—
Они сидят на пыльном капоте машины в четыре:пятнцадцать утра, и в это время небо смешивает все пастельные краски оранжевого и лавандового, превращая картину в эстетичное месиво над их головами. Эвен узнает, что незнакомца зовут Исак, и что на его ребрах, прямо под легкими, вытатуирован одуванчик, а еще о том, что ему скоро исполнится восемнадцать и он сбежал от своих родителей буквально неделю назад. Парень даже демонстрирует рисунок цветка, расстегивая свою хлопковую рубашку окончательно; его пальцы трясутся, будто он волнуется, а не мерзнет перед восходом солнца. Оголенный подтянутый торс, заставляет Эвена почувствовать парафиновые ожоги на своих глазах, и он старается понять, какую роль ему примерить на себя сейчас, пока июньский ветер обдувает их с севера. — Выглядит он конечно дерьмово. — Иди нахуй! У Исака аметистовые синяки под глазами, а волосы напоминают зыбучие пески пустыни, и он чувствует себя потерянным без дозы кокаина в крови, потому что в голове мысли взрываются как мины. Одна за другой, уничтожая атом за атомом. И когда он толкает Эвена к двери его бордовой машины, он не жалеет, что крадет поцелуй с его губ под сигнал проезжающего мимо грузовика. Они стоят на обочине шоссе, револьвер Эвена заряжен, и видоекассета с потертой пленкой наконец-то воспроизводится.—
С их первой встречи проходит неделя, а их тела уже покрыты болезненными отпечатками, и кожа пахнет исключительно спермой и потом. Они останавливаются в мотеле, в комнате, где шторы бордового цвета, пол отвратительно сырой, и совершенно отсутствуют какие-либо правила гостеприимства. Исак в свои семнадцать уже умеет делать минет, а у Эвена в свои двадцать получается держать чужую талию в руках так, чтобы каждый толчок бедрами вызывал гортанный стон, отражающийся от пыльных стен номера. Они вдыхают дорожки кокаина с грудных клеток друг друга и звонко смеются, пока лежат на прохудившемся матраце. — Я хочу, чтобы ты убил кого-нибудь, — говорит Эвен в кромешной темноте. Он упирается животом в член Исака, что позволяет выводить круги на его заклейменных ребрах пальцами с огрызенными ногтями. Эвен царапает его тощий бок и поднимает невинный взгляд вверх, слыша, как парень недовольно шипит под его телом. Он наталкивается на черные зрачки, заполняющие всю серо-зеленую радужку, и лишь улыбается на его недовольство. — Кого именно? — Своего лучшего друга, — Эвен оставляет поцелуй на покрасневшей коже. — Или чью-то маму, — пальцы уверенно поднимаются к бледной шее, а после очерчивают ключицы, будто они принадлежат неживому человеку. — Или нет, нет. У тебя должно быть, есть любовь всей твоей отвратительной жизни, верно? Убей ее. — А что если ты любовь всей моей отвратительной жизни? — спрашивает Исак, не скрывая улыбки. Он не имеет права говорить такие слова сейчас, потому что, по сути, они друг другу никто. Они должны были разбежаться сразу после той ночи в закусочной. Нет, не так. Они вообще не должны были встречаться, и сейчас все было бы по-другому, если бы Исак остался тогда сидеть за своим столиком. Они не знают длительность своего фильма. Но где-то в сценариях есть эта строчка; возможно, она затерялась под пятном от разлившегося крепкого кофе или стерлась от того, что листы бумаги постоянно сгибали и разгибали. — Тогда, тебе придется убить меня. Эвен не перечит. Эвен тянется выше, отчего его худые бедра неуклюже трутся о член Исака, тело которого не скрыто ни простыней, ни одеждой, ничем. Эвен коленями упирается в матрац по бокам от ребер мальчика, и он проталкивает указательный палец в теплый рот, водя при этом бедрами по кругу. Стонет пошло и так наигранно, пока выгибается в спине, что Исак загорается желанием продемонстрировать ему, как нужно играть любовника. Мышцы пресса Эвена перекатываются, но никто из парней не видит этого, потому что им не нужен свет, чтобы видеть друг друга полностью обнаженными. Им нужны прикосновения, столкновения вен на запястьях и глухие всхлипы, отражающиеся от стенок мозга. — Всадить тебе пулю в сердце или лоб? — спрашивает Исак, перед тем притянуть парня к себе за подбородок для поцелуя. — Исключительно в сердце, — в глазах Эвена застывают слезы, но его голос звучит весело, и когда они целуются, то на их губах можно почувствовать соленые дорожки, напоминающие Исаку о разбитых в детстве коленках и вспышках молний за окном. Эвен думает о кровавых отпечатках на белом кафеле, которые он мог бы оставить своими пальцами, после того, как в его сердце засадят пулю. Он думает о том, что его мама будет плакать на похоронах, а Соня будет так расстроена тем, что не спасла своего парня от суицида; возможно даже впадет в глубокую депрессию из-за этого. Он думает о своей большой семье, холодном море и подкрашенном в бордовый цвет сахаре, когда вдалбливает тело Исака в матрац грубо, резко и совсем без доли нежности, на которую у них в будущем еще будет время. Исак кусает свои костяшки на левой руке до адской боли, понимая, что сдерживать стоны глупо, когда член Эвена задевает его простату снова и снова. И так же абсолютно глупо прижиматься к этому парню с боку, когда они вымотанные, наконец, засыпают со свинцовой тяжестью в ногах, пока лучи солнца купаются в их влажных от секса волосах. Это не начало и не конец. Это просто то, во что Эвену нужно поверить, чтобы понять, что он все еще живет, а не существует.—
У Эвена те же черные джинсы с рваными коленками и тот же беззаботный смех на губах, который Исак начинает считать своей любимой вещью в этом мире. Они приезжают в город, который им не нужен, и снимают номер в отеле, который им не по карману, потому что для них жизнь должна быть нелогичной, неправильной и переполняться чувством восторга до краев в их сломанных душах. — Я хочу, чтобы мы всю ночь смотрели старые фильмы, — просит Исак, целуя мокрое плечо Эвена со спины. Вода, льющаяся из душа, мешает ему дышать и крепко стискивать чужое запястья своими холодными пальцами, но Эвен все равно кивает в ответ и целует его с привкусом дерьмового шампуня на языке, который должен пахнуть сосной и океаном. — Ради тебя, я сделаю все, что угодно. Звучит как обещание, которое они обязательно разобьют вместе. Теперь, они все делают вместе: спят, наполняют свои желудки едой, смотрят на звезды и принимают наркотики, а значит и обещания, данные друг другу в туманном бреду, они тоже должны сломать вместе. Для Исака, времяпровождение с Эвеном – страшилка из детской сказки, в которую он никогда не верил, но Эвен реальный и более того, он тут, помогает лечь на кровать, потому что легкие горят в агонии из-за отсутствия дозы. У Исака зависимость от кокаина, а у Эвена зависимость от Исака, и они понимают, что вляпались по самый максимум их никчемности, из которого не будет первого, третьего или даже двадцать второго выхода. — Ты не против, если я буду обнимать тебя во сне? — спрашивает Исак, когда Эвен уже находясь в его объятьях, плачет над черно-белым фильмом, что идет по телевизору в их номере. — А ты не против, чтобы я убил себя? — Эвен смотрит на него, и его глаза красные не из-за марихуаны, что добавляет только больше рваных ран в едва бьющееся сердце Исака. И парень шепчет ему в ответ едва уловимое «нет», потому что знает, что этот парень убьет себя не своим черным револьвером, а собственными мыслями, из-за которых они плохо спят по ночам. Наручные часы Исака показывают ноль_один:сорок, когда рядом лежащий Эвен наконец-то засыпает, путая свои ступни в его холодных ногах. Эвен пропускает финальную песню мюзикла, но теперь это кажется не таким уж и важным, потому что даже в одиннадцать:одиннадцать дня, Исак все еще обнимает его и вдыхает запах кожи с плеча, покрытого родинками и пахнущего его гелем для душа.—
Они играют в детскую игру в кафетерии с желтыми скатертями на столах, и эта игра больше подходит для неуверенных взрослых, но они смеются; смеются, и падают спиной в руки друг друга, выгибая шею так, чтобы можно было снять короткий поцелуй с искусанных губ. Эвен падает (влюбляется) в Исака первый, и ему кажется, что их отношения болезненные, потому что каждый раз, когда он видит, как этот мальчик втягивает белую дорожку с грязного зеркала, его ребра крепко сжимаются вокруг сердца. Ему бы хотелось вырвать его и поджечь как самокрутку, а лучше запереть в сундуке Дэви Джонса, потому что тогда все чувства однозначно пропадут из его груди. Эвен продолжает играть свою роль в дешевой драме, постоянно пребывая в невесомости, потому и слова и места действия вечно пропадают из его сценария. Именно поэтому, они чуть не оказываются в руках полиции, когда крадут бутылку молока и упаковку мармеладных мишек с универмага посреди рабочего дня. По тексту на старых помятых бумажках, их родители пропали в океане пять лет назад, и они должны быть детьми. С взрослыми мыслями в голове и глазами, наполненными ничем иным, кроме грусти. Им семь и девять, когда они стоят на темном паркете в кафетерии, продолжая падать и падать в руки друг друга. Эвен держится до последнего, чтобы не рассказать Исаку о своем биполярном расстройстве, потому что лето скоро завершится, и они разбегутся на разные полушария, даже если и говорят на одном языке. Эвен держится, но так же, Эвен падает, и он понятия не имеет, как не дать Исаку упасть тоже; ему нужно продолжать прятать от него свою болезнь, разъедающую мозг на подобии кислоты. Он привык менять маски каждый час, день или неделю, но он с Исаком уже два месяца. Он с Исаком уже встретил десятки рассветов, написал песню на салфетке с заправочной станции и поделился секретами, о которых боялся рассказать даже самому себе; на их губах горят поцелуи разной температуры, даже те, где отметка достигает проклятого минуса, а их носы идеально сочетаются, когда они засыпают на нулевом расстоянии друг от друга. Исак рядом, и он смеется, проводя своей ладонью по ширинке Эвена, пока они разговаривают с какими-то людьми, которые решили составить им компанию на этот вечер. Эвен покупает бутылку вина, дерьмовый мягкий сыр и новый бутылек смазки. Но все меняется в их отношениях моментально, когда Исак, как только они возвращаются в их номер, запирается в ванной с этой самой виноградной бутылкой и начинает рассказывать Эвену истории из своего детства через дверь. — Я обожал поджигать белые одуванчики и смотреть, как из них выбегает жизнь, — Исак проводит мокрыми от слез пальцами по двери, а Эвен кусает свои губы до крови, от которой его тут же начинает тошнить, потому что ему страшно, что в его жизни ее резко может стать больше. — Пожалуйста, Исак, открой дверь, — он просит его об этом впервые за четыре часа и чувствует себя таким беспомощным, словно мама оставила его в магазине до самой ночи, и так и не вернулась за ним после. — Зачем? — Потому что я хочу видеть тебя. Не только слышать. — А разве тебе моего голоса недостаточно? — Исак маниакально смеется, и Эвен задумывается на мгновение: «нет ли у этого подростка биполярного расстройства тоже?», потому что если оно есть, то их отношения оставят незаживающее клеймо на его жизни. — Давай поиграем. В секреты, — говорит Эвен, поджимая колени к груди. — Разве ты не все мне рассказал? — Исак оживляется, и пустая бутылка звенит о белоснежный кафель в ванной. — Этот секрет я не мог рассказать тебе так просто. — Давай. Расскажи мне. Представь, что пленка все еще крутится. Эвен поднимает взгляд к потолку, такому же белоснежному, как и плитка в ванной, к такому же белоснежному, как и простыни на их кровати, к такому же белоснежному, как и кокаин, который лежит в маленьком пакетике в его заднем кармане черных джинсов; и Эвен задумывается, станет ли жизнь Исака после этого секрета серой или продолжит делиться на черное и белое. — У меня биполярное расстройство, — говорит Эвен, и это звучит для Исака как еще одно обещание, от которого ему становится хуже. Он пьян, его сердце заходит сумасшедшим ритмом, а на запястьях чешутся отметины цвета синий лазури, и он обиженно стучит кулаком в дверь, от чего Эвен пугается и вздрагивает так, будто его окатили ледяным океаном. — Как ты мог не сказать мне об этом?! — он кричит; кричит и снова плачет, потому что если Исак придумал себе психическое расстройство, то у Эвена оно действительно есть и без притворства, и он чувствует себя грязным, таким грязным, будто его искупали в бочке с нефтью, которая пропитала его вены и артерии. Он кричит для него этот вопрос, пока связки не начинают болеть, а Эвен хочет снести эту дверь нахуй, но они дали обещание друг другу, что не будут делать что-то, о чем другой не просит. Исак стучит костяшками в дверь так, будто это Эвен запер его, будто это Эвен виноват в том, что он влюбился в него, будто во всем этом бредовом нахождении себя через автомобильные путешествия виноват только Эвен; Эвен который поднимается на затекших ногах, и уходит в постель, потому что больше не может выносить этого представления.—
Они разговаривают, только когда в их компании появляется посторонний человек. До сентября остается всего неделя, а у Эвена под ребрами горит его первая встреча с Исаком, как ненужный список продуктов, для похода в магазин. Они смеются, держась за руки, целуются так, будто задыхаются без прикосновений друг друга, и на самом деле так и есть, потому что когда темнота накрывает их, Исак не может сдерживаться и просит у Эвена большего одним лишь взглядом. Исак отсасывает ему в женском туалете, медленно, влажно и без абсолютного ритма, от чего у Эвена срывает крышу и он заталкивает парня в свою машину с едва застегнутой ширинкой. Их молчание пахнет солью и жареным сыром, а на голове абсолютный беспорядок, и Исак продолжает водить своей рукой по бедру Эвена, умоляя его притормозить на обочине, потому что последний раз они покупали дозу две недели назад, и у парня ломка. Его ломит прям в позвоночнике, он хочет словить кайф, хочет, чтобы Эвен трахнул его в своей гребаной машине прямо сейчас, хочет, чтобы тот ломал его стены в сознании и выводил созвездия на спине, пока они лежат на неудобном сиденье. Но он молчит. Молчит, потому что таковы правила их игры. А у Эвена язык уже стерся от того, сколько раз ему приходилось сдерживать подступившие к губам слова. Они доезжают до номера, обгоняя каждую машину, и дверь захлопывается за их спинами неприлично громко, но Эвену плевать, и Исаку плевать тоже. Исак стонет, когда холодные пальцы, как лапки пауков заползают под его футболку, и наслаждается тем, что член Эвена упирается в его бедро. Исак прикусывает его язык и губы, и кожу за ухом, и ключицы, пытается достать зубами везде, где только сможет, а Эвен лишь влюбляется в него сильнее, потому что этот мальчик все еще рядом с ним, все еще продолжает таять под его грубыми толчками и объятьями во сне. — Мы можем притвориться, что мы влюблены друг в друга? — спрашивает Исак, и Эвен дрожит от этих слов. Для Исака теперь это важно; для него это важно настолько, что он готов отказаться от кокаина в своем организме, если Эвен согласиться быть влюбленным в него. — Конечно. Конечно, мы можем.—
Они были непостоянными. В этом и заключалась вся их трагедия. Они могли не спать всю ночь, только из-за того, чтобы найти клубничное мороженое. Они могли гулять по парку в течение часа, а под конец тропинки, говорить друг другу прощай с самой яркой улыбкой на своих потрескавшихся губах. Они могли смеяться, заниматься любовью и писать друг другу на ладонях иностранные слова, пытаясь выглядеть умными в глазах друг друга. Эвен называл его любовью всей своей отвратительной жизни, а Исак называл его своей наркотической зависимостью, и для них это было самой стабильной вещью в их отношениях. Для них не существовало завтра или вчера. Они верили в то, что найдут друг друга в любой другой вселенной, но в этой им суждено потеряться навсегда в огромном супермаркете на окраине города. Наверное, из-за их взглядов на мир, пленка на кассете в какой-то момент стирается и рвется окончательно. Револьвер оказывается разряженным, а черная балаклава теперь пыльная и лежит в бардачке. Они заезжают в очередной город, название которого им не интересно, и Исак смотрит на Эвена с улыбкой, ощущая, как осенний ветер проходит сквозь его отросшие волосы. Он улыбается Эвену так, как никогда не улыбался. И возможно в этот момент, он падает окончательно, разбиваясь об острые скалы в самом начале. Эвен биполярен, и ему нужен литий, чтобы прийти в норму. Эвен биполярен, а Исак уже не может притворяться, что влюблен в него сегодня. — Когда я впервые увидел тебя, я подумал: «Зачем этой модели нужен револьвер в руке?» и действительно поверил в то, что ты убьешь меня. — Почему ты говоришь об этом? — Потому что устал притворяться и играть в ту игру, которую ты затеял с самого начала, — Исак закрывает глаза и откидывает голову на спинку сиденья. — Прости, что влюбился в тебя. Я не планировал этого. — Никто не планируют любовь, Исак. В этом и заключается ее смысл, — Эвен достает сигарету из пачки, что лежала между сиденьями, будто в ее дыме он сможет найти ответы на все вопросы. — Пообещай, что больше никогда не будешь надевать маску на свое лицо. Эвену страшно, потому что сегодня он пойдет на прием к доктору и ему выпишут таблетки. Потому что сегодня уже сентябрь и Исак может оставить его. Потому что он знает, что кокаиновая зависимость не исчезает по щелчку пальцев, а его мальчику нужно светлое будущее без влюбленного в него парня с психической болезнью. — Обещаю.—
Когда Эвен просыпается с мигренью в голове и тяжестью прямо в ступнях, он понимает, что Исака нет рядом. Он прикасается к мятой простыне, где кто-то должен лежать, пытается определить, как давно остыла эта часть кровати, и насколько сильно болит его сердце от кривых ран. Эвен плачет, потому что он влюбился по-настоящему впервые, потому что Исак был готов играть с ним любую роль, Исак был готов притворяться и быть настоящим, если этого требовал сценарий. Вот только, жизнь это не кинофильм, и если Эвен хочет смыть свои таблетки в унитаз, то в этом нет ничего плохого. И он стоит в ванной, где кафель уже не белоснежный, а душ работает через раз, и вспоминает о том, как хотел, чтобы Исак убил