My obsession

– Ваше Высочество, это… это… это… просто возмутительно! Я не позволю, чтобы вы доверили свою жизнь и свое здоровье какой-то необразованной дворовой девке! Врачевание – это очень серьезное дело, и здесь нужен правильный подход и соответствующее образование! А вы… вы… вы… Я буду вынужден жаловаться Его Величеству! – уже которую минуту разорялся перед равнодушно смотрящим на него принцем дворцовый лекарь – тяжелый, одутловатый мужчина, одетый в расшитый золотом и драгоценными камнями костюм из темно-синей парчи и уже окончательно утвердившийся в том, что болезнь добралась до головы Его Высочества и лишила его разума, ведь какой нормальный человек в здравом уме и трезвой памяти решит доверить свою жизнь неизвестной оборванке?! Особенно когда ему доступны лучшие умы и лучшие люди всей страны! – Что-то все ваши правильные подходы и соответствующие образования не слишком-то помогли моей жизни и моему здоровью, – криво улыбнулся Кюхён, мгновенно, всего лишь одной фразой сбивая всю спесь с этого напыщенного павлина, который еще пару часов назад мялся перед его постелью, не решаясь даже взгляда поднять от земли, и блеял извинения и что-то о том, что они не то что не могут вылечить его, но даже не способны облегчить ту боль, что каждую секунду теперь пожирала его тело, заставляя сходить с ума и мечтать о том часе, когда это закончится. Хотя сейчас, во время этого разговора, Кюхён забыл о ней. Почти. Ведь вряд ли можно упустить из виду миллион игл, каждую секунду вонзающихся в каждый нерв, в каждый орган, просто в каждую клетку твоего тела. Но и к этому можно привыкнуть. Почти. Как и к мысли о том, что скоро ты умрешь. И не бояться этого. Совсем. Скорее… даже мечтать об этом. – Но… – лекарь бросил полный обжигающего недовольства взгляд на стоящую в стороне и молча прислушивающуюся к их разговору девку, которую, кажется, давно никто не сек на конюшне плетьми (а стоило!) и с которой он еще обязательно сведет счеты. Потом. – Я все равно умираю, так почему бы не использовать все возможности и не дать этой милой девушке шанс проявить себя? – недовольно перебил лекаря Кюхён, едва-едва справляясь с обжигающим горьким комом тошноты, подкатившим к его горлу и грозящим вот-вот вырваться наружу. Кровавая рвота. Еще один признак неумолимо приближающейся смерти, означающий, что у него уже почти отказали внутренние органы и у них осталось совсем мало времени. У него. И если внезапно объявившаяся в его покоях находка знает, как облегчить его мучения и еще хотя бы чуть-чуть продлить его никчемную жизнь, то… почему бы и нет? Чем черт не шутит. И, конечно, будет очень забавно, если она вдруг и правда сможет вылечить его, если, конечно, Кюхён правильно понял то, что она старательно втолковывала ему знаками последние два десятка минут. Хотя… в этот вариант событий он верил меньше всего. Но немного уменьшить боль… его мечта. Ведь если не это, то, возможно, он скоро дойдет до той грани отчаяния, когда самым желанным в этом мире лекарством для него будет какой-нибудь быстродействующий яд. – Ваше Высочество, мы… мы… мы просто не хотим, чтобы что-то усугубило протекание болезни и ваши боли… Что если вам только станет хуже?.. – снова согнул спину в подобострастном поклоне лекарь, добавляя в голос столько льстивой патоки, что от нее Кюхёна затошнило еще больше, и он даже украдкой бросил взгляд на стоящий рядом с кроватью бронзовый таз, оставленный, кажется, как раз для такого случая. – Хуже?! – попытался удивленно вскинуть брови принц и скривить губы в подобии усмешки, но его лицо уже едва слушалось его. – Разве может быть что-то хуже этого? – тихонько рассмеялся Кюхён, откидывая в сторону одеяло и демонстрируя лекарю свои покрытые отвратительными струпьями и пятнами ноги, но уже в следующий момент мучительно скривился и, склонившись над быстро и ловко подставленным подскочившей к кровати девушкой тазом, избавился от горького комка желчи и крови, с жутко болезненным спазмом все-таки прорвавшегося наружу, но так и не избавившего Кюхёна от чувства тошноты, тоже теперь сопровождающего его едва ли не каждое мгновение его жизни. – В общем, я все сказал. Этой девушке будет позволено делать со мной все, что она пожелает, – обессилено опав на подушки, едва слышно выдохнул Кюхён и, предупреждая все вопросы и возражения, холодно отрезал, выразительно глядя на уже открывшего рот лекаря: – Это приказ. На ближайшие пару суток вы поступаете в полное подчинение к этой прекрасной даме, и, не дай бог, я узнаю, что вы не выполнили хоть какую-то из ее просьб и обращаетесь с ней как-то не так, то… я вам гарантирую, что вы расстанетесь с жизнью намного раньше, чем я. Вы же помните, что я тоже имею право подписывать смертные приговоры, да? – Кюхён вопросительно посмотрел на мгновенно сникшего лекаря и, дождавшись от того судорожного приступа утвердительных кивков, чуть повернулся к напряженно замершей у его кровати девушке и улыбнулся ей: – Ты можешь делать и просить все, чего тебе хочется. Этот человек поможет тебе, – Кюхён кивнул на напряженно замершего лекаря, выглядящего настолько жалко и смешно сейчас в своем недовольстве, что он бы рассмеялся. Если бы мог. – А я, пожалуй, немного отдохну: эти разговоры слишком утомили меня… – не стесняясь, зевнул принц, прикрывая глаза и даже не представляя, что уснуть ему предстоит еще очень и очень не скоро, ведь не знающая усталости девушка, которой он так опрометчиво позволил делать с собой все, что ее душе угодно, не давала ему покоя еще целые сутки. Первым делом, совершенно не обращая внимания не брезгливый взгляд побелевшего от недовольства лекаря, та склонилась над тазом с еще теплой рвотой Его Высочества и глубоко втянула носом не самый приятный запах, словно пытаясь разложить его на составляющие, как аромат хорошо выдержанного вина или лучших заграничных парфюмерных отдушек, а затем, не медля ни секунды, обмакнула пальцы в эту тошнотворную в самом прямом смысле этого слова смесь и, близко поднеся к глазам и потратив пару десятков секунд на то, чтобы изучить образовавшуюся на пальцах пленку, облизала их, едва не доведя главного лекаря до сердечного приступа от омерзения. Впрочем, это было далеко не последнее его потрясение за сегодняшней вечер. Ведь сразу после пробы рвоты принца эта ободранная нахалка жестами приказала лекарю приготовить много горячей воды, чистых повязок, острых врачебных ножей и спирта, а сама умчалась куда-то вниз, чтобы вернуться в покои принца через целых полчаса, за которые главный лекарь, вынужденный подчиняться приказам этой замарашки, не только подготовил все, что она просила, но и едва не извелся от злости и бессилия, пока эта девка, заставившая их с Его Высочеством ждать так долго, наконец-то не вернулась с полным подолом свеженабранного сена, к которому мужчина отнесся с присущим всем настоящим врачевателям презрением. А уж когда она, окатив все это травяное великолепие кипятком, едва ли не силком скормила его принцу, то мужчина едва-едва сдержал злорадный смех. Ну-ну, свеженадранная в саду трава, конечно же, поможет Его Высочеству и сможет сделать то, что оказалось не по силам даже самым лучшим заграничным настоям и лекарствам, и тут… пучок сорняков в помощь от южной лихорадки. Разумеется. Но… раз Его Высочество изволил желать такого лечения от замызганной девицы, не стесняющейся пробовать чужую рвоту, то… пусть получит его. Однако трава не шла ни в какое сравнение с тем, что это нахалка сделала дальше! Заручившись поддержкой принца, готового согласиться, казалось бы, уже вообще на все и даже на смерть, она, прочно привязав его руки и ноги к спинке и изголовью кровати и заставив его закусить скатанную в валик белоснежную ткань стерильной повязки, вооружилась ножом… и начала вскрывать черные пятна на его теле? Задохнувшийся от ужаса и возмущения лекарь хотел было броситься к кровати принца, чтобы остановить эту сумасшедшую, кажется, решившую просто изрезать или запытать насмерть Его верящее в чудеса Высочество, но эта чокнутая девица, перемазанная в крови и сжимающая в руках окропленный кровью нож, наградила его таким диким взглядом и жутким шипением, что ему могла бы позавидовать любая дикая лесная кошка, и он… он просто остался в стороне, пытаясь придумать, как будет объяснить столь быструю и столь жуткую смерть принца маркизу Киму и Его Величеству, и с ужасом наблюдая за тем, как эта ненормальная садистка вскрывает пятно за пятном, нарыв за нарывом, небрежно, резко и изо всех сил давит, давит на вскрытые раны, выжимая из них черную и пахнущую гнилью кровь, заливая ею все вокруг – свою одежду и одежду болезненно мечущегося по перепачканным простыням и глухо воющего от боли принца, постель, чистые повязки, которых с каждой минутой становилось все меньше. Мужчина даже не представлял, сколько времени они провели здесь и сколько длится эта жуткая пытка, которая наверняка убьет Его Высочество, ведь все, о чем он мог думать, – это о том, что его казнят. Совершенно точно казнят за то, что он позволил случиться этому. За то, что не доложил ни маркизу, ни Его Величеству. И даже сейчас он, видя, что дело плохо и что срочно нужно бежать за подмогой, чтобы оттащить от принца эту психопатку с ножом, мужчина не мог заставить себя сдвинуться с места, завороженно наблюдая за тем, как темная, пахнущая болезнью, тленом и чем-то омерзительно кислым кровь занимает все пространство вокруг и сочится не только из глубоких, полных гноя ран, ножа и сжимающих его хрупких девичьих рук, но и с простыней, на пол, заливая и окрашивая в свой жуткий цвет светлое дерево и дорогой сшитый из шкур редких северных хищников мягкий белоснежный ковер, грозясь вот-вот добраться и до него самого и заставить его захлебнуться в себе, в своих собственных страхах, мелочности, предательствах, обманах, несбывшихся мечтах и чаяниях, в этой проклятой болезни, против которой бессильны они все, и в этой жуткой боли, витающей в воздухе, едва ли не осязаемой и от того еще более ужасающей. И в смерти, которая стоит у каждого из них за плечом и лишь дожидается своего часа, чтобы занести косу и… Он уже почти готов был сдаться и начать подвывать тихонько стенающему сорванным голосом на кровати принцу, но… все закончилось столь же внезапно, как и началось. И вот эта перепачканная в крови принца с ног до головы сумасшедшая девица стоит перед ним и снова требует что-то. Ах да, еще воды, чистых бинтов и повязок. И спирта. Много спирта, в котором она буквально утопила ложе принца – вслед за кровью, щедро поливая и промывая им каждую нанесенную рану, а затем закладывая каждую из них омерзительной смесью из разжеванных на ходу трав из очередного надранного где-то в саду пучка, и закрывая каждый порез на теле Его Высочества стерильной повязкой. И правда сумасшедшая. Садистка. А еще совершенная невежда, наивно верящая в то, что все это нерегламентированное ни одним справочником и врачевальным учением действо сможет помочь Его Высочеству, каким-то образом сумевшая околдовать принца и убедить его в том, что она излечит его! А может, просто сыгравшая на помутнении рассудка и отчаянном желании смертельно больного человека выжить. Именно этими словами ровно спустя полчаса после того, как на последний порез на теле принца была наложена повязка, до смерти перепуганный главный лекарь – бледный, мокрый, взъерошенный, с трудом стоящий на ногах и едва-едва говорящий после пережитого ужаса – докладывал о произошедшему разбуженному среди ночи королю, который, взбешенный и не менее испуганный этим докладом, тут же, даже не облачаясь и не дожидаясь свиты, бросился в покои к сыну, чтобы застать там поразительную картину: на белоснежных, уже смененных шустрыми горничными простынях, совершенно мирно и безмятежно спал раскинувший перебинтованные руки в стороны юноша, в дыхании которого не было слышно ни единого хрипа и с бледного лица которого сошел землисто-серый оттенок, а под боком у него, свернувшись клубком, дремала одетая в белоснежное, слишком большое и явно снятое с чужого плеча платье девушка, которая, кажется, этой ночью, вопреки всем заверениям главного лекаря, умудрилась спасти жизнь его сыну и вернуть Аарону единственного законного наследника престола.