Сладкая Испания

Толкая дверь в номер ногой, Бруну искренне представляет на месте удара мерзкую рожу Касильяса. Или хотя бы Серхио, чтоб ему пусто было, Рамоса. Да сейчас, после такой "феерии", на эту роль подошёл бы любой испанец. Чёртовы пенальти. Чёртов Нани. Чёртова Испания. Прохладная пустота номера слегка охлаждает ту бурю, что была в голове Алвеша. Он следует к кровати и плюхается на неё, по дороге отшвыривая ногами всё, что лежало на полу — ни он, ни его сосед Рикарду Куарежма не страдали особой аккуратностью. И это только если выражаться крайне мягко. Где шатается Куарежма, злого Бруну на данный момент интересует меньше всего на свете. И именно в этот момент в номер вваливается Куарежма — разгорячённый, взбешённый, судя по нездоровому блеску в коньячно-карих глазах, успевший посетить гостиничный бар и явно настроивший себя как минимум на очень неприятный разговор. Чуть ли не сходу перейдя на повышенные тона, Рикарду интересуется: — Какого чёрта ты тут разлёгся?! Расслабиться успел! Хотя ты, наверное, и не напрягался особо, коли уж посмотреть на твой бездарный пенальти! Тебя может чуть оправдать лишь одно — что мы продули Испании! Мгновенно напрягшись, Бруну скользит взглядом по Рику — короткие волосы стоят торчком, во взгляде плещутся злость и горечь от такого обидного поражения. — А почему ты даже не попробовал пробить пенальти, а?! Ну да, как же я мог забыть — ты же у нас бывший каталонец. Forza Barca, да? В Барселоне не бывает бывших? Это твоя Сладкая Испания?! Рикарду пока сносит слова, сорвавшиеся с губ Бруну, или же просто не слышит их, кипя бесконечной злобой, которая нашла выход в виде ругани на него — всегда удобнее найти виноватого. Стремительно метнувшись через комнату, он усаживается на кровати Бруну, сверля того глазами. — Сеск Фабрегас пробил в ту же самую грёбаную перекладину, но почему-то всё-таки попал! Он умелее тебя, умелее во всём! — Ах, умелее?! Сладкий испанец, как же. Наверное, и зад подставляет так же умело, — ухмыляется Алвеш, мотая головой, чтобы откинуть со вспотевшего лба прилипшую седую прядь, что затерялась между угольно-чёрных. Внешне Бруну спокоен, но внутри него плещется чёртов огонь, сжигающий его уже несколько часов. Это он, он во всем виноват. В том, что уступил тогда Нани, в том, что недостаточно сосредоточился перед ударом, что внутренне не был спокоен всю долбаную игру. Виноват, виноват перед всей Португалией, для которой хотел бы вырвать сердце, если бы она приняла столь скудный дар. Но вместо смирения он жалит того, кто напоминает ему о этой горькой вине — мерзкую рожу Рикарду, маячащую перед ним. Как же он ненавидит эту заражённую испанщиной гадину. Вот так ему, пусть получает. И Сеск его заодно пусть. — Не знаю, не с чем сравнивать... чёрт, то есть, это не по моей части! — кипящий Рикарду, подбирая слова, выпаливает всё, что вертится в голове, вслух, а ухмылка Алвеша, заслышавшего эту оговорку, становится ещё ехиднее. — И если ты ещё хоть слово скажешь об Испании... — То что? Что ты мне сделаешь, сладкий? — с огромной долей сарказма прямо-таки выплюнув последнее слово, Бруну придвигается ближе по и без того крохотному куску кровати, заглядывая своими шоколадного цвета глазами в разозлённые, в которых будто бы пылает пламя - Рикарду. — Привяжу тебя к кровати и трахну, — внезапно меняет интонации Куарежма — теперь это не распалённые возгласы, а шипение с еле сдерживаемой злобой. — Причём так, что ты сам будешь просить, нет, даже умолять меня об этом. — Даже так? — с лица Алвеша всё не желает сходить саркастичная усмешка, которая будто бы приклеилась к нему. А губы, растянутые в этой самой усмешке, выплёвывают злые слова. Но Рикарду уже нет дела до того, что там произносит этот чувственный рот с в меру пухлыми, в меру широкими губами — его уже чуть затуманенный алкоголем мозг, зацепившись за одну сгенерированную им в пылу ругани идею, не желает просто так отпускать её от себя. Склоняется ближе и, опаляя идеальные губы дыханием с лёгким запахом хорошего коньяка, прижимается к ним в поцелуе. Этот первый поцелуй нисколько не нежен — нет, напротив, он крышесносен, он — как продолжение словесной борьбы, перешедшее в более близкую дуэль языков и губ. Бруну, будто бы опьянев от запаха — по крайней мере, первые секунды он объяснял это себе именно так, не найдя лучшего оправдания — внезапно отвечает, терзая, вымещая весь азарт, что не был выплеснут на поле, всю агрессию. Рикарду, будучи уже не в силах остановиться, сжимает плечи сопротивляющегося Алвеша, опрокидывая того на кровать, прижимая к ней, в силу разгорячённости и первобытной энергии не оставляя тому ни единого шанса отбиться. Скусывает с воспалённой шершавой нижней губы корочку, прижимаясь грудью к его груди. Лихорадочно сдирает с Бруну футболку, штаны, боксеры, нисколько не заботясь об их целостности — сейчас важно не это. Рикарду трясёт то ли от злости, то ли от возбуждения. В голове стучит набатом только одно слово: взять. Прямо здесь и сейчас. Силой. Нагибается к его же тренировочным кроссовкам, стоящим возле кровати — к черту условности и предрассудки, пальцы не слушаются, рвет узлы, ломает ногти, выдергивает такие нужные сейчас издевательски белые шнурки. Связать и взять, взять как можно скорее, иначе Рика разнесет на молекулы. Выхватив шнурки, Рикарду вихрем снова бросается на Бруну, не обращая внимания на то, что он пытается вывернуться, как-то совладать с мощью разгорячённого Куарежмы — сейчас его волнует это меньше всего. Он хватает Алвеша за смуглые запястья, привязывает руки к ножкам кровати. Та же участь постигает и крепкие мускулистые ноги — они, чтобы перестраховаться, обвязываются, будто бы в издевательство, собственной одеждой Бруну. Рикарду, сосредоточенно и резко выдыхая, прямо-таки распинает обнажённого мужчину под собой по узкой кровати, случайно-специально проводя по уже начинающему подниматься члену жёсткой тканью джинсов. Нетерпеливо сдёргивая такие мешающие сейчас джинсы и футболку, Рик вновь возвращается к телу — внезапно осознавая, насколько же всё-таки желанному. А вот теперь можно и помучить. Водить сначала самыми кончиками пальцев. Начать с лодыжек, они само сосредоточение силы и вен, по которым так приятно вести пальцами, пробуя на жаркость. Тонкие смуглые пальцы ног, побитые от постоянных стычек на поле, но от того приобретшие необыкновенную чувствительность. Ими тоже можно заняться, да. Пальцы ног. Сначала он дергается в испуге. Надо же, такой большой, а щекотки боится, смешно. Но очень скоро судороги начинают проходить по нему совсем по другой причине. Ох, не надо недооценивать нервные окончания на пальцах, ох, не надо было, Бруну. Потереться щекой о те же пальцы, пройтись языком, согреть теплым дыханием и тут же подуть издалека, услышать эхо удивленного стона, свидетельствующего о том, что план захвата этой чёртовой шоколадной крепости начинает воплощаться в жизнь - медленно и неумолимо. Дальше ноги. Даже сейчас, связанные, они олицетворяют угрозу. Такие сильные, такие неожиданно чувствительные к легким поглаживаниям. Запутать себя и его: то касаться поцелуем внешней косточки на ступне, которая так часто бьется о мяч, то согревать дыханием под коленкой, щекоча ресницами и выпивая его стоны о пощаде из эфира безвременья, царящего вокруг. Стоны летят в пространство один за другим, срываются с губ цвета перебродившей вишни, он облизывает губы, снова и снова, не понимая, что сам ведет себя к погибели. Ибо Рик близок к срыву как никогда. Как всегда, когда видел этот чертов язык — на интервью ли, в игре, на тренировке. Бруну будто специально прохаживается им по губам, дразнит. Какое сопротивление, о чём речь? Сейчас Бруну абсолютно не до того, и его откровенно блядский вид лишний раз подтверждает это. И его потемневшие губы, напоминающие вишню в коньяке, определённо точно стоят того, чтобы рывком подняться к ним и лишний раз украсть, сцеловать, забрать лёгкими укусами эти стоны. Скатившись с кровати, Рик в нетерпении расшвыривает вещи из сумки с вещами для тренировок, разыскивая там такой нужный в данный грёбаный момент флакончик - массажное масло. По дороге буквально-таки стряхнув с себя такие мешающие в этот момент боксеры, он просто-напросто падает на горячее распластанное по кровати тело. Скрутив с бутылька крышку, Куарежма выливает на ладонь добрую половину содержимого, расплёскивая на простыни, на Бруну, на себя. Смазывает собственный член и, проведя скользкой ладонью в его будущем пристанище, пытается войти, надавливая на вход головкой. Из горла Алвеша против его воли вырывается гортанный, просяще-болезненный стон. По лицу Рикарду расплывается немного по-садистски довольная улыбка, он нажимает сильнее и всё-таки входит в такое разгорячённое тело. Бруну выгибается в пояснице, издаёт практически звериный рык, пытаясь вытянуть запястья из белых пут, оставляющих на коже такого же цвета полосы. Выгнувшись, он прижимается рельефным животом к горячей коже Рика, раскрасневшегося, то увеличивающего, то уменьшающего амплитуду движений. Алвеш, кидаясь из крайности в крайность, то жалобно стонет, то рычит, не понимая, почему так жарко, хорошо, сладко, мечется по кровати, насколько это ему позволяют связывающие его путы, безумно улыбается искусанными идеальными губами. Температура, нараставшая в комнате всё это время, казалось, достигла своего максимального градуса, по смуглой коже обоих градом катится пот, а звуки, издаваемые обоими, сливаются в единую фугу, ставшую логичным завершением жаркой прелюдии и законченную пронзительным аккордом, сложившимся из их финальных стонов-вскриков. То ли погашая, то ли разжигая в себе огонь, так невовремя разожжённый этим чёртовым блядским Алвешем, Рикарду бродит мыслями и руками по еще горячей смуглой коже Бруну, не решаясь его развязать. Кто знает, что там в голове у человека, который успел за день так много: отыграть сложнейший матч, дать всем надежду, мастерски ее проебать, попасть в немилость к самому себе, нарваться на ссору, быть связанным и оттраханным до боли в каждом микроне тела. И поэтому не сразу слышит хриплую то ли просьбу, то ли приказ: — Развяжи. Дрожащими руками Рикарду, намеренно медля, развязывает сначала руки, а потом и ноги Бруну, еще хранящие следы их безумства. Бруну молчит, лишь щурит свои вишнёвые глаза, будто целясь в Рикарду. Тишина давит Рика, давит так сильно, что он хочет, чтобы Бруну сделал хоть что-то, но поскорее: ударил, плюнул в лицо, обнял, ушел. Все равно, что. Лишь бы разбить эту чёртову тишину, давящую на глаза, дышащую послевкусием сладкой боли. Бруну растирает запястья целую вечность, потом еще пару вечностей встаёт с кровати и идёт на негнущихся ногах к ванной комнате. Так же молча. Рик успевает несколько раз умереть под воображаемыми кулаками Бруну у свого лица, когда тот вдруг оборачивается и обжигает Рикарду своим хриплым: — Сейчас. В ванную. Я тебе там покажу твою сладкую Испанию. Рик довольно выдыхает. Ради Испании можно и потерпеть. Ну, если не врать себе, то не только ради нее. Но алиби есть алиби, поэтому Viva Espanha.