, вы выступаете. И все это каскадом, одно на другое, почти сливаясь в единый комок твоих страданий, и ты мечешься по кровати, цепляясь за простыни, уже не осознавая, где ты. Когда ты болел, тебе часто снился Шокк, и, проснувшись после, ты прибывал в состоянии лёгкой хандры. Этот раз не стал исключением, и ты, только разлепив глаза, все еще тяжело дыша, весь потный и красный, просто смотрел в потолок, раскинув руки и ноги. В голове было пусто, будто твой мозг решил передохнуть после переизбытка мыслей; тебя разбудил хлопок двери, и ты пока не очень понимал, кто мог хлопать дверью у тебя в квартире. Спустя какое-то время ты понял, что ты совсем не у себя, и в голове замелькали отрывки вчерашнего вечера: речь Вани, побег, Слава и ваш поцелуй. Ты вздохнул и пошел на кухню. Карелин, видимо, ушел, и тебя это немного напрягало, потому что лекарства ты так и не нашёл, а куда смылся Слава ты не знал, голова же продолжала болеть, в горле першило, а нос был заложен. Тебя бил озноб, поэтому ты поспешил вернуться в кровать и забраться под одеяло, чтобы хоть немного отогреть озябшие стопы и руки. Слава так и не появлялся. Идею звонить ему ты откинул, когда, набрав его номер, услышал сигнал мобильного из соседней комнаты — у тебя не было сил злиться на Карелина, хотя мысленно ты проклял его пару раз. Ты чувствовал себя откровенно паршиво и просто хотел, чтобы все закончилось. Ты даже думал набрать Женю, но как объяснить ей, что ты находишься в чужой квартире, ты не знал, тем более ты был почти на все сто уверен, что Женя уже в курсе вашего вчерашнего с Евстигнеевым разговора. Ты не хотел объясняться и вести беседу с кодовым названием «Мирон, подумай над своим поведением».       Слава пришел спустя минут тридцать; снова хлопнула дверь, и он вошел в спальню, держа в руках пакет с лекарствами — ты к этому моменту был почти без сил, держался на смутной грани сна и реальности и просто хотел, чтобы кто-то был рядом. Во время болезни ты был куда раскованней и в эмоциональном плане, куда меньше сдерживался и мог показать свои слабости. Ты сейчас как один большой сгусток беспомощности, и Карелин видел это, заварил тебе чаю, напичкал тебя лекарствами и лег рядом. Ты понятия не имел, откуда он знает, что тебе именно так максимально уютно и хорошо, но был благодарен за это. Вы говорили о чем-то, пока ты не уснул. На этот раз ты спал спокойнее, тебе было тепло, во сне мелькали нарезкой воспоминания, но ты не мог разобрать какие, но во снах твоих пахло тающим снегом и чувствовались прикосновения чьих-то рук до твоих собственных. Может, ты вспоминал вашу первую с Димой совместную поездку в Россию; может, одну из весен в Лондоне, но тебе было спокойно, и это было важно. Ты проспал так до часов шести вечера. — Мирон? — тебя разбудил Слава, который принес еще чаю, — ты спишь ещё? — Уже нет, — ты потянулся и выдавил из себя полусонную улыбку, — прости, что заставил тебя поволноваться. Пожалуй, придется мне у тебя еще на пару дней задержаться.       Это могло быть плодом твоего воображение со сна и из-за плохого самочувствия, но тебе показалось, что Слава обрадовался, что ты решил остаться у него. Если бы ты нашел в себе силы, то даже удивился бы, что он так за тобой ухаживает. Не так, как Дима когда-то, но очень похоже, хотя и по-своему. Ты уже отвык от такой заботы давным-давно, но сейчас не мог не признать, что тебе нравится, как Слава проявляет свое небезразличие к тебе, и, вообще, что ты сейчас не один, добровольно изолированный в своей квартире, как это было совсем недавно — Без проблем, — Карелин присел около тебя, протянул кружку тебе в руки и таблетки от горла, — оставайся сколько угодно, но платить будешь натурой, — усмехнулся он, и ты тоже невольно заулыбался. — Только если достанешь мне кардиган, — ты откинулся назад, так что твоя голова свесилась с кровати, и посмотрел на Славу, который тут же наклонился и коснулся своим лбом твоего.       Славин лоб показался тебе холодным, ты даже вздрогнул, на секунду прикрыл глаза, потому что Карелин был так непривычно близко, что-то интимное было в этом жесте, и ты снова невольно вспомнил Диму. Воспоминания о нем приносили тебе боль, особенно хорошие воспоминания, поэтому ты хотел бы не думать, и был все-таки благодарен Карелину за то, что он так с тобой возится, что не оставляет тебя, хотя все это и было странно, учитывая что раньше все ваше знакомство друг с другом строилось исключительно на взаимной неприязни. Тебе захотелось сказать Славе «спасибо», и ты даже открыл рот, чтобы это сделать, но он тебя перебил: — Кажется, у тебя снова температура, — сказал Карелин, — я сейчас смотаюсь за жаропонижающим, — он мимолетно поцеловал тебя и побежал на кухню.