Я был не один

«Девочка моя, ты хочешь быть похожим на меня? Даже я не хочу быть похожим на себя. Я такой человек, который обожает и ненавидит себя одновременно!»

      Мне целый день перед глазами рисовались нелепые картины. Я видел смерть во всех ее проявлениях. Я видел, как она стояла возле очередного пациента, который усердно отрицал происходящее и изо всех сил цеплялся за жизнь. Я так или иначе видел ее возле моих близких, друзей или коллег. Каждый раз боль давала о себе знать по новому. Но иногда мне, подобно Бобу, стоило лишь перешагнуть порог клиники, как боль постепенно угасала, хоть, совершенно неподобно тому же Бобу, утихала она неполностью и ненадолго.       На этот раз смерть застала меня врасплох. Она забрала моего единственного друга. Я смутно помню его кончину, его похороны и свои собственные слова по этому поводу. Я кое-как вспоминаю, как ледяная рука Джордан дотронулась до моего колена в знак поддержки. А затем начались эти бесполезные и тошнотворные слова утешения. К нам с Джордан подходили ее подруги и, стирая мнимые слезы, пытались проявить участие, то и дело хватая меня за руку в знак утешения. Коллеги один за одним проходили мимо и сочувственно кивали, изредка произнося стандартные слова и заученные для каждых похорон фразы. Боб почему-то не сказал ни слова, и тоже похлопал по плечу. Барби, Карла со своим африканским дружком. И снова эти сопли, слезы, и прочее, свойственное похоронам, «неравнодушие». Странно, что Новичка не было видно поблизости. Неужели хватило ума не навязываться со своими объятиями и дружбой хоть сейчас? О-о, опять подбежали чокнутые подружки моей бывшей чокнутой жены. Зачем они вообще сюда притащили свои бесполезные тощие задницы?       Почему-то оставаться на сопливом ужине мне не хотелось. Одна мысль о том, что мне бы пришлось наблюдать все те же физиономии, только еще изрядно накатившими, меня не радовала. Я решил пойти домой. И единственная пьяная физиономия, которая будет со мной рядом — это мое собственное отражение в стакане отменного виски.       Очередной стакан. Я почему-то еще чувствительные переношу боль от утраты. Я чувствую, что превращаюсь в самого сопливого и никчемного идиота, но ничего не могу с этим поделать.       А затем раздается стук в дверь. Клянусь, я сразу же понял, кто так нагло и бесцеремонно решил меня навестить в такой неподходящий момент, но откидываю свои догадки, и зачем-то надеюсь, что пришла Джордан. Тут же понимаю, что ее я хочу видеть меньше всего, и затем сижу в замешательстве какое-то время из-за собственной путаницы в голове. Стук повторяется. Я немного пошатываясь иду к двери — алкоголь дает о себе знать. Понимаю, что не отказался бы сейчас от поддержки друга в такой тяжелый момент, но снова откидываю мысли, вновь и вновь повторяя про себя, что стоящий за дверью никакой мне не друг. Совершенно абсурдная идея. Еще стук. Какой же он настырный.       Открываю дверь и мысленно ликую тому, что я получил маленькую победу для себя — снова оказался прав в своих догадках. Это, надеюсь, что именно это, придало мне какой-то поток сил.       — Девочка моя, если ты думаешь, что можешь так бесцеремонно заявляться ко мне в дом, когда тебе вздума… — я останавливаюсь и снова немного пошатываюсь, а затем понимаю, что Новичок сделал что-то такое, за, что, клянусь, я убью его завтра же! Он меня обнял. Обнял так, как ребенок обнимает своего отца, когда тот приходит с работы. Так, как обнимаются давние друзья после долгой разлуки. Я на мгновение поверил, что вот оно — то самое продолжение жизни. Поверил, что я еще жив, что друзья еще могут появляться в моей жизни.       А затем я отшвырнул эту слезливую девочку от меня. Я почему-то невероятно презирал его, ненавидел и обвинял во всем. Он не имеет права даже рассчитывать, что сможет заменить мне моего лучшего друга.       — Пошел вон, — мягким, спокойным голосом, будто ничего меня и не задело. Как же тяжело осознавать, что именно моя персона лишняя на этом празднике жизни. Я действительно не могу понять, каким образом я так быстро ослабел и потерял веру в себя. И еще раз:       — Пошел вон!       Более настойчиво, не давая понять, что мне нужна поддержка. Нужна, черт возьми. И если я подобное не могу признать вслух, то я одержал верх над своими мыслями — я признал это про себя.       Новичок какое-то время мнется с ноги на ногу, а затем делает шаг назад и просто уходит, прикрывая за собой дверь. Достаточно.       Достаточно доказывать себе, старина Кокс, что ты способен еще налаживать контакт с людьми. Я медленно опускаюсь возле двери и снова принимаюсь пить свой виски. Он уже перестал жечь горло, как это было с предыдущими стаканами.       Меня почему-то не покидает навязчивая мысль, что Новичок никуда не ушел. Я убеждаю себя, что это не так и что я вовсе не хочу получать его сопливую поддержку, а затем погружаюсь в прошлое.       Перед глазами проносятся воспоминания. Я вспоминаю все мельчайшие детали, что были связаны с Беном. Наши вылазки на отдых, наше знакомство. Тот ужасный, дьявольский, чертовски невезучий день, когда Бен познакомил меня со своей ангельский сестрой. Я вспоминаю, как мы постоянно спорили и как я постоянно проигрывал. Я раз за разом повторял ему, что настанет день, когда я наконец-то смогу выиграть его хоть в чем-то. И вот он этот день настал. Я жив, а Бен мертв. Это победа? Если это так, то я больше никогда не хочу побеждать.       Виски в стакане предательски заканчивается. Я хочу встать, чтобы налить себе еще, но у меня совершенно нет сил.       Поддаваясь какой-то интуиции и наивности, я дотягиваюсь к дверной ручке, чуть надавливаю на нее и произношу в пустоту «Заходи».       Ликуй, Персиваль Кокс, ты снова оказался прав. Твое точное чутье снова сыграло тебе на руку!       Я прикрываю глаза. Слышу, как Новичок заходит. Он немного резко хлопает дверью и еще с минуты две молчит. Мои глаза закрыты, но я почти уверен, что он смотрит на меня не только со своим жалобным сочувствием, но и с нескрываемым осуждением.       — Доктор Кокс, — начинает он почти жизнерадостно, но я не хочу слушать его поток красноречия.       — Налей мне виски, Саманта.       — Вы для этого меня позвали? Между прочим, я уже почти собирался уходить, но тут…       — Виски.       Я нарочно не произношу больше не слова. В моих же интересах, чтобы этот идиот думал, что я его позвал исключительно для того, чтобы он мне подал виски. И я уже не собираюсь признаваться себе, что мне кто-то нужен и что я нуждаюсь в поддержке.       — Можешь и себе налить. Только немного. У меня нет желания тащить пьяную девицу до её дома.       Он меня игнорирует и внутри меня играет какая-то детская обида. А затем почти призрачное:       — Нет. Пожалуй, вам уже и так хватит.       Я даже оторопел сперва. Почти инстинктивно я включаю защитную реакцию:       — Девочка моя, позволь я сам буду решать: что мне нужно, а что нет. И поверь мне, если я сейчас в полной мере возьмусь за этот вопрос, то ты вылетишь отсюда с такой скоростью, что даже свет тебе позавидует. Потому что, прелесть моя, если мне чего-то и хватит, то это общения с тобой. А теперь выметайся отсюда и не забудь навестить своих воображаемых подружек и рассказать им, какой доктор Кокси плохой и как он ломает мечты сказочным феям.       Вот и все. Я снова разрушил все, что можно было. Единственный человек, который сам набивается быть моим другом, отвергнут. И я почти рад этому. Ведь если у меня никогда больше не будет приятелей, то я перестану испытывать эту идиотскую привязанность, и в последствии я перестану испытывать это идиотское чувство вины за все, что происходит с близкими для меня людьми. Так что я поступил правильно. Правильно, правильно, правильно! Правильно, черт возьми!       Я открываю глаза, все еще недоумевая, почему новичок еще здесь после моей несокрушимой тирады. Не знаю, что я сейчас должен чувствовать: обиду от того, что он перестал меня бояться; радость, что в этот раз мои слова удачно прошли мимо его ушей; или прежнее разочарование в самом себе?       — Я уйду, но сначала я должен убедиться, что вы не выпьете больше ни капли виски, и что перестанете сидеть на полу, — он протягивает мне руку и говорит так спокойно, будто пытается донести какую-то важную информацию трехлетнему ребенку.       — О, что я слышу? Ты провел себе операцию на мозге и приклеил лишнюю хромосому? Поэтому ты решил, что ставить мне ультиматум — замечательная идея?       Замолчи, замолчи! Я мысленно виню себя за сказанное, и, неожиданно для себя, протягиваю ему руку в ответ и даю себя поднять.       Он кое-как доводит меня до дивана. Это оказалось значительно сложнее, чем я себе представлял. Хоть алкоголь каким-то странным образом и не помутнил мой рассудок, но ноги свои я контролировать перестал. Мне даже стало немного стыдно за то, как нелепо я плелся. Новичок усадил меня на диван, а сам сел рядом на пол. Я понимал, что он хочет что-то услышать, но мне было слишком лень думать о таким мелочах, поэтому Новичок сам нарушил молчание.       — Рассказывайте.       И, черт возьми, я стал рассказывать. Я вспоминал все наши смешные моменты с Беном. Вспоминал грустные, нелепые или совершенно идиотские истории. И я был рад, в самом деле рад, что кто-то меня слушал. Что кому-то было не наплевать. Я искренне смеялся впервые после смерти своего лучшего друга. И я искренне поверил, что я все еще могу иметь друзей.       Я рассказывал, и рассказывал, и рассказывал.       — Я рад, что ты сегодня пришел, — тихо сказал я и положил руку ему на плечо.       — А я знаю, доктор Кокс, — ответил Новичок и, как мне показалось, его глаза победно блеснули.       — А я пошутил!       — А вот и нет!       Все становится на свои места. И я рад, что я пережил это не один. Я убираю руку с его плеча и погружаюсь в сон, который уже давно стал меня одолевать. Самый спокойный сон за последние годы.       Я был не один.