Эфемерный

Когда авроры впопыхах влетают в темное помещение, выломав тяжелую дубовую дверь заклинанием, когда мрачная темница озаряется таким ярким для глаз пленника светом, и когда волшебные цепи, сковывавшие руки Персиваля все это время, наконец разорваны, а запястья, покрытые синяками, чешутся от непривычной свободы, вокруг царит суета, он все молчит и не может поверить. Кажется, он просто снова потерял сознание или уснул. Он лишь кивает на вопросы авроров: "Вы в порядке, мистер Грейвз?" или "Можете идти?". Разум в тумане от голода и изнемождения. Он свободен..? Наконец-то свободен? Свет слепит глаза. И он все никак не может поверить в происходящее. Только хмурится, когда его выводят из темницы, в которой он провел черт знает сколько времени, пока Геллерт Гриндевальд жил его жизнью, пользовался его положением. Иногда тоо захаживал к Грейвзу, делился своими успехами и насмехался. Сперва Грейвз держался в своих цепях, кричал, багровел от ярости и беспомощности, пытался искать выход, но кандалы вытягивали из него магию и силу весьма упорно. Постепенно он перестал выдавать хоть какую-то реакцию и наскучил своему похитителю. Он спрашивал себя, как так вышло, ругал за то, что так глупо попался. Думал о мальчике с чёрными волосами и глазами, то тёмными, как сама ночь, то тёплыми, как горячий шоколад. Он бы очень хотел шоколад. И воды. И домой. Ноги не слушаются его после длительного сидения на холодном, сыром полу без возможности встать в полный рост, и аврорам приходится поддерживать его под руки. Его осматривает колдомедик, залечивая все синяки и раны, что видит на теле Грейвза, пока тот невидящим взглядом сверлит стену напротив. Целитель тем временем вливает в него восстанавливающее, отчего Грейвз почти сразу чувствует себя лучше физически. Конечно, зелья делают свою работу, только вот ни одно зелье не сможет дать ему теперь ответ на вопрос, что делать со своей полуразрушенной жизнью. И он продолжает пропускать мимо ушей реплики суетящихся вокруг него авроров, продолжает смотреть в пустоту. Он так боялся все это время. Иногда страх сковывал его по рукам и ногам. Персиваль ложился на пол своей отвратительной камеры, готовый вот-вот разрыдаться от страха, борясь с самим собой, чтобы только, упаси Мерлин, не дать Гриндевальду пробить щит окклюменции, не дать ему увидеть все, чего он еще не увидел, ведь он и так уже облажался. Ведь все уже и так в опасности... Из-за него. Иногда же страх побуждал в нем невиданную ярость, он доползал до двери, натягивая магическую цепь и сдирая оковами лодыжки в кровь, стучал по отсыревшему дереву, долбил кулаками с такой силой, какая, казалось давно его покинула. Он сбивал кулаки, вонзал в них занозы от необработанной древесины и кричал, кричал, кричал... Он так ненавидел в эти моменты. Гриндевальда, себя. Конечно, себя больше. Ведь как он мог? Как он мог допустить это? И казалось бы, сейчас страх должен отступить, он ведь свободен... Но нет. Как только авроры влетели в подвал, прямо с того момента мерзкий, липкий, просачивающийся во все его существо ужас окутывает его с ног до головы. И он не знает, от чего труднее дается каждое движение. От физической слабости или от этого первобытного страха, текущего по его венам. И ему даже подумать страшно... И сколько раз он задавал себе вопрос, как он, обычно внимательный и осторожный, директор Департамента Магического Правопорядка, в конце концов, мог допустить такое. Он не нашел на него ответа. Сколько раз он жалел о том, что произошло, сидя в грязном подвале, скованного магическим барьером. И сколько раз он вспоминал тот злополучный вечер, когда он не смог вернуться домой. Еще чаще он думал, наверное, только о черных глазах мальчика, которого он так хотел спасти. Его тайну, его личное задание, превратившееся во что-то безумное. Безмерное множество раз. При очередной вспышке боли под Круциатусом, когда Геллерт навещал его, в попытках достать еще больше конфиденциальной информации. Сидя, прислонившись спиной к сырой стене, часами глядя в непроглядную темень помещения. И каждый раз видя в ней черные глаза мальчика, которого так хотел спасти. Ему было безумно стыдно. Так хотелось найти его сейчас, предупредить, спрятать в безопасное место, наконец, просто обнять и подарить ничтожную долю любви, которой мальчику так не хватает. Но он ничего не мог. И бессилие, невозможность помочь, казалось, изводили его больше постоянного голода и сырой прохлады его тюрьмы, непосильным грузом ложась на плечи Грейвза. Его все чаще посещали мысли о том, что он уже никогда может не увидеть мальчика, что он феерически проебался, и Криденсу не нужна его никчемная недопомощь (с которой он кстати тоже проебался). Авроры аппарируют его прямо к дверям квартиры, а он все молчит и будто вовсе не здесь находится, не может взять себя в руки, не может выдавить из себя ни слов благодарности, ни вопросов о чем-либо значимом. Сердце колотится как-то слишком быстро, а в следующий момент слишком медленно. Но бьется оно так, будто вот-вот прорвет грудную клетку. И все, что Грейвз слышит, - это шум крови в ушах и стук собственного сердца. Только когда до него долетает обрывок речи аврора, доставившего его сюда... - Могу идти, мистер Грейвз? Ничего не нужно? Я пришлю колдомедика, чтобы вас еще раз осмотрели... Вот ключи от вашей квартиры, изъяли у... Только тогда Грейвз, все еще молча, касается рукава пыльной аврорской мантии и глухим, севшим голосом, отвыкнув от постоянной речи, задает вопрос, прежде, чем может одуматься, прежде, чем понимает, что не хочет знать: - Где Криденс? Аврор смотрит слегка удивленно, он, видимо, не сразу понял, о ком речь. - Этот мальчик? Обскур? - напрямую задает вопрос аврор, не видя, как мерзко становится Грейвзу от того, что он слышит... Персиваль сжимает переданные аврором ключи в ладони так, что их острые углы больно впиваются в кожу. Для них он просто часть работы, для Грейвза тоже... Должен быть. "Этот мальчик? О б с к у р ?" Но Грейвз лишь громко сглатывает и кивает, уставившись снова в пустоту. Не смотреть же на спокойное, лишь немного уставшее лицо аврора в тот момент, когда он может сказать то, чего Грейвз боится больше собственной смерти. - Насколько мне известно, обскур уничтожен, мистер Грейвз, я сам не участвовал в операции, но коллеги доложили. Мальчик погиб, - аврор, наконец, обращает внимание на реакцию Грейвза и выглядит встревоженным, - Вы в порядке? - да о каком порядке может идти речь... Некоторое время Персиваль даже не знает, как реагировать. Этого он и боялся. Боялся, но знал, что вероятность велика. Боялся, но до последнего верил, что все обойдется. Что с мальчиком, которому он так хотел помочь, все в порядке. Что с его Криденсом, наконец-то, все в порядке. Его захлестывает едва сдерживаемая ярость. Хочется ударить аврора, хочется просто прибить кого-нибудь. Почему они были недостаточно хороши, чтобы суметь помочь ему? Ему всего лишь нужна была чья-то помощь! От приступа гнева Персиваль ощущает тошноту. Он громко выдыхает, пытаясь успокоиться. Он качает головой. Нет. Ну и ладно. Не прощаясь с аврором, проходит в темноту квартиры и громко захлопывает за собой дверь. Еще минуту стоит в полной темноте, не решаясь включить свет, но из непроглядной тьмы на него смотрят те самые глаза. Смотрят, как никогда, осуждающе, разочарованно. Кажется он вот-вот услышит неуверенный, надломленный обычно голос: "Я ведь верил вам, Мистер Грейвз". Хочется зарыдать, как мальчишке, сползти по двери и сидеть на полу, обхватив колени руками, хочется остаться так навсегда. Но он уже не способен на такое. Он только трет ладонями лицо, чтобы закрыть глаза от этой непроглядной тьмы, в которой он не может не видеть ничего, как это было раньше. Теперь, кажется, все в ней сродни Криденсу, все, что осталось от него, растворившегося навечно в этой чертовой мгле, осуждает Персиваля. Но ни одна, даже самая черная тьма, не ненавидит его так сильно, как он сам. Ради чего жить дальше? Грейвз решил, что он понятия не имеет, что делать. Вообще. Решил и все. А затем в голове наступает полнейшая пустота. Ничего. Темно и тихо, как в его квартире. Только из темноты на него все еще смотрят черные глаза мальчика, которого он хотел спасти. Он не выдерживает, закрывает глаза, и его пробивает дрожь. *** Спустя время в апартаментах появляется колдомедик, он сканирует пациента, просит соблюдать постельный режим. Уходит. Проходит ночь. Бессонная, страшно долгая, наполненная густой, всепоглощающей тьмой черных глаз. Холодная и безразличная ночь. Наступает утро. Сырое, такое же холодное. И невероятно пустое. Он везде включает свет, лишь бы не видеть... Грейвз выходит на работу, посещает совещания. Проходят дни. Эти чертовы совещания, где раз за разом повторяют имя мальчика, которого он не смог спасти, где он раз за разом вспоминает, как сильно он ненавидит себя за произошедшее, где он вынужден вспоминать и здраво оценивать то, о чем бы хотел забыть. Он бы так сильно хотел забыть, что готов был на Обливейт. Но здесь нет места его переживаниям, здесь нужен только его профессионализм. И он молча слушает. "Обскур." Коротко и ясно. Для сидящих с ним в одном зале никогда не существовало Криденса. Для них лишь недавно появилась и исчезла разрушительная сила, принесшая городу немалый ущерб. Всего лишь серьезное происшествие. И им абсолютно нет дела до того, что, помимо сего, это был человек, чья, наполненная болью и страхом жизнь оборвалась, так и не успев начаться. Они решают практическую сторону вопроса, в этом и заключена работа Департамента. А Грейвз, кажется, готов бросить эту чертову работу и уйти, чтобы больше не слышать этого мерзкого "обскур". Ему советуют ещё отдохнуть и взять отпуск. "Он никогда не жил." - думает Грейвз сотый раз. И мысленно еще раз соглашается с этим своим суждением. Как бы он хотел дать этому мальчику хоть обрывок счастья. Не смог, не успел, облажался. И он не может больше так. Приходит в мрачный переулок. И просто стоит. Глядит на кирпичные стены домов, на полумрак, царящий здесь. Он помнит, как держал его дрожащие руки в своих ладонях в попытке согреть, стоя прямо здесь, на этом месте. И его почти прошибает. Он снова готов зарыдать. И снова вспоминает, что не способен. Только дрожит и хмурится. Но из ступора его выводит шум, доносившийся из-за мусорных баков, стоящих в самом углу закоулка. Нечто неясное пытается разгореться в груди, но он старается успокоить его, отвлечься от обманчивой надежды. Персиваль осторожно обходит их до последнего момента не поворачиваясь к источнику шума. Боковым зрением ему кажется, что... Нет, так нельзя. Он резко оборачивается и смотрит за чертовы баки. Ничего. Просто смятые бумажки, шелестящие на ветру. А на что он надеялся? Самому Персивалю прекрасно известно, на что. Но можно ли это назвать надеждой? Щемящая тоска в душе, сжигающая изнутри, будто кислота. Желание повернуть время вспять, до того сильное, что он, кажется готов выкрасть маховик. Но вместе с тем и дикий страх. Он так боится реальности. Боится того, что мальчика, которого он так хотел спасти, больше нет. А ведь это и есть реальность. Он погиб. "Слышишь? Погиб! Смирись!" - кричит внутренний голос. И ему никогда еще так не хотелось, чтобы тот замолчал. Утих, будто его и не существует, и позволил Грейвзу жить призрачной, нереальной надеждой, химерой. Цепляясь за несуществующие факты, уходя в них с головой. *** Грейвз признает, что жить ему стало скучно. Прошла всего неделя с момента его освобождения, а ему уже осточертела работа, собственный кабинет, пустая квартира и рутина. Нет, конечно, он безумно рад, что остался жив, свободен и его безопасности ничего не угрожает. И пусть он выглядит более подавленным, чем когда-либо, он безусловно уверен: во всем, что происходит, всегда остаются положительные стороны. Даже если ты об этом не подозреваешь. Но смертельная тоска, казалось, накрепко поселилась в его душе и отказывалась уходить. Как он раньше не видел того, как это отвратительно, его одиночество? Возможно, раньше его работа не вызывала у него такого отвращения. Раньше он сам его у себя не вызывал. И он правда скучал по нему. Это чувство поглощало и тоску, и скуку, и наступающую усталость. Оно пробиралось в самые затаенные уголки сознания, все росло и росло, не давая нормально спать, есть. Оно изматывало. Хотелось заскулить, броситься на стену, кричать. Каждый чертов раз, когда он оставался наедине со своими мыслями, он не знал, куда деться. Потому все сильнее погружался в работу, доводя себя до изнеможения, засиживаясь до темноты, лишь бы не приходить домой в пустую квартиру и не видеть в темноте его черный, туманящий рассудок взгляд, лишь бы подольше оставаться неуловимым для собственных мыслей. Но ночь неизбежно наступала. И он всеми фибрами души успел возненавидеть ее темноту. И в воскресенье он не выдержал. Позвонил мистеру Филдсу, некогда его коллеге, сейчас ушедшему в отставку и занимающемуся собственным бизнесом, изготавливая небольшие партии зелий на заказ, и пригласил выпить. Тот радушно принял приглашение старого приятеля в бар, скорее потому, что редко упускал возможность сходить куда бы то ни было, где можно было выпить, чем потому, что скучал по общению с Персивалем. Но последнему, честно говоря, тоже не особо нужен был конкретно Филдс. Ему просто нужна была компания, чтобы выпить и, может, наконец, расслабиться и забыться. Он мог, конечно, устроить официальный прием в департаменте просто потому, что ему так захотелось, и выпить чего подороже там, но не хотелось так сильно стараться и заморачиваться ради человека, которого он ненавидел — для себя самого. И пока Грейвз сидел за столом и пытался сосредоточиться на работе, в его душе уже зарождалась надежда на то, что хоть алкоголь поможет ему, наконец, выпутаться из цепких лап тоски и скуки, а главное — забыться. Филдс, к тому же, был весьма приятным и ненавязчивым собеседником, который умел, даже подвыпив, обходить неловкие темы, выбирая самые приятные и общие темы для разговора. Тем же вечером, выходя из бара в обнимку с Филдсом и расплывчато улыбаясь приятной легкости, Грейвз решил, что это действительно замечательный метод, этот алкоголь, и каждые выходные он теперь будет проводить так: напиваясь с кем-то из друзей, а целью его жизни будет - дождаться выходных. "А может бросить лучше нахрен эту работу, тогда и выходных ждать не придется", - думал он. На улицах было темно, но очень многолюдно. По дорогам разъезжали новенькие автомобили, а из помещений доносились громкий смех, музыка и разговоры. "Выходные, как-никак", - подумал Персиваль, прощаясь с другом и оглядываясь по сторонам. Придется прогуляться подальше, чтобы аппарировать. Ноумэдж район, велика вероятность попасться. А ему такие проступки непростительны. Грейвз еще раз глянул в сторону, куда не спеша побрел его приятель, и направился в противоположную. Он сам не знал, зачем пошел туда, ведь гораздо проще было бы пройти метров пятьдесят в ту же сторону и аппарировать, скрывшись за заброшенным зданием, но какое-то безрассудное, непонятное Персивалю упрямство сжало его, будто в тиски, и он послушно двинулся с места. Пройдя метров двести и свернув пару раз направо он понял, что народу вокруг стало значительно меньше. Еще он понял, что замерз, прохладный ночной воздух, кажется, пробирался сквозь одежду. Грейвз подул на руки, слегка согревая их, после чего огляделся и нырнул в небольшую улочку, повернув налево. Здесь было темно, и уж точно никто не мог его заметить, потому, пройдя подальше, он без страха использовал согревающее и убрал палочку в карман. Почему он просто не аппарировал, он не понял, пока, наконец, не осмотрелся вокруг. Он шарахнулся, как от боггарта, а тело прошибла мелкая дрожь. Черт возьми! Неужели можно еще изощреннее подсознательно издеваться над собой? Пройти несколько кварталов, чтобы оказаться здесь? Чтобы снова надавить на больное? Он почти зарычал и ударил кулаком в кирпичную стену, после чертыхнувшись от боли. Зато отрезвило. Уже дрожащими пальцами он достает палочку и молится, чтобы его не расщепило, и он смог нормально аппарировать, потому что прямо сейчас перед глазами какая-то муть, пелена, а голова тяжелая. Он аппарирует прямо в свою квартиру. Он проходит по темному коридору на кухню, включает невербальным свет, сразу кажущийся ему слишком ярким, неуместным, но он знает, что в темноте было бы хуже. Наливает себе стакан холодной воды и выпивает его залпом, даже не чувствуя, что пьет. Лучше не становится. "Мерзко. Отвратно и мерзко." Садится на старый поскрипывающий стул, опираясь локтями в колени, и опускает голову на руки. Хотя ему абсолютно точно тепло, тело все еще бьет мерзкая дрожь, а вкус алкоголя на языке кажется как никогда гадким и раздражает. "Как же хреново, блять. Когда уже это закончится? ...Пожалуйста, блять, уйди из моей головы... Пожалуйста." Ему стыдно за собственные мысли. Он вскакивает, открывает нараспашку окно. Прислушивается к звукам засыпающего города и медленно идет к себе в комнату. Просто ложится спать. Переодевается, аккуратно, вручную, убирает одежду по местам, также расправляет кровать, надевает дорогую шелковую пижаму изумрудного цвета. Отчего-то хочется снова забить голову работой, поделать что-нибудь. Только бы не лежать снова вот так. Спать не хочется. Работать невозможно. Его жизнь кажется такой пустой и бессмысленной сейчас. "Только ли сейчас?" - интересуется противный внутренний голос. Постепенно сон все же одолевает его. Беспокойный, волнительный, слишком чуткий, чтобы выспаться, но достаточно крепкий, чтобы заболела голова. Скорее всего последствия выпитого алкоголя. Ему снятся сны, где он снова оказывается скован, не может никуда деться, не может ничего сделать, где в него летят заклятия, а он не в состоянии их отразить, ничего не получается, сумбур, вокруг крики и гомон, от которых трещит голова, Грейвз задыхается, тонет в ночных кошмарах. Глубокой ночью он распахивает глаза от шума. Будто что-то на огромной скорости врезалось в кухонный гарнитур, слышит, как разбивается стекло, что-то небольшое. Он ведь не сошел с ума? Наверное, стакан, что он наполнил водой накануне. Верно. Его мгновенно охватывает паника, но он борется с этим порывом, как привык делать на миссиях. Хватает с тумбочки палочку и бесшумно продвигается по коридору. В квартире стало достаточно холодно, пока окно было распахнуто. Он не уверен, трясёт ли его от холода или все же от новоприобретенного страха после пережитого. "Что это вообще может быть? Воры-ноумэджи? Как они могли бы забраться на такую высоту, почему не сработали чары? Или птица? Насколько большой она должна быть? Глупости, что за черт!" В памяти еще хранятся воспоминания о похищении Гриндевальдом, потому он пытается быть как можно более собранным. Идти в темноту кажется ему неразумным, потому он включает свет на кухне невербально и слышит чье-то сбившееся дыхание. Нет, он тут точно не один. Приближаясь ко входу на кухню он все отчетливее слышит чужие всхлипы и тихое шипение, будто некто поранился. В голове у Персиваля снова всплывают страшные картины вечера, когда Гриндевальд похитил его жизнь, и он усилием воли заставляет себя собраться. Его снова одолевает непонятная смесь паники и загорающейся в груди Адским Пламенем надежды. Но он не дает им взят верх над собой, хоть и чувствует, что эмоционально уязвим, как никогда ранее. Потому что он уже слышал эти всхлипы, и это шипение кажется ему тоже безумно знакомым. Его одолевает такой сильный страх разочарования, что он, не доходя до кухни буквально два шага, останавливается и опирается спиной о стену, просто пытаясь успокоить громко стучащее сердце. Он стоит так, наверное, пару минут. Легче не становится, однако, он замечает, что тишину нарушает только шум ветра с улицы и стук его собственного сумасшедшего сердца. Кажется, что, кто бы ни был на кухне, он тоже слышит этот стук. И тоже боится. Грейвз, наконец, отстраняется от стены и делает два неуверенных шага в сторону кухни на негнущихся ногах. Как бы напуган он ни был, срабатывает профессиональная привычка. В комнату он влетает резко, с палочкой на изготовку, и мгновенно оглядывает цепким взглядом помещение на предмет опасности. Но тут же теряет всю свою способность к обороне и бою, когда взгляд проходится сперва по разбитому стакану, испачканному кровью, а затем натыкается на взгляд бездонных, черных, как сама тьма, глаз. Глаз того самого мальчика, которого он так хотел спасти. "Не может быть. Ненастоящий... Эфемерный... Галлюцинация..." Сердце снова сбивается с ритма и начинает творить в его груди что-то совсем невозможное. Дыхание останавливается, потому что легкие словно сжаты железными тисками, а из глаз вот-вот хлынут слезы. Руки готовы разжать палочку, ноги вот-вот подогнуться, но он стоит, не двигаясь, пытаясь разобраться, что, черт возьми произошло. Он смотрит на него заплаканными глазами с влажными и слипшимися от слез ресницами, сидя на полу, зажимая рукой щиколотку правой ноги, из которой непрерывно идет кровь. Вокруг действительно разбросаны осколки от стакана, разлита вода, и в нее капает кровь. И Грейвз уже совсем не уверен, что его разбудило что-то, он ведь точно спит. Абсолютно точно. И этот сон просто очередная издевка его над самим собой. Он так и думает, совсем не веря своим глазам, пока не слышит надломленный, немного охрипший и совсем тихий голос: - Мистер Грейвз? Я... я, наверное, напугал вас... Простите. Он медленно выходит из оцепенения. В первую очередь, как только он способен оторвать взгляд от лица Криденса, он применяет Репаро к стакану и невербально перемещает его на стол, дабы никто из них больше не поранился. Затем опускается на пол и касается руки мальчика, мягко убирая ее от щиколотки, прикоснувшись к нему, Первсиаль начинает, наконец, верить своим глазам, верить, что сидящий рядом мальчик настоящий. Он залечивает рану, после очищает измятые брюки и разорванный носок от крови. Он не знает, что делать дальше, не знает, что говорить, как вести себя. Он осматривает лицо мальчика как-то совсем растерянно. И ему так стыдно за то, что он уже почти успел уверить себя в том, что мальчик мертв. А он сидит напротив, вытирая глаза от слез и шмыгая носом. И снова доверяет ему. Или нет..? - Мистер Грейвз, - слышит он снова. Медленно поднимает глаза, чтобы скользнуть по бледному лицу Криденса вверх, цепляясь за взгляд. Взволнованный, изучающий. - Это же правда вы, да?.. Я ведь теперь не ошибусь... Слова ударяет по сердцу словно ледоколом, вонзаясь в столетний слой мерзлоты, разрушают все сквозящим недоверием, боязнью. В груди будто что-то вот-вот оборвется и осыпется вниз сухим крошевом. Между темных густых бровей Криденса пролегает складочка. И Персивалю так хочется коснуться ее, разгладить, смыть это сомнение с его лица. "Это моя ошибка. Если бы я был предусмотрительнее, он мог бы доверять мне. Нужно его успокоить. Он боялся достаточно." - Это я, Криденс, я. Честно, - взгляд метался по лицу Криденса в поисках ответа на не заданный вопрос. "Верь мне. Верь мне..." - просило все его существо. Но Криденс молчал, пока, как-то резко, со всхлипом, не подался вперед и не прижался, весь продрогший, к Грейвзу. Мальчик пах улицей, ветром, был холодным и промокшим. Грейвз медлил долю секунды, борясь со слезами, а потом наплевал на все. Он был весь такой замерзший, а горячее дыхание опаляло шею. Безумный контраст заставлял, наконец, точно увериться, что это не чертов сон. Сейчас не важно. Плевать, кто он там. Что он из себя корчит перед коллегами и подчиненными. Сейчас он всего лишь человек, наконец, дождавшийся исполнения мечты, которая не могла исполниться. Ведь так не бывает... Мечта? Он назвал это мечтой? У него все это время была мечта. Он не верит, до сих пор не может повериь в реальность... Но это происходит, Криденс здесь, дрожит и всхлипывает в его руках, а по собственным его щекам текут соленые, горячие слезы. "Нужно согреть его, успокоить" -думает он. Разве есть что-то важнее в этом мире, чем мальчишка в его руках? Криденс отстраняется на мгновение и заглядывает Персивалю в лицо: - Мистер Грейвз, я... Вам нужно спать. А я... - Не беспокойся, - он хочет добавить что-то вроде "мне завтра не нужно на работу" или "сперва нужно позаботиться о тебе", но вместо этого из губ вырываются абсолютно другие слова, и Грейвз не знает, менее ли они важны, или наоборот, важнее всего, что он мог когда-либо сказать, - Никогда больше ни о чем не беспокойся, Криденс, слышишь, никогда. Я хочу быть сейчас только здесь, только с тобой, - он говорит с такой уверенностью, с какой уже очень давно не мог ничего сказать. И сам себя он, наконец, уверяет в правдивости своих слов. Спустя столько времени его отпускает, и ему плевать, что он рыдает, прижимаясь щекой к острому плечу мальчишки, ему плевать, как бы это смотрелось со стороны. Все, что важно сейчас, это Криденс. И Грейвз не смог бы словами передать, каково это, наконец отпустить, позволить себе выдохнуть, каково это, в один миг перестать чувствовать давление этойтяжкой ненависти к самому себе. В ответ на его слова Криденс обнимает его крепче и отстраняется. Персиваль мягко целует его в лоб, наконец стирая сомнение с лица мальчика. В голове не осталось тех точных, сформулированных мыслей, которые бы он еще мог сказать. Были только обрывки глупых, таких глупых фраз... И они так настойчиво вертелись на языке, что Грейвз не выдержал. Он обхватил лицо Криденса ладонями, поглаживая острые скулы мальчишки, и снова поцеловал его в лоб, затем в переносицу, в обе щеки, резко залившиеся краской от сбивчивого шепота Грейвза, снова в нос: - Мой мальчик, родной... Как же я скучал, как скучал... Думал умру... Так сильно... Мой... Криденс, наконец, ты здесь, наконец... Сердце в груди у Грейвза колотилось, как ненормальное, будто у впервые влюбленной школьницы от взгляда на парня ее мечты. Но он, черт возьми был мужчиной далеко не школьного возраста. Он отчаянно не понимал, как может делать с ним такое семнадцатилетний мальчишка. Но прямо сейчас грудь переполняло такое тепло, что задуматься о причинах своего сумасшествия у него выбора не было. Просто, он решил, с ним что-то не так, и пора бы к психологу. Но не важно, что будет завтра. Не важно, что там будет с "важными государственными вопросами", с британцами с зверинцем в чемодане, со всем прочим. Ведь Криденс принимает его ласку, не отталкивает сейчас. И что важнее, не плачет, не выглядит загнанным в угол. На губах его не верящая улыбка, а черные глаза блестят так, как никогда. Он сам подставляется под поцелуи и крепко обнимает его. Ведь, может Персиваль и потерялся сейчас от переизбытка чувств и не может рассуждать трезво, но Криденс впервые точно решил, что он от Грейвза никуда больше не уйдет, не позволит ему измучать себя до темных кругов под глазами, и точно уверен, что будет дальше, - а дальше он будет с ним. И спасать его больше не нужно. "Только пусть больше не исчезает". И все, наконец, будет хорошо. И он тоже будет о нем заботиться.