Призрак из Вегаса

      Они звали его Падший Ангел. Увидеть его можно было редко, хотя и несколько чаще, чем обычного библейского персонажа. Обычно он пропадал в мельтешащих огнями, пёстрых подвалах, где царили похоть, разврат и расточительство. Там не любили жить скромно. И даже тот, кто приходил туда с пустыми карманами, уходил оттуда пьяный вдрызг и в чужой шляпе. Он всегда тащил себе чье-нибудь пальто или дамские серьги. Со временем он научился придерживать нетрезвым леди волосы над унитазом так, что они и не замечали, как все аксессуары оказывались у него в карманах. Может, он проигрывал и чаще, чем выигрывал хоть что-то, но золотые цепочки несли куда больший доход, а адреналин и азарт от метода их добычи был примерно одинаков. Со временем он проиграл там последние приличные штаны и пиджаки, оставшись на многие месяцы в тускло-жёлтой рубахе с малиновыми цветами и старых брюках. В атмосфере мерцающего безумия он выглядел абсолютно гармонично. Бармен всегда угощал его сигарой, которые дарила ему его босс, и вечер приобретал совсем иные краски. Алкоголь лился рекой. Пили все, а тот, кто не пил, уходил рано и с полными карманами нерастраченного семейного бюджета. Таких как они называли смокингами, и на их присутствие мало обращали внимание. Он всегда одалживал у них толстые бумажники, выуживал из них пару-тройку хрустящих купюр, а потом кидал на пол, как ни в чём не бывало. Обронили, с кем не бывает, правда?       И он когда-то был смокингом. С его харизмой, обаянием и недюжим интеллектом он имел немалый успех у работодателей, и менял конторы, как перчатки. Со временем его перестали брать на хорошие должности, из-за того, что он не задерживался на одном месте дольше трех месяцев. Когда он встречался с друзьями, он всегда платил за выпивку, а они в свою очередь отсыпали ему первосортной дури, от которой у него уносило крышу. Так он начинал. Сидел в душных барах с друзьями до полуночи, напивался, а потом они вместе шли в клуб «Астра». Он ненавидел это место. Слишком скудный интерьер для такого раскрученного заведения. Барную стойку так облупили все эти пьяные дебоширы, что ему было тошно даже смотреть на неё. Поэтому в клубе он почти никогда не пил, а лишь накуривался у сортиров и уходил танцевать. Тогда он одевался с иголочки, и все: и мужчины, и женщины вешались ему на шею, будто перед ними была звезда с телеэкрана. Его силуэт во тьме, разрушаемой бешеными вспышками, выглядел для всех как нечто идеальное и недостижимое. Его лицо было принято считать прекрасным, чарующим и харизматичным, а фигуру – достойной восхищения. Он танцевал со всеми подряд, не разбирая ни пола, ни внешности всех этих людей. В наркотическом опьянении он никогда не терял самообладания, и ни разу не привёл с собой домой незнакомца. В его квартире не бывало никого, кроме его матери и некоторых близких друзей.       Тогда, будучи мультимиллионером, он старался поступать по канонам розово-голубой жизни, где главным богатством были дети, но его толстый кошелек оказывался куда привлекательнее его дивного лица и белых кудрей. Он даже не пытался найти «ту самую» с тех пор, как впервые оказался в сыром подвале «Плазы» – самого неухоженного и пыльного казино во всём городе. Он перестал носить дорогие костюмы, и часто заявлялся на работу без любимого серебристого галстука. В клубе его всё чаще замечали без рубашки в объятьях какого-нибудь смуглого, мускулистого красавца, с которым они кружили по танцполу до самого утра. Через три года после его первого посещения «Плазы», он спустил своё состояние в унитаз. Что-то ушло на благотворительность, что-то на движимое и недвижимое имущество, что-то на алкоголь и наркотики, но большую часть он вложил в дело, которое вскоре прогорело, сжигая все его сбережения. Через три месяца он был уже не в состоянии оплачивать свой шикарный дом, и начал продавать свои машины, одну за другой, пока не лишился последней. Две из них невозможно было продать дорого, потому что он разбил их после очередной бессонной ночи. Его друзья любили ночной стрит-рейсинг, и дорогие тачки их друга не казались им чем-то ценным. Гоняли они всегда в пьяном угаре, и не щадили ни себя, ни машин. Ему нравился запах палёной резины после выкуренного косячка, а все те люди, которых он встречал в тех местах, были словно из r’n’b клипа. Полуголые девушки с прекрасными телами, едва прикрытыми узкими топами и короткими юбками, и мускулистые, загорелые парни с модными стрижками и в белых майках под кожаными куртками – исключительная аудитория таких мероприятий. Там было не принято обжиматься с особями своего пола, поэтому у него имелась «подружка» для стрит-рейсинга. Она выглядела точно так же, как и остальные там: грудь навыкат, с десяток слоев туши на глазах, босоножки на высоченных шпильках и глупый, обольстительный взгляд. Он был там однажды, когда его мать впервые объявила, что беременна. Он ответил на её звонок, но бросил трубку, едва расслышал это признание за скрипом шин об асфальт. Мама перезванивала ему трижды на той неделе, но он больше не отвечал ей. Его первая пассия для стрит-рейсинга тогда часто была рядом с ним, но исчезла, едва он рассказал ей эту историю. Друзья смеялись и всячески унижали её, когда вспоминали, как она презрительно отнеслась к его страху.       Вопреки образу дьявола, который видели все эти поверхностные люди, встречающиеся ему на пути, он был поразительно чист душой. На фоне своих друзей он был едва ли не настоящим ангелом. До его стремительного падения с вершины, все знали, что помимо белоснежной кожи, светлых глаз и волос, он имел ещё и белоснежную душу. Он и сам не мог вспомнить тот момент, когда впервые оказался в грязном кабаке и выпил свою первую рюмку. Наслаждение собственной красотой накрыло его с головой, и в ночных клубах он всегда чувствовал себя королем мира. Многие бы назвали это нарциссизмом и эгоизмом. Все эти бесцельно потраченные деньги, убитая жизнь, ради блаженства в самых злачных местах страны и мира... Может, он и был несколько самовлюблен, но с его данными любой стал бы себялюбцем. Разница состояла в том, что не каждый смог бы остаться человеком, упав так низко, как он упал.       Спустя два месяца после злополучного звонка он позвонил матери сам. Её голос был таким дерганным и взволнованным, что его сердце зарыдало от ужаса и осознания собственной жестокости. С тех пор он много ей отдал. Он всегда заботился о своей новорожденной сестричке, помогал маме по дому, а потом снова исчезал в «Астре» на два или три дня. Там он метался в агонии от бара к танцполу, не разбирая лиц людей. Его стали всё чаще выводить вышибалы, а в некоторые заведения даже перестали пускать. Несмотря на то, как он жил, не нашлось бы ни одного человека, который бы ненавидел его. Даже те, с кем они сцеплялись в драке, были под властью его чар. Они увлекались им, как книгой или фильмом, в которых всё не так просто, как казалось на первый взгляд. Они любили его тело, пытались прочесть душу, хотели заполучить себе всё, что в нём было. Всё, что было с ним связано. Любой, кто знал его хоть минуту, уже покупал ему выпивку, стремился провести с ним хотя бы час своей жизни, такой непохожей на его. Он остановился, когда ему исполнилось тридцать лет. Этот день запомнился ему на всю жизнь. Погода была просто невероятная. Весь день солнце лениво выглядывало откуда-то из-за облаков, ветер мягко и нежно обдувал кожу, создавая ощущение невесомых прикосновений чьих-то заботливых рук. Вечером его дня рождения никто не подходил к нему. Падший Ангел замер на глубине колодца, который сам же себе и вырыл, и беспомощно смотрел в небеса, ища покоя. Ему не нужна была его красота, богатство никогда не прельщало его. Он был рад избавиться от всех этих денег, чтобы ощутить себя частью того разноцветного гетто, которое шарило вокруг квартала, где жила теперь его мать. Сам он делил комнату с какой-то смуглой женщиной вечно с ребенком на руках, будто с аксессуаром. Она часто воровала у него деньги, но он возражал только когда ему переставало хватать на еду и выпивку. В свой день рождения он забрал свои вещи в маленький пакет-майку, в которой принесла продукты его соседка, и распрощался с тем домом навсегда. Знакомый, живущий в подвале бара «Ларри», подкинул ему немного дури, так, чтобы хватило раза на два, и он воспользовался этим запасом незамедлительно. Очнулся он уже на пляже с ботинками полными песка и камней. Рядом какие-то парни раскачивались словно колосья, взмахивая руками, как крыльями. Играла музыка. Кто-то напевал поверх неё свой текст, сбивчивый, без рифмы и ритма. Кто-то смеялся. Он оторвал голову от земли, встретился с кем-то взглядом и слезы из глаз вырвались против его воли. Уже был закат. Ещё один день, утонувший в пучине наркотического угара и кайфа. Он вспоминал все те эротические вечеринки, которые посетил в том месяце, все притоны и публичные дома, вспомнил каждого, с кем дрался. На его скуле всё ещё желтел огромный отвратительный синяк, в центре которого засыхала бардовой коркой длинная полоса, оставленная чьим-то кастетом. Чужая рука коснулась его шелковых волос, завела их за ухо, отвела от глаз. Он обернулся, не обращая внимания на человека перед собой. Рука стерла слезы с его щек и опустилась на плечо. Он встал и подошёл к спокойной водной кромке, сладко шепчущей что-то, недоступное для его понимания. Его рука нащупала в кармане пакетик с остатками дури, зажигалку и пачку сигарет. Никто не смог бы сразу отказаться от всего этого, как и он. В то мгновенье все эти вещи полетели далеко в океан. Он стоял по пояс в воде, смотря как в нескольких метрах от него волна раскачивает уже размокшую картонную коробку и пустой целлофановый пакетик, содержимое которого унесло течение. Для экологии он сыграл плохую шутку этим поступком, но надежда на спасение души и тела, стояли теперь выше всего этого. Через неделю он вновь выкурил сигарету, потом снова через три или четыре дня, потом через месяц выкурил травку с девушкой, которая часто флиртовала с ним на уличных гонках. Своё состояние он так никогда и не восстановил, даже не стремясь к этому. Остаток жизни он провел со своей сестрой, наблюдая, как она растет. И однажды и она пропала на несколько суток, после чего её нашли в уже распиареном подвале «Плазы». Места его молодости либо исчезали, либо становились культовыми из-за традиций и уклада, сохраненных в них с тех пор. Сестра много курила, никогда не следила за тем, что говорит, и мать обвиняла его в этом. Но Падший Ангел до последнего своего дня стремился к свету на своих истрепанных костяных крыльях. К моменту его смерти сестра возненавидела его за его святость. Даже выкуренные вместе с ним косячки не восстанавливали его в её глазах, ведь она не знала, что во времена своей юности он побывал в аду на Земле, а теперь лишь пытался вернуться к жизни, может и не райской, но настоящей жизни, полной проблем и разочарований, которые так пугали его сестру. Ей едва исполнилось двадцать, когда она возлагала цветы на его могилу, у которой собралось слишком много незнакомых ей людей. Добрая часть из них не осознавала в полной мере происходящего, пряча такие же как у него когда-то целлофановые пакетики в карманах джинс.       Все двадцать лет он вдыхал каждый новый день, чувствуя всем сердцем, что тот не был последним. Он начал замечать людей, живущих вокруг, начал замечать добродетель и чистоту. Обнаружил жизнь, в которой не было места тем грязным барам, в которых он прожёг свою юность. Обнаружил, что жизнь эта так же прекрасна, какой он раньше ощущал свою. Он отчаянно пытался в неё влиться, учился наслаждаться каждой минутой, прожитой им. У него появились друзья, которые старались вытащить его из дома, где он учил свою сестренку говорить и ходить. Его принципы, сохранившие его душу в аду, сослужили ему хорошую службу во время воспитания девочки. Она выросла осмысленным ребенком, который критично взирал на привычные для других вещи, и однажды она смогла изменить мир. За ней двинулись миллионы. За девушкой, взобравшейся на вершину, покинутую братом, ставшего для многих Падшим Ангелом. Призраком из Вегаса.