О поэзии

Писать стихи – моя стихия. И день, и ночь пишу стихи я. (с) Бараш Согласен, забавный эпиграф. Отчасти потому, что к словам смешарика-романтика просто невозможно относиться серьезно, а отчасти, потому, что он, увы, правдив. Сколько раз я слышал это пафосное: «Я поэт! Поэзия – моя жизнь!». И все бы ничего, но произносит эти слова зажравшийся перец, восседающий на кресле, как на троне, в окружении свиты недоеденных бутербродов и кружек с недопитым кофе. Клише, клише и еще раз клише. Это как угодно можно назвать: тривиальность, массовая культура, стадный инстинкт… Но, как ни назови, все равно бесит. Поэт – это Пушкин, это Лермонтов, даже, фиг с ним, Маяковский, хоть я его и не люблю. А он, царь бутербродов и император рифм типа «быть – забыть», в лучшем случае бесталанный рифмоплет. Себя я, кстати, отношу к той же массе рифмоплетов, но это не так уж важно. И зачем я это все делаю? Или даже так: «И какого черта оно мне надо?». Закономерный вопрос. Очень закономерный. Его мне задавали миллионы раз. Не думаю, что кому-то интересно, как я на него отвечал. И все же, зачем? У других ответа просить всегда проще, чем искать его самому. А я не из тех, кто «не ищет легких путей». «Наверное, это мода» - пожмет плечами возвышенная метафизическая барышня Лариса, аспирантка моего профессора по литературе. И вроде бы неглупая дамочка, девушка даже, кандидатскую по творчеству Зинаиды Гиппиус защищать собирается, ан нет, безнадежно отстала от жизни. Нет уже давно никакой моды на стихи. Мода на них была веке так в «серебряном», а сейчас одна фикция и «ванильность». «Просто вы романтик» - поясняет мне пожилая, но в меру веселая и близкая к молодежи Алина Станиславовна филолог с кафедры русского языка. Дражайшая Алина Станиславовна, как бы я вас не уважал и с каким бы удовольствием не ходил на ваши лекции, вы не правы. Романтичность натуры никак не влияет на творчество. Но Алину Станиславовну тоже можно понять. Сколько у нее на лекциях сидит аморфных девиц, глядящих в потолок и рисующих сердечки на полях конспектов розовенькой ручечкой с пушком. «Романтики! - вздыхает филологиня, отбирая у очередной мечтательницы листик с четырьмя-пятью ровненькими стопами, весь смысл которых сводится к «Ты ушел, и я одна…» и иже с ним, - Я пока почитаю, а вы после лекции заберете свое творчество». «Это талант! Это призвание! Это дар свыше!» - восхищается Маша, бывшая одноклассница, девушка невероятно восторженная и искренняя. Разочарую тебя, Машенька, и всех, кто с тобой солидарен. Призвание – это людей лечить, это жизни спасать, это детей, на худой конец, растить. Есть, разумеется, исключения вроде Пушкина, но это все же, повторюсь, исключения, а не правило. «Наверное, так ты пытаешься так выразить себя, донести до других то, что не можешь сказать обычными словами. Ты хочешь, чтобы тебя слышали?» - неуверенно предполагает Рита. Прости меня, Риточка, милая моя, хорошая, самая замечательная и любимая, но и ты попала пальцем в небо. Я бы очень хотел сказать тебе, что ты права, да и вообще всегда права, тем более что твоя версия самая красивая. Но, «Платон мне друг, а истина дороже». Если бы я хотел доносить свои мысли до определенного круга читателей, то я бы выбрал прозу. Она, как ни крути, все же доступнее, приятнее и популярнее. Ладно, не буду мучить ни барышню Ларису, ни дражайшую Алину Станиславовну, ни восторженную Машеньку, ни Риту. Я пишу просто потому что пишу, да не смутит вас этот каламбур. Я просто не умею делать ничего другого. Я не генерирую идеи, не умею шедеврально критиковать (что называется, «даром преподаватели…»), да и вообще я даже не бэт (бета мужского пола, окда?). Если хотите, то можете считать, что я делаю это от скуки, хоть это и не совсем так. Я выражаю свои мысли. Глупо думать, что поэты, нет, громко сказано, что стихотворцы затрагивают вечные проблемы, чтобы вы, читатели, то есть ты, ты и ты задумались. Они пишут, потому что сами об этом задумываются. Поэтому и пишут для себя, а не для всех. Истовый графоман – это тот, кто пишет, просто чтобы писать, чтобы говорить языком поэзии или прозы. А те, кто толпами осаждают редакции и типографии с криками «Напечатайте!», не более чем бумагомараки. И что ж теперь, стихов не писать? Или не выкладывать нигде, все равно не читают? Да нет, не стоит утрировать. Просто не стоит делать из стихов культ. Это всего лишь один из способов выражать свои мысли, порою, кстати, не очень умные. А мысли могут нравиться, могут не нравиться, это, как говорится, вопрос вкуса, эстетического или не очень. Да и как можно судить, нравятся ли мысли? В стихах можно оценить форму, но очень редко когда – содержание. Я покажусь вам нескромным, приводя в пример случай из своей жизни, но это моя статья, чего хочу, того и ворочу. Однажды, при всей группе забился с преподавателем по литературе, что найду ему стихотворение, которое он, во-первых, не слышал, а во-вторых, не сможет интерпретировать так, как этого хотел бы автор. Рассудительности, чтобы подумать о последствиях, мне тогда не хватило, и я принес литератору свои стихи, написанные лет эдак в четырнадцать. По его непонимающему взгляду я понял, что первую часть спора уже выиграл. - Это стихи малоизвестного австрийского поэта Кристофера Борна. Он жил и творил в первой половине двадцатого века. У его стихов, кстати, довольно сложная судьба. Печатались они только в Японии, где были чрезвычайно популярны, благодаря талантливейшему переводу с немецкого японской поэтессы, кстати, очень известной своими замечательными хокку, да и талантливейшими рассказами, Новокиноти Рины. На русский переводились уже с японского известным востоковедом Санкт-Петербуржского СФКНИИ Миленой Владиславовной Кактус. (Влада, Рита, молю, простите грешного дебила, который шпарил, как бог на душу положит, лишь бы поржать над зазнавшимся литератором) При упоминании имени Новокиноти Рины препод важно кивнул, давая понять, что элементарные вещи ему пояснять не надо, а когда я ляпнул про Милену Владиславовну Кактус, ахнул так, будто был знаком с ней лично. Затем он пустился в анализ. Чего только этом стихотворении не было! И немыслимо-философские мысли, и !НАРОЧИТО! небрежная рифмовка, и глубина, присущая только человеку пожившему, сорокалетнему как минимум. Смею вас заверить, наврал преподаватель с три короба. Повторюсь, я написал сей опус в четырнадцать лет! Сознаться-таки мне пришлось, заявив ошарашенному Константину Александровичу, что Кристофер Борн «азъ есмъ Кирочка Багров, что стоит в данный момент пред вашими грозными очами». Думаю, не стоит упоминать о том, что зачет по литературе я сдал только с третьего раза. Посему, могу заключить, что стихи – вещь очень индивидуальная. Нельзя чесать их под одну гребенку анализа. Их можно просто… любить.