Улыбка

Юрий Плисецкий — юный гений. Юрий Плисецкий — звезда. Юрий Плисецкий — сильный, неповторимый, уникальный. Так думали о нем окружающие.   Но не сам Юрий.   Сейчас он сидит на полу, закрыв заплаканное лицо рукой, чтобы никто не видел его редких слез, хоть в комнате никого и нет. По щекам бегут соленые дорожки, скатываясь по подбородку к шее. Можно услышать негромкие, совсем тихие всхлипы.   Господи, Плисецкий, что с тобой стало? Когда в последний раз ты выглядел настолько жалко?   Он сам не понимает. Ничего не понимает… Однако ясно ему одно: для людей его не существует. Есть только Юрий Плисецкий — гениальный фигурист России. А настоящего Юру никто не знал. Не знал и знать не хотел.   Ему всегда казалось, что он никому особо и не нужен. Не нужен как человек, а не как спортсмен высшего уровня. И ведь это чистая правда: родня не понимает, тренера гоняют, журналисты пристают с доставучими расспросами, вместо искренней любви Юрий получает только нафиг ему сдавшуюся любовь безумных фанатов, буйства которых Плисецкому уже по горло хватает.   Единственной ниточкой, за которую держался Юрий, был Виктор, всегда готовый дать ему дельный совет, улыбнуться, похлопать по плечу, развеселить… И вдруг эта тонкая нить порвалась, раскалывая надвое облившееся кровью сердце измученного мальчишки. Порвалась со звуком, безумно режущем уши Юрия, заставляя корчится от душевной боли.   Виктор уехал. Виктор ушел и больше никогда не вернется.   Никогда.   Подумав об этом, Юрий только сильнее зажмурился, стиснул зубы и сжал нож в руке, на блестящем лезвии которого осталось еще немного свежей крови алого цвета.   Когда это началось? Когда он все это придумал? Юрий уже и не помнит. Помнит только то, что получал невыносимое удовольствие вместе с болью, когда проводил тонким заточенным лезвием по белоснежной коже руки. Помнил то, как на коже появились капли насыщенно-красной крови, словно омывая собой чистый, только выпавший снег. И помнил,  как потом старательно скрывал свои увечья от всех, нося кофты с длинным рукавом. Он помнил, что сделал это по его вине.   А он и не знает. Не знает, как из-за него убивается бедный мальчишка, как постепенно сходит с ума, смотря затуманенным взглядом на кожу, омытую кровью, на блеклые шрамы, выделяющиеся на руках светлыми полосами, на нож, тихо лежащий в ящике стола и не отмытый от багряных капель на лезвии…   На руке теперь были видны белые полосы. Были раны. Иногда парень специально снова их резал, чтобы снять напряжение. Вид крови его успокаивал. Сам не знает почему, но кровь правда успокаивала его нервы. Поэтому и хотелось больше… Ему хотелось причинить больше боли своему телу, он надеялся, что физическая боль заглушит душевную. Но, нет.   Не все так просто, Плисецкий.   И вот сейчас происходит то же самое: дрожащая рука прочной хваткой удерживает рукоять ножа, заточенное лезвие с играющими на нем отблесками света постепенно опускается к пульсирующим жилам, слезы льются несдерживаемым потоком из самого сердца…   Юрий плачет. Юрий издает громкий вскрик, полный отчаяния. Юрий прерывисто вздыхает, содрогаясь всем телом. А острие ножа уже проходится по вспотевшей белоснежной коже предплечья, оставляя за собой глубокую белую полосу, которая затем наливается красным, и из нее начинает струиться алая кровь. Струиться все больше и больше, стекая вниз к запястью, уже разрисованному кровавыми узорами. Струиться под завороженным взглядом безумных глаз Юрия.   Он кончиками пальцев касается крови, рассматривая ее с широко открытыми глазами. Она так красива в свете заката, идущего за не прикрытым шторами окном. И так вкусно пахнет… Свежо. Опьяняюще. Горячо.   Больше.   Нужно больше.   «Больше, больше, больше!»   Юрий молниеносным движением нанес новую рану под предыдущей, которая захлестала с еще большей силой, изливаясь горячей кровью. Боль… Эта тупая боль не сравнится с той бурей чувств и эмоций, которая бушует внутри Плисецкого. Ни эти раны, ни удары во время падений… Ничто.   И вот уже с запястья все стекает на пол, окрашивая паркет в алый цвет… А Юрий снова и снова наносит себе новые раны, желая испытать больше болезненных ощущений. Но, нет. Кажется, что Плисецкий перестал чувствовать боль. Она отзывалась в его теле лишь тупыми импульсами, приглушенными, совсем неясными.   Окровавленные пальцы зарываются в светлые волосы, придавая им багровый оттенок, и откидывают длинную челку со лба, открывая взору Юрия свою вторую руку, всю облитую кровью. И теперь, глядя на все это, ему хотелось кричать от безысходности. Но что-то мешает. Плотный комок подступает к пересохшему горлу, перекрывая путь рвущемуся вскрику. И от этого становится еще тяжелее.   Прижав руки к груди и сгорбившись, Плисецкий судорожно ловит ртом воздух. Пытается дышать, старается оставаться в сознании. Он чувствует буквально каждой клеточкой своего измученного тела, что слишком рано принял решение. Но что ему еще делать? Зачем жить, если все от тебя отвернулись? Зачем продолжать дышать? Дышать тем же воздухом, что и он с его свиньей…   Кацуки. Он отнял у Юрия все. Отобрал все, что было у него в жизни: и лед, и Виктора. А именно они были самым важным у мальчишки… И теперь этого попросту нет. И теперь, когда Виктор ушел, развернулся с улыбкой на лице, Юрию словно накинули на шею висельную петлю. Которая медленно и мучительно его душила, сдавливала горло, лишая драгоценного кислорода…   Да, совсем недавно Виктор говорил, что всегда будет рядом, не бросит, всегда поддержит… А потом произнес с улыбкой на губах:   Я ухожу.   Плисецкий взял в руки стоящую рядом на тумбе застекленную фотографию в рамке и провел по ней большим пальцем, оставляя кровавые разводы прямо на изображении радостного лица Виктора. Прямо по его смазливой, фальшивой, лживой улыбке.   Раздался оглушающий звон. Фото лежало в дальнем углу комнаты, а на стекле появилась тонкая трещина.   Все воспоминания, связанные с Виктором, пролетели в голове у Юрия: от его встречи с ним в десять лет до прощания с ним в аэропорте. Вспомнились нервные крики вслед удаляющийся фигуре. Вспомнились бесконечные звонки без ответов. Вспомнился разбитый телефон, вспомнились слезы, слезы слезы! Вспомнилась ужасающая боль в сердце, облитом жгучей кровью.   Лезвие ножа глубоко вошло в левую часть груди Юрия. Закапала кровь. Серая футболка начала окрашиваться в алый цвет, словно рисуя распускающийся цветок на ткани. Остекленевшие глаза глядели в пустоту, лихорадочный блеск исчез, слезы застыли на глазах. Руки не отпускали рукоять ножа, обессиленно ее сжимая.   Все внутри разрывалось от физической боли, однако парень не чувствовал. Все в душе успокоилось. Ненависть угасла, как и терзающее его так много времени горе. И сердце… Оно больше не болело. Казалось, вонзившееся в него острие вытеснило все чувства, там поселившиеся.   Тело безжизненно упало на паркет, разливая вокруг себя алую кровь огромной лужей. Нож вонзился глубже, а изо рта заструилась горячая, обжигающая, солоноватая на вкус, но сладкая для души кровь. Губы постепенно синели, а и без того белая кожа потеряла все цвета.   Глаза стали постепенно закрываться, рассматривая перед собой ослабшую руку, лежащую в море крови, так и хлещущей из сердца, которое бьется все реже. Дыхание становится тяжелым и прерывистым, ловить воздух становится все труднее.   Тук-тук-тук.   Он не зря жил все это время. Он много чего добился. Он покорил этот мир, будучи молодым.   Тук-тук.   Юрий с трудом вдыхает. Нет, он не жалеет о содеянном. И совсем не чувствует боли, существовавшей в нем доныне. Вся она улетучилась, заменившись безмятежным покоем…   Тук.   Он понимает, что счастлив. Он знает, что люди будут плакать. Будут скорбить по звезде. По Юрию Плисецкому. И Виктор будет страдать. Но никто не заметит смерти настоящего Юры. И от мысли, что весь мир будет плакать по гениальному фигуристу, ему становилось хорошо. Счастливая улыбка застыла на его прекрасном лице.   Дыхание остановилось. Сердцебиение утихло.   И эти глаза больше никогда не будут плакать