bury me standing under your window with the cinder block in hand yeah, 'cause no one will ever feel like this again and if i could move iʼm sure it would only be to crawl back to you i must have dragged my guts a block and they were gone by the time we
;; Это двенадцатилетний сопливый паршивец в шортах карго и в футболке с Охотниками за привидениями, и каждый раз, когда ты пытаешься спросить что-либо у его мамы, он прерывает тебя. Она извиняется за него, а ты пять раз говоришь, что все нормально, после чего принимаешь ее на работу без всякого интервью на место своего секретаря, потому что она и так кажется довольно квалифицированной. Уголок ее рта приподнимается, и она мягко благодарит тебя. Сопляк говорит, что считает твои фильмы дерьмовыми и критики думают так же, а ты отвечаешь: «В этом вся фишка». Он говорит, что это тупая фишка.***
Ее имя Джейн Крокер, а его — Джон Крокер, и она заикается, объясняя тебе, что вынуждена приводить его с собой на работу, потому что не может позволить себе оплату школы и из-за этого учит его сама на выходных. Отец бросил их обоих после его рождения, и его старшая сестра сбежала, когда ему было шесть, а ей — одиннадцать. Он становится твоим шилом в заднице, пока она работает, и он просто не может перестать трогать все эти вещи в твоем офисе своими неряшливыми, испачканными в Читос, маленькими, подростковыми ручонками. — Что это за камера? — он спрашивает однажды, вертя в руках твой Кодак, стоящий бешеных денег, тот самый, что ты используешь только для фотосъемки. — Кодак, — бесцеремонно отвечаешь ты, поворачиваясь к нему лицом. Твой сценарий может подождать. — Парень, я думал, ты занимаешься только критикой фильмов? Не знал, что ты «фотографичный» тип. — Ага, ну, я думал, что ты занимаешься только режиссурой и написанием сценариев, так что мы оба были тут неправы, — отвечает он с тонной нахальства в голосе. — Я не очень люблю фотографирование. Моя сестра пыталась научить меня, перед тем как ушла. Она любила путешествовать, прямо как мой отец. Как-то она рассказала мне, что до того, как я родился, они бывали на веселых приключениях и делали много фотографий. У мамы еще осталось несколько. Между вами повисла тяжелая тишина, и ты в шоке смотришь на него, потому что никак не ожидал, что он так просто сболтнет тебе что-то вроде этого. Он прочищает горло и отворачивается, чтобы поставить твою камеру обратно на полку, откуда он ее и взял, и тебе кажется, что у него слезы на глазах. — Эм, мне надо идти. Нужно сделать вещь. Рядом с мамой. Она задала мне вчера эссе на пять страниц и лучше мне его сделать до следующей субботы, иначе она разозлится. Ты смотришь, как он уходит, и думаешь, что за черт на самом деле происходит в его голове.***
В свой тринадцатый день рождения Джон ведет себя не так, как многие дети. Он не ест торты, которые испекла ему мама, а когда она пытается спросить его, каково это чувствовать себя официально подростком, он отмахивается от всех вопросов. Он целует ее в щеку и поздравляет с днем рождения, потому что они, видимо, оба родились тринадцатого апреля, а потом он прячется от всех в твоем офисе. Ты пытаешься сделать вид, будто раздражен, но на самом деле ты не против. — Однажды, — он говорит, и ты делаешь вид, что не слушаешь, но это не так. — Кое-кто подарил мне кролика на мой тринадцатый день рождения. Он был грязный и противный, но он был прямо из Воздушной тюрьмы. У тебя есть этот кролик, не так ли? Ставлю, что ты хранишь его за стеклянной витриной или в чем-то настолько же тупо сентиментальном, и ставлю, что он охраняется сильнейшей защитной системой, и ставлю, что ты утверждаешь: «это все ради иронии». От кого эти очки, не напомнишь? Тебе плохо от того, что ты хочешь так сильно врезать этому ребенку. У него нет права знать все это дерьмо о тебе, но он знает. У него, напротив, есть все права знать это дерьмо о тебе. Он ждал тебя черт знает сколько времени. Годы, декады, эры, кто считает? — Бен Стиллер. Все знают это. Он смеется надменно, прямо за тобой. — Но кто-то же подарил их тебе на твое тринадцатое день рождения, разве нет? Чтобы помочь тебе слегка расправить крылья. Чтобы помочь вылезти из тени твоего брата, в которой ты постоянно прятался, как маленький испуганный ребенок. — Заткни свой блядский рот, Крокер, — ты говоришь сквозь зубы. — Ты нихуя не знаешь, так прекрати делать вид, что знаешь. Ты сопливый паршивец и думаешь, что знаешь все лучше остальных. Он пожимает плечами, ты знаешь это, потому что слышишь шуршание ткани его футболки. Сегодня это футболка с Маленькими чудовищами, которую купила ему мама на день рождения. — Я не думаю, что я знаю лучше. Я знаю, что это так. Не нужно быть провидцем, чтобы понять это. Впервые за семь месяцев ты прогоняешь его из своего кабинета.***
К январю Джейн накопила достаточно денег, чтобы отправить Джона в школу, так что теперь ты можешь отдохнуть от шума и гама в течение дня. Ты позволяешь ей уйти, чтобы забрать сына, но взяв обещание, что она затем вернется закончить работу. Джейн мягко улыбается и кивает. Когда она привозит его в офис в первый день, то его футболка с Воздушной тюрьмой вся испачкана кровью, а очки сломаны. — Что за херня? — ты спрашиваешь, пытаясь не звучать разгневанным из-за факта, что его, очевидно, избили, но это так. На краю его лба находится глубокая рана, которая достигает середины щеки, и тебе кажется, что вся эта кровь на нем принадлежит не только ему самому. — Я не знаю, он отказывается говорить мне! — озлобленно кричит Джейн, вытирая все еще кровоточащую рану на его лице. Она протягивает пачку со льдом и прикладывает к его глазу; тут ты замечаешь, что он черный, и синий, и сильно опухший. — Но когда он расскажет мне, что произошло, и я узнаю, как именно, ей-богу, я убью всех без исключения, кто навредил моему малышу, и всех и каждого, кто не прекратил это! Джейн начинает слишком агрессивно тереть его рану, так что ты говоришь ей, что сам займешься этим, а ей самой неплохо было бы подышать свежим воздухом. Она вздыхает и кивает, и как только она выходит из офиса, Джона прорывает: — Они сказали мне, что мой папа ушел, потому что моя мама шлюха, а я урод. Они сказали мне, что моя сестра сбежала, потому что она ненавидела меня и не хотела больше находиться рядом со мной. Я даже не знаю, откуда они узнали все эти вещи, произошедшие со мной. Ты выбрасываешь бумажное полотенце, потому что оно уже пропиталось кровью, да и рана, во всяком случае, перестала кровоточить. — Дети могут выяснить что угодно, Джон. Они гребаные подростки. Подростки хуже, они просто блять живут и процветают на сочных сплетнях. Особенно, когда они про нового ученика, который даже не поймет, кто его ударил. — Моя мама не шлюха. — Я знаю, Джон. — Я не настолько плохо выгляжу. — Не выглядишь, Джон. — Моя сестра ушла, потому что она хотела приключений. Она не ненавидела меня. — Конечно нет, Джон. Он плачет, яростно вытирая слезы со своих щек, размазывая кровь из носа, которую Джейн еще не успела вытереть с переносицы и щек. Ты наклоняешься и целуешь порез на лбу, а он смотрит на тебя, словно вы соединили губы, и ты полез языком в его рот. — Ты не будешь против, если я поцелую тебя? — он тихо спрашивает, перебирая свои пальцы. Это неправильно. Тебе плохо от одной этой мысли. Ему всего лишь тринадцать, все еще ребенок, а тебе почти двадцать пять. Он слишком юн для тебя в этой временной линии, и это несправедливо. Это несправедливо, потому что ты любишь его, и ты знаешь, он любит тебя, и ты желаешь, чтобы игра не лишила вас обманом этого, потому что ваша любовь значит для тебя все. Он смотрит на тебя сквозь ресницы. Ты сглатываешь. — Джон.. — Дейв. Тебе кажется, ему уже надоело ждать ответа, потому что он приподнимается, опираясь на руки, и сталкивается своим ртом с твоим. Поцелуй нескладный и ужасный, поцелуй того, кто ни разу этого не делал, но ты все равно таешь в нем. Когда он отстраняется, он оставляет место, чтобы можно было дышать, но не отрывает своего лба от твоего. — Я ждал вечность, чтобы ты оказался старше меня. Настолько старше, что отношения со мной считались бы аморальными. — Я люблю тебя, — предлагаешь ты. Он начинает снова плакать. — Я тоже люблю тебя, — выдавливает он сквозь слезы.***
Ты даришь ему кролика на его четырнадцатый день рождения, и он так прижимает его к груди, словно ты подарил ему десять фунтов золота. — Ты опоздал на год, — он говорит, накручивая ухо на палец. — Ты немного засранец, — отвечаешь ты. Он целует тебя.