Прикосновение.

Тогда был обычный поздний осенний вечер, дождливый, сырой, грязный. Кадис Этрама Ди Рейзел не сводил взгляда с окна. Вода маленькими быстрыми ручейками стекала по стеклу, из-за чего лес неподалёку искажался, превращаясь в причудливые иллюзии. От приоткрытого окна веяло холодом и запахом дождя, смешанным с прекрасным ароматом белых роз, что росли вокруг поместья. Это и успокаивало, и в тоже время не давало уснуть. Хотелось взять книгу, сесть в большое мягкое кресло напротив камина, накрыться пледом и выпить чего-нибудь горячего. С другой стороны Рейзелу хотелось наружу, ему впервые так сильно хотелось гулять под дождём. Нет, даже не гулять, скорее, просто встать и стоять, промокая до нитки и промерзая до костей. Хотелось, чтобы дождь смыл всё – чувство долга, одиночество, пустоту, усталость, печаль, безысходность... Но он не имеет права забывать о своих обязанностях. Он – Ноблесс. Он - судья и палач. Он должен вызывать страх и уважение. Он не имеет права на привязанность, семью. Он фактически не имеет права жить человеческой жизнью со всеми её привязанностями, радостями и печалями. Но с другой стороны, кто может запретить ему что-либо или заставить что-то сделать? Разве есть кто-то, способный противостоять ему? Нет. Он сам решил следовать чувству долга, своей чести и своим обязанностям. Но он чувствует, что ещё чуть-чуть и сорвётся, ещё чуть-чуть и выпрыгнет прямо из этого окна. Однако он не прыгнул и не ощутил осеннего ливня, холод которого прошёлся бы приятными мурашками по его коже. Он лишь величайшим усилием воли заставил себя отойти от окна, взять книгу, сесть в большое мягкое кресло напротив камина, накрыться пледом и позвать единственного слугу, чтобы тот, налил чего-нибудь горячего. Слуга, а если быть точнее дворецкий, сразу же налил что-то в чашку, что-то сказал... Ноблесс не слушал его, он просто взял чашку красивым элегантным движением и сделал глоток. Горячо, слишком горячо. Но он продолжает пить, надеясь заполнить эту давящую пустоту. Жидкость обжигала язык и горло, даря жгучую боль. В чашке уже ничего нет, а внутри всё также, ничто не меняется. Чего же ему не хватает? Почему всё это тепло кажется фальшивым?.. Рейзел посмотрел на своего единственного сожителя-дворецкого и открыл толстую с золотым переплётом книгу, подаренную с недели две назад одним из кажду. Этот человек (дворецкий) так сильно предан ему, что выполнит любой приказ благородного без раздумий. Его звали Франкенштейном. Прекрасный белокурый юноша, на вид лет 20-ти, с изящными и в тоже время сильными руками. У него были очень странные голубые глаза, они были похожи на морскую воду, омывающую золотые берега тропических остовов. А на дне зрачков читалась тень заглушённой безумной страсти – страсти к познанию, к науке. И почему-то сейчас не было ничего роднее этих глаз. Рейзел знал, стоит ему только протянуть руку – он узнает, какова на ощупь кожа этих прекрасных рук, которые готовят ему завтрак, обед и ужин, поддерживают чистоту в его поместье. Теплая или холодная? Сухая или влажная? Грубая или мягкая? Так почему бы не узнать? Всего одно случайное касание... Он в перчатках... Но ведь, Кадис же просто хочет узнать, какие они на ощупь?.. Рейзел отрывается от книги и переводит взгляд на своего единственного сожителя, пытаясь понять, о чём тот думает. Ноблесс внимательно изучает мельчайшие черты лица, всматривается в голубизну уже давно знакомых глаз, но ничего не видит. Мысли этого человека для него тайна за семью печатями, но Рейзел не хочет так скоро её разгадывать. Иначе станет неинтересно, и даже этот необычный человек станет обычным, предсказуемым, серым. Но какая же она всё-таки на ощупь? Ноблесс решил узнать сегодня, хотя впереди у него тысячи и тысячи лет для раскрытия этой тайны, тысячи и тысячи лет формирования и изменения пейзажа за окном... - Франкенштейн, - позвал он тихо, в полголоса, ненужно кричать, чтобы он услышал, не нужно делать что-то особенное, чтобы привлечь его внимание. Нужно просто произнести его имя, и он мгновенно откликнется. - Да, Мастер... – этот слегка грубоватый, но бархатный голос, такой успокаивающий и привычный, временами нестерпимо благозвучный для одинокого сердца, пробуждающий дрожь, задевая истерзанную душу. А может ещё подождать? - Дай мне свою руку... без перчатки, - услышав эту фразу, произнесённую Мастером с каким-то одному ему ведомым напряжением, Франкенштейн... побледнел. Рейзел это заметил, и на его лице отразилось искренние любопытство. Какая неожиданная реакция... -М-мастер... простите... я... снова не смог с собой совладать... – начал неожиданно оправдываться блондин. - Я поливал в саду цветы, и мне в голову пришла одна идея... и... я... не сдержался... Я знаю, Вы запретили мне проводить какие-либо эксперименты, но... я ничего такого не делал!.. никто не пострадал!.. я не ставил опытов на людях... только на крысах... правда... Простите меня, Мастер... – Франкенштейн упал на колени перед ошарашенным Ноблесс, который, однако, своей ошарашенности старался не выдавать. – Умоляю, простите! - Я не это имел в виду... – пытался подобрать слова Кадис Этрама Ди Рейзел. Видимо, бедный учёный подумал, что его многоуважаемый Мастер прознал о его неповиновении и решил отрубить ему за это руку. – Ты проводил какие-то эксперименты? - Только на крысах... – начал было клясться горе-дворецкий, но Кадис остановил его жестом. - Просто, дай мне свою руку... и... встань с колен... Франкенштейн смирился с участью, поднялся, снял перчатку и протянул дрожащую ладонь Мастеру. Рейзел секунд пять не решался ее коснуться, тем самым усиливая напряжение в полном отчаяния слуге. Теплая или холодная? Сухая или влажная? Грубая или мягкая? Какая? Осторожно, слегка, почти не касаясь, Ноблесс проводит кончиками пальцев по тыльной стороне изящной, аккуратной кисти руки до смерти напуганного ученого. Дрожащая, мягкая, тёплая. Приятно. Кадис берёт Франкенштейна за руку, от чего последний зажмуривается, готовясь расстаться с конечностью навсегда (вряд ли ему разрешат пришить её обратно). - Тёплая, - спокойно произнёс его Мастер. Блондин непонимающе посмотрел на свой идеал, образец чистоты, силы и благородства, на того, кто внушал ему праведный страх и уважение, кто говорил мало, но всегда по теме и попадал точно в цель. Перед этим человеком Франкештейн держал себя сдержанно и элегантно, как и подобает тому, кто посвятил свою жизнь служению Ноблесс (однако в понимании Франкенштейна, конкретно Кадису Этраме Ди Рейзелу). Но сейчас он ничего не понял и не удержал своего недоумения: - Что?.. - Твоя рука, - ответил Рейзел. – Я хотел узнать какая она... на ощупь... Я не собирался отрубать или, что ещё хуже, отрывать тебе руку. - Спасибо, Мастер!.. - Но за нарушение запрета, я всё равно тебя накажу, - после этого Ноблесс начал тщательно прощупывать каждую косточку, одну за другой, на уже более или менее расслабленной руке. Франкенштейн не возражал. Таково желание Мастера, к тому же Его прикосновения весьма приятны. Элегантные пальцы Ноблесс аккуратно изучали каждый миллиметр его ладони. Это было как легкий массаж, что стало как нельзя кстати для уставших рук. Да, Кадис обследовал уже две руки своего подопечного, который получал от процесса несказанное удовольствие. Франкенштейн закрыл глаза, и от этого нежные прикосновения стали ещё более приятными. Блондин и не заметил, как расслабился и растёкся в улыбке полной блаженства и, в своём роде, счастья. И тут... Рейзел остановился – его очень заинтересовала реакция дворецкого, который, по-видимому, пришёл в себя лишь тогда, когда истинный Ноблесс отпустил его руки. Опомнившись, Франкенштейн вновь принялся извиняться: - П-простите, я снова забылся... – он принялся вставать с колен, и когда он на них вновь очутился? «Что произошло с Франкенштейном?» - всё, что сейчас волновало Кадиса Этраму Ди Рейзела. Ровно за полминуты его верный слуга наполнился неким подобием эйфории, да таким сильным, что даже не устоял на ногах, опустившись коленями прямо на холодный пол. Тем временем, горе-дворецкий уже стоял у порога комнаты, намереваясь открыть дверь и выйти. - Подожди. Учёный вздрогнул от неожиданности. Его Мастер редко вел себя так активно, зачастую он молча читал книги или смотрел в окно. - Подойди. Как всегда не распознать эмоций или чувств, но в этот раз Франкенштейну показалось, что он услышал нотки любопытства и задумчивости в этой обыденной сдержанности монотонного голоса. Он спокойным размеренным шагом подошёл к своему Мастеру и встал, ожидая указаний, а внутри его грудной клетки уже чиркало спичкой, облитое керосином, нетерпение. - Что-то ещё, Мастер? – и не скажешь, что волнуется. В этот момент Рейзел встал и пересел на диван, приглашая Франкенштейна сесть рядом. Тот же, ничего не понимая, на мгновение опешил, но затем послушно занял место около Мастера. - Что означает твоя реакция? – нет, ему не показалось и не послышалось – Ноблесс был полон любопытства такого, которое присуще пятилетним детям, впервые увидевшим снег. Хоть на его лице и была эта уже по-своему родная маска сдержанности, во взгляде читалась крайняя степень заинтересованности. Франкенштейн не знал, что ответить, совершенно не представляя, как отреагирует на любой из его ответов достопочтенный Мастер. Собравшись с духом, он всё же решил сказать правду, какой бы неподобающей она не была. - То, что вы делали... – дворецкий откашлялся, - было очень... приятным... - Правда? – Кадис с уже ничем нескрываемым интересом посмотрел на блондина своими алыми глазами; их цвет сейчас совсем не казался пугающим или зловещим, а на дне темных зрачков плескалась совсем детская наивность. Прикосновения. Франкенштейн наконец понял. Ноблесс всегда был один. Разве может он знать, что такое прикосновения, объятья... их тепло?.. Быть может когда-то он и чувствовал это. Но помнит ли он? Ведь никому не известно, когда это было, кроме самого благородного... Сотни? Тысячи? Сотни тысяч лет назад? Разве можно быть счастливым не ощущая тепла чужой души и биения чужого сердца? Как можно быть счастливым, не чувствуя объятий дорогого тебе человека? И сейчас этот совершенно одинокий блюститель своего нескончаемого долга сидит напротив него смотрит в его глаза своим любопытным выжидающим взглядом. Кадис Этрама Ди Рейзел – какое длинное имя для взрослого ребёнка. Франкенштейн улыбнулся: - Не могли бы Вы дать мне свою руку?.. Рейзел неуверенно, но весьма элегантно протянул ему свою ладонь. Учёный заключил её в обе свои руки и начал медленно растирать её мягкими массажными движениями. Он действовал осторожно, стараясь делать всё как можно более плавно и нежно. Спустя весьма короткое время рука Ноблесс обмякла в полной расслабленности, и тогда Франкенштейн посмотрел на своего сюзерена – глаза закрыты, на губах улыбка, легка, однако весьма заметная. Он ещё никогда так не улыбался. В этом миг Кадис забыл обо всём – о долге, о времени, о дожде, о глупом порыве выпрыгнуть из окна в сад, о книге, которую он намеревается прочитать вот уже вторую неделю, о мягком кресле и почти догоревших углях в камине, о холодном ветре, распахнувшем окно и влетевшем леденящим кожу вихрем. Ему было тепло, а внутри уже не было пусто...