07.07

Не сложно представить себе город, в который ежедневно приезжают тысячи туристов со всего мира. Крохотный и вечно переполненный людьми, все свое существование чудом умудряющийся найти для каждого своего гостя особое, ярко запоминающееся место, ослепительной вспышкой остающиеся в памяти и на роговице глаз с такой силой, что стоило лишь ненадолго прикрыть глаза, и вот, ты уже точно помнишь, где это красочное место. Да и укромный тихий уголок он тоже всегда с легкостью отыскивал, при этом правдоподобно заверяя, что это, с виду доселе нетронутое место, принадлежит только тебе и никому, ни до, ни после тебя, не удастся его найти. В воздухе веет волшебством, и ты охотно веришь вечно юному и ветреному сказочнику. Неугомонный в своем стремлении распространять любовь и ежеминутно окрашивать жизнь людей в нежные тона, этот город во все времена был мечтой для миллионов людей. Независимо от возраста, любой без исключения мечтатель хотя бы раз в жизни задумывался о поездке в этот крохотный городок с многовековой историей, чтобы хотя бы одним глазком взглянуть на такой романтичный и мечтательный днем и невозможно громкий и страстный ночью город. И, приехав однажды, многие из них больше никогда не могут до конца отделаться от ощущения особенной легкости и повсеместно преследующего в воздухе непередаваемого аромата любви. В таком городе жили Гарри и Луи. Прекрасный Париж, по которому Стайлс мог гулять с закрытыми глазами, а Томлинсон зачастую терялся даже с картой в руках, несмотря на то, что до переезда Луи жил в большом городе, а в городе Гарри не было даже кинотеатра. Его и городом-то назвать сложно, скорее, тихий пригород несуществующего города. У них была своенравная черная кошка, которую они назвали Бусинкой из-за ее выразительных, всегда таких обманчиво невинных глаз, за внимание которой они сражались каждый день и победу часто одерживал Луи, просто потому, что хоть Гарри и был младшего него на три года, он был более уступчивым. Луи ненавидел носки, и от этого у него практически всегда воняли ноги, но Гарри отличался тактичностью и особым терпением, да и просто слишком ценил их дружбу и самого Луи, чтобы указывать на этот недостаток, точно так же как и Луи никогда не говорил Гарри, что плакать над фильмами, книгами, грустными мелодиями, засохшими цветами, пролитым на ковер вином и повышением цены за аренду — это уже слишком. То самое слишком, что разделяет обычную эмоциональность и самую настоящую плаксивость, с примесью полной бесконтрольности над своими эмоциями. Когда они только переехали в Париж, Гарри плакал много и буквально от всего. Не сказать, что Луи это как-то смущало, просто порой сложно было разобрать, плачет друг от огорчения или, наоборот, от хороших эмоций. Гарри любил хорошо прореветься и Луи не осуждал его, по большому счету не находя в этом ничего странного. Это просто Гарри, и он не стеснялся выражать свои эмоции, пусть иногда и таким образом. В конце концов ему было только семнадцать и он впервые в жизни был так далеко от дома. Луи понимал его и по прошествии времени научился относиться к этому с долей скептицизма. Гарри учился на биолога, и ему не нужно было платить за учебу, ведь иностранцев, хорошо владеющих французским, в его университете обучают бесплатно и, при особых успехах, даже платят небольшую стипендию. Стайлс один из счастливчиков, и сказать, что Гарри и Луи лезли из кожи вон, чтобы сохранить этот небольшой денежный доход ровняется молчанию. Каждую вторую ночь в неделю они сидели на ковре и выпивали по пять кружек растворимого кофе, кропотливо выискивая в интернете всевозможные источники помощи, потому что, если честно, Гарри вообще мало что понимал в биологии, но у него есть Луи, и из них всегда выходила отличная команда, ведь они умели слаженно работать, когда это было нужно, так что… да, у них каждый раз все получалось. Что касаемо учебы Луи… ну, он правда пытался. К тому моменту, когда они наконец-то съезжаются, Луи успевает окончить экономический колледж в Манчестере, а так же он успевает понять, что экономика — это совершенно не его отрасль. Он ненавидит цифры, не находя в них ничего завораживающего, но получил это образование только ради того, чтобы его отец отвязался. Самому же парню нравится изредка писать что-то на ноутбуке и чиркать карикатуры в не совсем своем блокноте [который, кстати, один из многих, что вот уже два года Луи регулярно крадет со специального стола, на который работники библиотеки выкладывают тетради, блокноты или просто чистые листы бумаги, чтобы приходящим детям было на чем порисовать], таким же на время взятым из IKEA карандашом. Он учился столько, сколько себя помнил, к двадцати годам чувствуя полное ученическое истощение и безразличие к саморазвитию. Он был загнан в небольшой тупик образования, теряясь в разнообразии своих интересов и возможностей. И боясь оступиться, он решил, что самым правильным для него решением сейчас будет просто остаться в этом тупике, обозначив его своим перевалочным пунктом, в котором он может отдышаться и определиться в своих желаниях. Ему необходим перерыв и именно поэтому он не учится. Конечно же, он не отрицает возможности продолжения обучения в будущем, но прямо сейчас — это не то, на что Луи хочет тратить свою молодость. И поэтому, пока Гарри коротал дни в университете, без конца гугля то ответы на задания, то незнакомые французские слова, постоянно обнуляя скорость своего интернета, Луи пытался зарабатывать им на жизнь. Сложно однозначно сказать, имеют ли эти попытки успех, ведь за три года он до сих пор не работал на одном месте дольше, чем два месяца, но относительно Гарри, который за те же самые три года, в общей сложности работал всего не больше месяца, то получается, что Луи определенно преуспел в своей неоднозначной карьере.

***

Неохотно раскрывая один глаз, размытым зрением Луи осматривает вторую половину матраса, медленно рыская по ней рукой, заторможено понимая, что вторая половина все-таки пуста. В воздухе витает едва уловимый аромат одеколона Стайлса, что успел неплохо выветриться через приоткрытое окно, из чего Луи делает вывод, что парень ушел несколько часов назад. Дуновение ветра играет с волосами шатена, принося с собой шум улицы, в виде раздражающего звука клаксонов и стука каблуков о тротуар. Где-то звенит дверной колокольчик, кто-то из соседей громко разговаривает, и довершение ко всему краем уха парень слышит, как в ванной комнате Бусинка скребется в своем лотке. Это его обычное утро. Копия сотен других, точно таких же, которых ему уже довелось встретить в центре города любви и единственное, что хоть немного разбавляет эту вереницу близнецов — разные даты на календаре. Сегодня, например, седьмое июля. Но это не точно. Луи еще не проверял дату. Возможно, сегодня уже двенадцатое или даже двадцать второе. С недавних пор время потеряло для Луи значимость. Он бы никогда не подумал, что Париж, вокруг которого витает столько легенд и клише, на самом деле такой же город, как и все остальные на этой планете. Живущие тут люди сталкиваются с такими же ежедневными проблемами и заботами, как и жители его родного Донкастера или Холмс-Чапла, в котором родился Гарри. Различия между столицей Франции и малозаметными на карте городами Англии не так контрастны, как могут показаться на первый взгляд — лишь вездесущий запах вина, который вовсе не способствует работе и учебе, несколько десятков гарниров для макарон в меню любой, даже самой бедной забегаловки и множество величайших архитектурных построек и предметов гордости всего человечества, повсеместно разбросанных по городу и двадцать четыре часа в сутки облепленные туристами, которыми вечно переполнен город, и Луи часто сравнивает их с саранчой на кукурузном поле. Томлинсон не хочет вставать. Он, как и все здравомыслящие люди в этом мире, ненавидит вставать. Он ненавидит покидать теплую постель и вставать пятками на холодный пол, который спросонья всегда кажется настолько промерзшим, словно кто-то всю ночь выкладывал на него свежий лед. Ему хочется проваляться так весь день, чувствуя поддувающий из окна ветер в своих волосах и размышлять о насущных проблемах и мелких глупостях, вплоть до того момента, когда Гарри не откроет своими ключами дверь и не поставит на тумбочку свежий стаканчик с мерзким кофе, который варят в кофейне на первом этаже их дома и из которой, возможно, Луи уволят уже на следующей неделе. В любом случае, он уже подыскал себе очередную работу, в этот раз в качестве няни. По правде говоря, он недолюбливал детей, и, абсолютно не умея находить с ними общий язык, он всегда с трудом выдерживал своего кузена и единокровного брата, но реальность такова, что для того, чтобы жить — нужно есть, а чтобы есть — нужно работать. И, так как он не хочет обрекать себя и Гарри на голодную смерть, ему придется наступить на горло своим принципам и приложить все усилия, чтобы найти с детьми общий язык и прислушаться к тем советам, которые накануне дал ему сосед по комнате. Хотя бы на ближайший месяц, пока его снова не выгонят за опоздания, или за плохой французский, или за мятую рубашку, или за привычку часто выбегать покурить, или за что-нибудь еще. Из всего того великого многообразия провалов, что он предоставляет своим работодателям, у тех всегда есть выбор среди причин для увольнения. Но уволят его лишь на следующей неделе, а пока что ему необходимо встать, желательно принять душ и отыскать в их общем гардеробе какую-нибудь чистую футболку или рубашку. Луи начинает мысленный обратный отсчет до попытки подняться, и на цифре четыре он чувствует, как кошка запрыгивает на его спину, принимаясь наворачивать круги и впиваться когтями в футболку, щекоча чувствительную кожу. И вот уж действительно о чем Луи не подумал, так это о том, что подняться ему помешает вовсе не лень, а Бусинка, сперва решившая сделать одному из хозяев массаж, а после и вовсе удобно улечься на спине парня. Таким образом Луи засыпает вновь и в следующий раз резко просыпается уже от звонкой трели будильника, врывающаяся в черепную коробку сродни лоботомии. В их комнате два будильника: один — для Гарри, он стоит на полочке над головой Стайлса и Луи не помнит звук, с которым он звенит, а второй, лежащий под тумбочкой на небольшой стопке книг, по высоте совпадающей с высотой матраса и из-за такого хитроумного расположения звенящий прямо в ухо — предназначен для Луи. По примерным подсчетам шатена, с прошлого пробуждения прошло около часа и именно поэтому он чувствует себя таким разбитым. Он не чувствует тяжесть на своей спине и поэтому прежде, чем крохотная мысль «полежу еще пару секунд» успеет появиться в его разморенным сном мозге, он перекатывается на сторону Стайлса, мимолетно вдыхая едва уловимый цитрусовый запах шампуня кудрявого парня, и резко садится, действуя лишь на уровне выработанных рефлексов. Он знает свое золотое правило — главное заставить свое тело бездумно принять сидячее положение, а дальше дело за малым. Разлепляя глаза, он сидит так некоторое время, невидящим взглядом смотря на потрепанную репродукцию одной из картин Босха, что висит на двери комнаты, пока мозг медленно возобновляет свою активную деятельность. И, наконец, первое, что он произносит сегодня: — Что за дурацкая картина, Гарри? Он мало что смыслил в искусстве, а переполненная сюжетными линиями картина каждое утро была его личным адом. Продолжая пялиться на картину, он молчит некоторое время, словно дожидаясь ответа, хоть и знает, что не получит его, ведь Стайлса нет в комнате, и, шумно вдохнув, потирает лицо. Он тянется к тумбочке за телефоном и очками, едва ли не смахивая стаканчик с кофе, одновременно откидывая одеяло и скрестив ноги в позе лотоса, проверяет сообщения и социальные сети. В твиттере Стэн спрашивает о погоде, а Гарри пишет о том, что один из соседей пытался украсть его велосипед. Томлинсон игнорирует Стэна и тяжело вздыхает, прежде чем пробежаться глазами по своему сообщению для Гарри о том, что теперь велосипед будет стоять в комнате, в ответ получая многоточия и знак вопроса в конце, и сразу после этого «Но она же… небольшая». И тут сонный Луи вспоминает. Он одаривает комнату разочарованным взглядом, испуская усталый стон. Они всегда говорят, что их квартира небольшая, но в действительности это очень, очень крохотная комната. Хоть они оба привыкли к тесноте с самого детства, ведь старая комната Луи была немногим больше, чем их нынешняя, а в комнате Гарри вообще не было ничего, кроме кровати, комода и окна, по началу им все равно было трудно смириться с настолько тесным соседством. Они оба были морально не готовы, что им придется делить комнату размером всего в десять квадратных метров с еще более крохотной ванной комнатой, в которой даже нет раковины просто потому, что ей там нет места, и есть только унитаз и вмонтированная в стену стойка для душа, а так же нет душевой кабины или хотя бы занавески, точно так же, как и нет четких ограничений, где начинается, а где заканчивается пространство для приема душа. Вся ванная комната — душевая кабина. И часто так случается, что слив в полу неожиданно забивается черт знает чем или просто из вредности отказывается всасывать воду и высушить пол, поэтому у них всегда наготове тряпка и небольшое ведерко. Луи ненавидит их небольшой душ. Он боится, что из-за вечной сырости там может образоваться плесень или грибок, или того хуже — все и сразу. И по этой причине они почти всегда держали дверь ванной комнаты открытой настежь, когда никто из них не пользовался душем, чтобы сырость не застаивалась в тесном помещении, и один раз в неделю, обычно в субботу, Гарри чистил все стены и пол специальным средством, предотвращающее появление плесени. Все в жизни Гарри делилось на большое и небольшое. Небольшая комната с большим окном, зашторенное небольшой алой занавеской, небольшие засыхающие цветы, которые они всегда забывали поливать, и небольшая книжная полка, висящая слишком низко и о которую он часто бился головой с утра, лениво подмываясь с небольшого, но непозволительно огромного, в масштабах такой небольшой комнаты, матраса. Небольшие затяжки на одежде от когтей слишком большой для его жизни кошки и небольшой Луи, ворующий его большие рубашки и футболки. При первом взгляде комната кажется настолько захламленной, насколько это вообще возможно, но парни знают, что она может быть еще захламленнее. Гарри быстро привык к этому, но для Луи, чья жизнь всегда была захламленной, это было настоящей пыткой. Он ненавидел то, как был заставлен дом, в котором он вырос. Ненавидел все те вездесущие мелочи, заполняющие любое свободное пространство и чьей функцией первоначало было создание уюта, но по факту лишь раздражали парня. И, переехав в Париж, он надеялся, что вся эта ненавистная захламленность навсегда исчезнет из его жизни, но, увы, этого так и не случилось. При входе в комнату в глаза сразу бросается большой матрас у окна в конце комнаты, занимающий около половины всего пространства и левым краем прижатый к стене, а с правой стороны чудом впихнута тумбочка на высоких ножках с миниатюрным выдвижным ящичком, другим боком упирающаяся в стену. И бардак. Боже, вечный бардак. Грязные кружки повсюду, и под матрасом шуршат фантики от конфет. И если вы назовете их неряхами — никто из них не обидится. На этой же самой стене они соорудили некую подвесную полку для вещей, ведь шкафа у них нет, да и поставить его совершенно некуда, а вещи где-то нужно хранить и желательно, чтобы хотя бы некоторые их них были в приличном состоянии. Именно поэтому, на свой страх и риск решившись прибить к стене два гвоздя, на шнурках от старых кроссовок они привязали небольшую округлую рейку из дерева, так что теперь на вешалках или разогнутых скрепках они вешают туда свои вещи. Всю эту хитроумную конструкцию придумал Луи, за что Гарри долго дразнил его бойскаутом. Но, на самом деле, это неудобно, ведь проходя мимо, кто-то из них постоянно задевает висящие футболки и рубашки и обязательно сваливает некоторые из них, но они решили, что такой вариант все равно лучше, нежели складывать все на единственном имеющимся у них стуле. Под самодельной полкой есть две коробки, в одной — как попало сброшенная обувь на все сезоны, а в другой — различный канцелярский хлам и старые блокноты вперемешку с новыми, не так давно похищенными со стола библиотеки. И общая коробка с бельем, кочующая по комнате. У входной стены стоит тот самый единственный стул и стол, объединяющий в себе и обеденный, и кухонный, и стол, за которым Гарри делает домашнюю работу, а так же компьютерный стол и стол с принадлежностями для душа. На нем есть одноконфорочная электрическая плита, которой они пользуются несколько раз в неделю и пара тарелок с кружками. Они жалеют, что у них нет еще одной полки, как над кроватью, на которой они могли бы хранить кухонные принадлежности, но повесить ее самостоятельно все же не решаются, боясь нарваться на неприятности от домоправительницы. Так же, наверное, стоит упомянуть о всюду разбросанных книгах и блокнотах, и о приклеенных на скотч фотографиях на стенах, вдобавок к навечно не дорисованным наброскам и вырезкам фотографий красивых закатов из журналов, ну, а длинная гирлянда на окне и части стены, перегоревшая около года назад, служит красноречивым подтверждением о лени Луи, о которой можно слагать легенды. Иногда Луи находит эти мелочи уместными, несмотря на ежеминутную борьбу с желанием убрать все это, чтобы отчистить пространство. Гарри знает о его проблеме, и поэтому никогда не удивляется, если, придя с учебы, обнаруживает отсутствие различных статуэток или маленьких рамок с фотографиями, находя их в коробке на столе. В перерывах между ненавистью к декору, Луи думает, что все эти мелочи так по-девчачьи бессмысленны, но в то же время неохотно признает, что считает это милым, хоть и немного стыдится своей симпатии. Все это больше похоже на пристанище двух хипстеров, но, на самом деле, в комнату вложено много души и мало денег. Парни просто жили так, как могли и покупали то, что им нравилось, особо не гонясь за модой, ввиду отсутствия лишних денег. Единственное, что действительно могло заставить думать об обратном, так это их большой белый ковер, своей неуместной роскошью так не вписывающийся в собранный из лоскутков интерьер. Пушистый белый ковер, на котором Гарри любил спать, особенно пьяным, и на который нельзя было наступать не то чтобы в обуви — даже в носках это было категорически запрещено. Только чистыми, тщательно вымытыми босыми ногами. И никто из них до конца не был уверен, почему этот ковер был неприкосновенным, сродни чему-то святому. Возможно из-за того, что он был одним из трех самый дорогих вещей, когда-либо купленных парнями [первыми двумя были ноутбук и бархатный бомбер от какого-то известного бренда, и, если честно, Луи не помнит, сколько он стоит, потому что пытался как можно скорее забыть эту баснословную цену, дабы не иметь соблазна для мук совести и терзаний о том, сколько всего можно было купить на эти деньги], и, покупая его, они отдали буквально все сбережения, на целый месяц лишив себя нормальной еды и перебиваясь хлебобулочными изделиями и молоком, которое к концу месяца не могла видеть даже кошка. Вторым вариантом считалось простое незнание парней, как нужно правильно ухаживать за этим привередой. У них не было стиральной машины, не было ванны, а большой таз для белья, который изредка появлялся в прачечной на первом этаже, всегда был занят, поэтому стирка на руках тоже моментально вычеркивалась из небольшого списка, ну, а услуги химчистки были им просто не по карману. Поэтому им ничего не оставалось, кроме как каждую субботу, помимо душевой, точно так же чистить свой ненаглядный ковер средством для уборки, всеми силами пытаясь отстрочить неминуемую, непозволительно дорогую химчистку, и продолжать тщательно вымывать ноги. В общем, да. Тут яблоку негде упасть, не говоря уже об огромном, в масштабах комнаты, велосипеде. У них, вообще-то, еще есть балкон, который они делят с еще тремя комнатами, путь на который у всех лежит через окно в их комнатах и отсутствие хотя бы одной двери всегда будет для них и их соседей загадкой, но их часть балкона тоже слишком мала для двухколесного друга Стайлса. Так что, Луи ума не может приложить, куда же поставить велосипед. Тут слишком тесно для двоих людей и кошки, и представить, что тут будет еще и велосипед — просто что-то из области фантастики. Луи ловит себя на мысли, что, может быть, именно из-за этого ни один из них за два года ни разу не приводил в гости кого-то из закадычных друзей. Парни сами не понимают, как умудряются жить тут. Томлинсон не отвечает другу, попросту не найдя слов, и отбросив телефон на тумбочку, снова чуть не сбросив стаканчик с кофе, встает на матрасе [если бы Гарри увидел это — у Луи были бы проблемы, потому что «Ты хочешь, чтобы пружина впилась тебе в ногу? У нас нет денег на медицинское обслуживание, Луи!»]. Он поднимает оконную створку к самому верху и подперев ее стопкой книг и высокой книгой о родине фламинго, неуклюже выбирается на балкон. Зевая с неприкрытым ртом и высоко потягиваясь, он вдыхает запах обеденного Парижа. Сильно пахнет кофе из расположенной под окнами кофейни, выпечкой из лавки в доме напротив и духами девушек из соседней комнаты, молча обедающих или, возможно, завтракающих, на своей 1/3 балкона. Луи поправляет ночные серые штаны и дружелюбно улыбается соседкам, небрежно вскидывая кисть руки в знак приветствия, на что одна из них тихо смеется, а другая с улыбкой машет вилкой, с наколотым на ней кусочком мяса. Они живут тут около полугода, и Луи ненавидит просыпаться по ночам от их стонов. Это даже хуже, чем храп Гарри или полуночные пакости Бусинки. Он стоит так еще пару минут, смотря на прохожих и проезжающие мимо редкие машины, и возвращается в комнату, чтобы принять душ и сделать себе хотя бы какой-нибудь завтрак. Бусинка промокает до нитки, когда трется о мокрые ноги Луи, пока тот стоит под еле теплой водой и тратит остатки геля для душа, а после, в стоящем под столом переносном холодильнике, он находит несколько яиц и томатов, из которых делает себе яичницу. Снова придется мыть посуду на работе, затылком чувствуя заинтересованные взгляды коллег. Да, черт возьми, у него дома нет раковины, и не нужно так смотреть. Это жизнь в чужой стране и вынужденное пребывание в тесной каморке, в которой нет чертовой раковины. Так что купите им с Гарри посудомойку или отъебитесь. Медленно пережевывая подгоревшую яичницу с практически окаменевшим хлебом, бездумно пялясь на свою жующую физиономию в зеркале, что висит над столом прямо напротив Луи, он замечает отсутствие грязной посуды и ему становится интересно, успел ли Гарри позавтракать. Он долго собирается на работу, потратив большое количество времени на поиск подходящей одежды, примечая, что какой-то вещи не хватает. Может быть рубашки, или свитера, или толстовки, возможно, футболки или одного из глупых пуловеров Гарри. Луи не может вспомнить. Он выбирает коричневый свитер, до конца не уверенный, кому он принадлежит, и слишком длинные рукава окончательно подтверждают его догадки. Практически на пороге Томлинсон вспоминает, что сегодня — не его смена. Оу. Пиздец. — Прекрасно. Просто чудесно. Так держать, Луи. Озадаченный безделицей, он некоторое время просто лежит на матрасе, осматривая бежевый потолок, покрытый трещинами. Слушая радио, он то и дело раздраженно вздыхает, злясь на самого себя за испорченный выходной. Это странное радио, и Луи слушает его уже не первый раз, но до сих пор не может понять их направленность, потому что до того, как они включили три песни Coldplay подряд, у них была тридцати-минутная вырезка из концерта Бетховена, а прямо сейчас играет что-то русское. Луи не понимает, о чем в песне речь, но, даже несмотря на мягкий и добрый голос исполнителя, мотив кажется ему грустным. Грустным настолько, что ему захотелось выпить. Нет. Напиться. Он вспомнил своего покойного дедушку, у которого были друзья в России и которого всегда раздражали стереотипы о балалайках и водке. Но как не вспомнить об алкогольном стереотипе, когда все русские песни сродни творчеству нашумевшей группы двух парней из столицы Огайо, с их доводящими до угнетения куплетами, но такими бодрыми мелодиями? Еще через час, когда будильник Луи отобразил 15:39, а на странном радио заиграла песня Maroon 5, Луи лежит еще одну минуту, сверля взглядом панель, после лениво выискивает в стоящей под полкой коробке акварель в жестяной коробке. Луи пока еще не знает, что хочет нарисовать, но чувствует каплю вдохновения. Усаживаясь за стол, он раскрывает палитру и блокнот, отыскивая в нем чистые страницы, и макнув кисточку в стакане из-под кофе, Луи замечает, что многие кюветы наполовину пусты, и уже стоит задуматься о покупке новых красок. Он бездумно чиркает карандашом, давая своим рукам делать то, что задумал мозг, погрузившись в свои мысли. В этом доме маленькие комнаты, но очень высокие потолки и Луи думает о том, что ему хотелось бы перевернуть дом набок и тогда их комната была бы больше. Правда потолок был бы низковат, но Луи бы это не особо расстроило, потому что он сам не большого роста, но вот Гарри было бы не комфортно. Парень неуверенно проводит кистью по голубому цвету. Мысли о Гарри, которому может быть не комфортно, заставляют Луи задуматься, действительно ли он хотел бы, чтобы дом повернулся набок, только ради того, чтобы комната стала больше, но его самый близкий человек чувствовал себя как Гулливер в крошечном домике? Голубая капля срывается с кончика кисти, оставляя неуместную кляксу. Луи раздраженно вздыхает. Голубой — самый глупый цвет. Вечно наравит куда-то влезть и все испортить. То ли дело зеленый. Прекрасный в своей свежести и насыщенности. Откладывая кисточку и прикладывая влажную губку к разводу, пытаясь сделать его присутствие менее очевидным, Луи уверен, что, нет, он бы не хотел переворачивать дом набок. На часах 17:43, когда Томлинсон закрывает краски, а вместе с ними и блокнот, смазывая радугу из разных оттенков зеленого и сливает разноцветную воду в унитаз. Ровно в шесть часов он заходит в кофейню, небрежно бросая пачку сигарет и два блокнота на свой любимый столик у окна, после приветствуя Кристен, и про себя радуясь, что сегодня именно ее смена, ведь только она способна сделать сносный капучино. Он по-прежнему далек от хорошего или хотя бы нормального, но куда лучше, чем получается у Стефана или у самого Луи. Торопливо отпивая, в своей излюбленной манере, Луи обжигает верхнее нёбо и язык. Это происходит каждый раз, и складывается впечатление, что Луи из тех людей, кто не учится даже на своих собственных ошибках. Отчасти это правда. Делая еще один глоток, обеими руками держа горячую кружку, Луи нервно дергает ногой, стараясь задержать взгляд на редких посетителях или стенах кофейни, но его взгляд все равно постоянно привлекал второй блокнот, не принадлежащий ему. Коричневый, с измятой и заломленной во многих местах обложкой. Это старый блокнот Гарри. И Луи собирается его прочесть. Гарри не одобрил бы это, но, если быть честным, Луи плевать. Он уважает Стайлса и его личное пространство, но обстоятельства заставляют Томлинсона пойти на это мелкое предательство. Он обязан узнать мысли Стайлса. К тому же, он пытается оправдать себя тем, что Гарри все равно не узнает об этом. Да и, в конце концов, тот тоже неоднократно читал блокноты шатена, хоть и пытался это отрицать. Так что они квиты. Абсолютно точно. Все честно. Он уже успел прочитать несколько страниц вчера вечером, и сегодня намерен продолжить. Сделав еще несколько глотков, Луи наконец-таки открывает блокнот, неторопливо перелистывая страницы в поисках той, на которой он остановился. Вот она. Полностью выкрашенная толстым слоем чёрной гуаши, словно Стайлс замазал там что-то, и Луи действительно интересно, что же такого там было написано или нарисовано, но теперь уже он никогда этого не узнает. На следующей странице распечатка их старого диалога с Фейсбука. Взглянув на дату, Луи вспоминает, что примерно в это же время у них начала зарождаться идея о совместном побеге из своих маленьких скучных городов куда-то, где они смогут увидеть жизнь во всей красе. Они тогда только начинали разговаривать об этом. Коротко, скромно, на уровне фантазий. Казалось бы, никто из них не относился к этому серьезно, но каждый из них лелеял в душе надежду, что они воплотят в жизнь свою юношескую мечту. 4:42 H: Ты облегчаешь разрушение моей жизни, Лу. 4:43 L: Если бы я не хотел так сильно спать, я бы тоже сказал что-то красивое, но факт остается фактом, поэтому я просто люблю не разлюблю тебя. Шатен закатывает глаза, параллельно закрывая блокнот. Он отпивает капучино, снова обжигая нёбо и отводит хмурый взгляд к окну. Люблю не разлюблю. Некоторое время Луи использовал эту фразу, говоря ее лишь самым близким. В то время он считал ее легкой, но теперь, по прошествии лет, он видит в ней другой смысл. Это не те слова, которыми можно разбрасываться, и если бы более юный Луи обращал должное внимания на такие крупные мелочи, его жизнь была бы другой. Более осмысленной и разумной. Луи никогда не умел красиво говорить, даже в те редкие моменты, когда вовсе не хотел спать. Он просто не умел выражать свои чувства так, как это принято. Не умел говорить глубокомысленные фразы и правильно поддерживать людей в нужный момент. Когда он хотел показать свою преданность и любовь — он просто обнимал человека и говорил, что любит его, и как он благодарен, что этот человек есть в его жизни. А его единственный метод поддержки заключался в молчании. Он выслушает, покивает головой, подставит плечо для слез, и, может быть, скажет пару заезженных фраз. Это — его максимум. Он плохой советчик, поэтому редко решается что-то посоветовать, даже если и имеет какое-то мнение насчет той или иной проблемы. Он не считает себя бесчувственным, скорее, эгоистом по неволе. Ему нет дела до проблем других, ровно как и другим нет дела до проблем Луи. Все закономерно. Иной раз ему хотелось быть таким человеком как Гарри — всегда иметь подходящие и правильные слова, способные помочь и поддержать. Но он просто не мог. Не умел. И не мог исправиться, как бы не пытался. Всю свою жизнь он держал свои переживания в себе, ни с кем не делясь. Но так же он не был одним из тех людей, кто широко улыбается, пока в его голове идет война. По нему всегда было очевидно, когда он измотан или уставший, и если бы кто-то спросил у него, все ли хорошо, он бы ответил честно. Нет, все не хорошо. Все совсем не хорошо. Но никто не спрашивал. Как и у любого обычного подростка, у него было двое друзей-одноклассников, с которыми у него было что-то общее и с кем он разделял некоторые мечты и планы на жизнь, но ни с кем из них он никогда не чувствовал себя на сто процентов защищено. Он всегда чувствовал неуверенность, когда решал, стоит ли рассказать Стэну или Стиву о своих переживаниях или сомнениях, боясь быть непонятым или неуслышанным. И поэтому он всегда был для себя единственным лучшим другом. До появления в его жизни Гарри. Луи дожил до шестнадцати лет, ведя войну неуверенности с самим собой и копя в своей голове мысли, с которыми не мог и не хотел ни с кем делиться, а потом появился Гарри, который, сам того не понимая, положил конец войне и принял на себя волну неиссякаемого потока откровений. Они познакомились в групповом чате, в который Луи попал по случайности и сперва не были особо близки, просто общаясь на дежурные темы. Но со временем разговоры удлинялись, становясь все более долгими и непривычными, в ходе которых каждый из них узнавал в собеседнике свою недостающую частичку и долгожданное понимание, что в какой-то момент Луи почувствовал, что может рассказывать Гарри о том, что тревожило его всегда или в какой-то определенный день, не боясь быть осужденным или непонятым. Он без стеснения и опаски рассказывал интернет-другу о каких-то скверных моментах в его жизни, о которых предпочитал не вспоминать, в ответ получая такие же истории, красноречиво доказывающие, что, как оказалось, Луи не единственный, с кем судьба не дружила. Неловкие истории и страхи, накопление которых началось еще в раннем детстве, так легко срывались с губ во время видеозвонков и с пальцев, во время переписок в социальных сетях. Луи не знал, почему и, самое главное, зачем рассказывал все это интернет-другу, но Гарри не возражал или же просто не подавал виду, и поэтому Луи продолжал изливать душу до тех пор, пока наконец-то не высказал все, что его мучило. Все это заняло около двух лет, и за это время Луи понял, что Гарри — это тот человек, которого он никогда не сможет полностью отпустить и забыть. Даже если они прекратят общение, даже если их планы никогда не осуществятся, даже если один из них сделает что-то, что необратимо изменит их дружбу, Луи всегда будет помнить Гарри и эти два года бесконечного откровения, не знающего границ. Потому что это было освобождением. Освобождением от самого себя и своих многолетних страхов. Гарри был его спасением. Наконец-то у Луи появился второй лучший друг. Парень снова раскрывает блокнот, перелистывая несколько страниц с отрывками диалогов, пока не натыкается на один из множества выдуманных Стайлсом рассказов. Лежащий рядом телефон отвлекает его, когда начинает жужжать, и Луи видит фотографию Стэна. Оу. Он частично игнорировал его в течении нескольких недель, потому что не хотел ни с кем общаться и это продолжается по сей день. Луи стыдно за это, но он ничего не может сделать. Звонок обрывается, и Луи шумно вздыхает. Он плохой друг. Часы на его телефоне показывают 7:07 pm и Луи ненавидит 12-часовой формат показания времени, потому что никогда не замечает первую букву, и от этого часто путает время, в конечном итоге чувствуя себя дураком. Он в который раз меняет в настройках формат исчисления на 24-часовой, точно зная, что в скором времени телефон снова по умолчанию установит ненавистный формат. Луи уже допил капучино и заказал еще одно, возвращаясь к чтению и запоздало понимая, что часы показывают семь, а Гарри до сих пор нет. Он уже должен быть здесь, сидеть напротив Луи и заказывать свою шарлотку, стоимость которой вычтут из зарплаты шатена. Он должен откусывать кусок пирога и с нагловатой улыбкой заявляя «Я студент, у меня нет денег, Луи!», засмеяться. Но его здесь нет. Его нет напротив Луи, и он не смеется. Он не пинает Томлинсона под столом и не заводит его будильник. Не покупает новый гель для душа и не путает их белье. Дома нет его любимых ботинок и солнцезащитных очков. Его нет ни в кафейне, ни на учебе, нет в пекарне напротив и нет в парке недалеко от этого места. Его вообще больше нет. Уже два месяца. Из-за этого Луи не помнит звук будильника Гарри. Не помнит, когда чистился белый ковер в последний раз и не помнит, когда на кафеле в душевой появилась плесень. Почти не чувствует запаха цитруса на соседней подушке и не борется за внимание кошки. Не помнит, когда последний раз искал для Гарри в интернете ответы для задания по нейрофизиологии. Не помнит, какой именно рубашки не хватает в их гардеробе. Не знает, успел ли Гарри позавтракать. И успел ли он позавтракать в тот день. Луи вообще мало, что знает про тот день. Он знает, что проснулся раньше обычного, но Гарри уже не было. В воздухе еще был слышен аромат его одеколона, хотя обычно в то время, когда Луи просыпается, он почти выветривается. Помнит, как заметил пустую вешалку на деревянной планке и отсутствие второй пары ботинок у двери. Не было ключей на тумбочке и коричневой замшевой сумки Гарри на их единственном стуле. Подушка Гарри пахла его шампунем, а на тумбочке стоял дешевый кофе для Луи с запиской «Твоего любимого не было, взял американо. Прости, если это подпортит твой день. Увидимся вечером в нашем кафе» и кривое сердечко. Гарри никогда не умел рисовать сердечки. Гарри просто ушел на учебу, как делал это каждый день на протяжении последних лет и Луи последовал его примеру, так же просто уйдя на работу в кофейню. Он работал, разливая по стаканчикам мерзкий кофе для таких же бедных молодых людей, как и он сам, которые любят бодрящий напиток, но не могут позволить себе качественный. Он улыбался новым посетителям, стараясь произвести хорошее впечатление, хоть и знал, что многие из них больше никогда не заглянут в это место. Он как всегда с благодарностью брал чаевые, прикладывая максимум усилий, лишь бы не выдать свою постыдную радость от пары купюр небольшого номинала. Он протирал столики, безразлично выкидывал оставленные посетителями едва тронутые бумажные стаканчики, и изредка проверял телефон на наличие новых сообщений, нетерпеливо отсчитывая часы, а затем и минуты до закрытия. Наконец-то долгожданные последние минуты наступают. За окнами кромешная темнота, освещаемая лишь светом из окон стоящего напротив жилого дома и окон самой кофейни. Напарник Луи начинает поднимать стулья, готовясь мыть пол, ведь редких посетителей уже нет, за исключением двух девочек-подростков за третьим столиком, что каждый вечер приходят сюда, чтобы сделать свою домашнюю работу. Они живут в том же доме, но этажом выше, в такой же крохотной комнате, как у Гарри и Луи. Они уже давно приходят сюда и продолжают покупать мерзкий кофе, по этой причине они числятся одними из завсегдатых и им разрешено оставаться даже после закрытия, пока работники приводят зал в порядок и моют посуду. Луи знает немного о них. Ему известно, что они приехали из Норвегии и они дружат с самого детства. У одной из них около года назад умерла собака, и она до сих пор не может отойти от этой потери, а вторую зовут Жаклин, и ей не нравится ее имя, потому что «людей нового поколения так уже не называют». Луи бросает усталый взгляд на часы, когда телефон в кармане его фартука начинает вибрировать. 21:57. Он никогда не отвечает на звонки неизвестных номеров, но в этот раз почему-то решил не игнорировать незнакомый набор цифр. Незнакомец на том конце представляется, говоря на английском с явным французским акцентом, и Луи чувствует неладное. —… из специального судебно-медицинского отдела полиции. С кем я разговариваю? — Эм… Томлинсон. Луи Уильям Томлинсон. Чем я… Что случилось? — Мистер Томлинсон, кем Вы приходитесь мистеру Гарри Эдварду Стайлсу? — Я его жених. Луи не был. И через несколько секунд он узнает, что уже никогда не будет женихом Гарри, даже если у него был хотя бы крохотный шанс. Это был их универсальный ответ, заготовленный на случай… чего-то плохого. Потому что нельзя было сказать, что они братья, ведь нет документального подтверждения, а друзьям и знакомым, не относящихся к числу родственников — никогда ничего не говорили. А жених… это тот человек, чье родство — вопрос времени. — Мистер Томлинсон, я должен сообщить Вам, что Ваш жених, Гарри Эдвард Стайлс, сегодня, в 17:07, был сбит… Мужчина на том конце прерывается, возможно, читая текст с монитора компьютера или листка, и в голове Луи проскальзывает безнадежное пожалуйста, только живи. — Прошу прощения, он был сбит автомобилем марки «Volvo», водитель задержан на месте и уже дал показания. Вы приедете на опознание? Насколько нам известно по базе данных, Вы единственный близкий, на данный момент проживающий во Франции и по этой причине Вы… Что было дальше, Луи не помнит, ровно как и большую часть того дня. Он не помнит, как ответил, что приедет. Не помнит тело, до пояса накрытое медицинской простыней. Не помнит, как потерял создание, признав татуировки и шрам на подбородке. Гарри уделял непозволительно мало времени своему питанию. Последние несколько месяцев. Луи пытался бороться с этим, старался баловать друга чем-то особенным, водить его в нормальные бистро и постоянно держать их небольшой холодильник, переполненным всем, что любил Стайлс. Они много разговаривали, и каждый раз Луи пытался донести до друга, что идеалы повсюду. Он сам идеален, пусть и не может дотянуться до большинства дверных звонков, их хромающий сосед тоже идеален, кошка домоправительницы, которой, еще будучи котенком, хулиганы прищемили хвост, тоже идеальна. И Гарри, с его длинными, неуклюжими ногами и широкой спиной, с его еще не до конца сошедшем подростковым жирком на боках, и извечных высыпаниях на лбу и щеках — тоже идеален. Но Гарри не слышал его. Он делал вид, что понимает, о чем говорит друг, ел вместе с ним, кривовато улыбаясь, а через несколько минут отправлял все в унитаз, с сильной надавливая на язык двумя длинными пальцами. Гарри не выблевывал только мерзкий кофе и сигареты, которые ненавидел, но в конечном итоге практически каждый вечер доставал из-под матраса измятую пачку с сигаретами, поштучно украденными у Луи, и выходил на их маленькую часть балкона, долго и задумчиво куря, пока на первом этаже, прямо под ним, Томлинсон приветливо улыбался посетителям. Иногда он мог позволить себе бокал красного вина, когда на душе становилось совсем тоскливо. Из-за этого рациона из трех блюд, у него все чаще случались голодные обмороки, заставляющие его раздражаться больше прежнего, а Луи подолгу безмолвно пялиться в окна соседнего дома, в поисках помощи и спасения из этого Ада, в котором медленно умирал его близкий человек. По показаниям очевидцев и заключению экспертизы, было решено, что Гарри начал терять сознание, когда переходил дорогу недалеко от института, а водитель вовремя не заметил застывшего посреди дороги парня, теряющего чувства. В том месте не было пешеходного перехода. Его нет там и сейчас. Гарри перебегал в неположенном месте. Он всегда ругал Луи за это, пытаясь пристыдить и донести до друга, что такие уловки опасны для жизни. Луи лишь усмехался, отвечая, что хорошо, что есть такие правильные люди, как Гарри. Какая горькая ирония. Жизнь научила Луи, что даже самые правильные люди, единожды оступаясь, могут потерять всё. Гарри не было больно. Луи верит, что его мальчику не было больно. Ведь он уже практически потерял сознание, когда грубый метал на большой скорости снес его юное тело, бесцеремонно и безразлично отбирая не прожитые годы. Машину отреставрируют, выровняв помятый метал, нанесут свежую краску, а после продадут по низкой цене какой-нибудь маленькой молодой семье или одинокой женщине. Луи как никогда чувствует несоизмеримую разницу между машиной и человеком. Человеческое тело нельзя выровнять и покрасить. Это не вернет его к жизни. Ничто не вернет. Он был красив в гробу. Все так же бледен, как при жизни, и черный смокинг сидел на нем как всегда идеально. Как с иголочки. Очевидно, что Энн отдала часть себя, выбирая последний костюм для сына. Кудри были зачесаны назад, как и всегда, и кольца на длинных пальцах были так же элегантны. Можно было подумать, что это все тот же Гарри. Словно он уснул, но в этот раз не на матрасе в их комнате. На протяжении всей церемонии, пока мама Гарри не на минуту не прекращала сопровождать речь священника своими болезненными стонами, глотая слезы, а Джемма, пытаясь удержаться в реальности, то и дело резко хваталась за локоть глубоко задумчивого и потерянного в своих мыслях Робина, Луи не чувствовал ничего, кроме назойливого ощущения, что в следующую секунду Гарри раскроет глаза, как всегда немного причмокивая губами и напоминая этим жестом ребенка. Настолько все было сюрреалистично и абсурдно. Вот он, Гарри, лежит в метре от него, все тот же Гарри, его лучший друг и парень, которому он отдал половину себя, человек, с которым он разделил и воплотил в жизнь свою самую большую мечту. Все тот же Гарри. Но секунды проходили, превращаясь в минуты, а пробоина в затылке так и не позволила Стайлсу подняться и успокоить родных. Луи не помнит, как к гробу подходили близкие Гарри, но помнит, что он был последним. Он помнит мягкость кудрей Стайлса, по которым он провел пальцами, подбирая последние слова. Он рассматривает родное лицо, отмечая небывалый покой и легкость в каждой черте, и новый болезненный вздох дается ему легче предыдущего. Его друг сейчас в самом хорошем месте. Там, где поют ангелы с самыми красивыми голосами. Гарри нравилась цитата о том, что на небе играет самая красивая музыка, потому что небеса каждый год забирают к себе самых великих и просто лучших певцов и музыкантов. Луи думает, что, вероятнее всего там не только самая лучшая музыка, но и самое лучшее кино, футбол, гольф и многое другое, что Гарри так любил. И он чувствует толику облегчения от того, что теперь его друг стал частью этого великолепия, наконец-то обретя покой и гармонию с собой. — Мы еще встретимся, мой милый. Это лишь временная разлука. Дождись меня там. Прибереги для меня хорошее местечко рядом с собой, ладно? Так много всего ждет нас впереди. Поэтому… тебе нужно хорошо выспаться, верно? Спи крепко, мой милый друг. Знай, что, когда мы встретимся снова, ничего не изменится. Я буду так же сильно любить тебя, как люблю сейчас. Буду так же предан тебе. Возможно, я буду выглядеть немного иначе, чем сейчас, — мои волосы поседеют, а зрение точно станет еще хуже, но в душе я буду все тем же Луи. Твоим Луи. Он наклоняется, целуя друга в ледяной лоб, наплевав на все запреты и суеверия. Он не боится будущего, точно зная, что теперь у него есть свой личный ангел, который сохранит его жизнь. Крышка закрывается. Кладбищенскую тишину нарушают негромкие удары молотков. Горсти сырой земли, пачкающие ладони. Бормотание священника и охривший женский плачь, усиливающийся, когда в землю врезаются лопаты, большими горстями сбрасывая обрушивающуюся на деревянную крышку землю. Алые розы на свежей земле и удаляющиеся шаги второстепенных людей. Ну, вот и все. Конец очередной главы в жизни Луи. Она была одной из его любимых и оборвалась на самом интересном месте. Автору надоело придумывать счастливые дни для своего героя. Черточка между двумя датами на надгробной плите кажется Луи как никогда пугающе короткой. В этой черточке было все, что Гарри любил и чего боялся. Все его мечты. Первые шаги и падения. Заслуженные успехи и досадные провалы. Праздники со свечами и подарками и радость от покупок долгожданных вещей или глупых мелочей. Разбитые колени и татуировки, перекрывающие шрамы. Судьбоносные истории и глупые случайности, о которых он никогда не расскажет своим детям и внукам. Да и детей и внуков у него уже никогда не будет. Столько всего не случившегося. Он так и не дописал огромное количество своих рассказов и не съездил на море. Не летал на самолете и не сделал на балконе оранжерею. Не завел еще одного кота и не покрасил стены в бледно лиловый. Так и не научился заботится о цветах и никогда не гладил по голове енота. Никогда не пробовал суши и никогда не стриг газон. Никогда не нырял с аквалангом и так и не обошел весь Лувр. Не научился делать журавликов из бумаги и есть, не высовывая язык. Никогда не признавался в любви и не научился своевременно принимать верные решения. Слишком много «не» и «никогда». Велосипед Гарри еще десять месяцев будет находиться у экспертов, в качестве улики. Теперь Луи не нужно ломать голову, где пристроить громоздкое средство передвижения. Сбито выдохнув, Луи делает глоток из своего стаканчика, и перелистывает очередную страницу. Его догадки подтвердились, и теперь он знает, что в этом блокноте Гарри писал свои глубокие мысли и короткие истории, изредка жизненные, но чаще всего сгенерированные фантазией Стайлса. За свою жизнь Гарри слышал много историй от знакомых и очень много историй от Луи, удивляясь, насколько хорошо друг владеет своей памятью, что может хранить в своих воспоминаниях столь многое из случившегося в его жизни. Луи и сам не знал, как ему это удается. Он не старался запоминать, история сама находила себе место в голове парня. Шатен видит новый каракуль и усмехается. Луи всегда будет любить эту привычку друга — прерывать выдуманную историю неуместными рисунками между строк. Это всегда отвлекает, мешая увидеть замысел целиком. Сам Гарри объяснял это тем, что никогда не умел остановить порыв вдохновения, не важно, как он выражался — в написании или желании рисовать что-то сумбурное. Луи думает, что сумбурность — одна из особенностей Гарри. Луи переворачивает хрустящую от когда-то пролитого кофе страницу, открывая пустой разворот, прячущий одну и сотен записок Гарри. Парень с ухмылкой читает первое предложение. «Твоего любимого не было, взял американо…» Он оставил ее в тот самый день, когда их жизнь лишилась одной очень важной детали. Колокольчик над дверью приветливо звенит, звонко приветствуя посетителя, одного их немногочисленных завсегдатах, и Луи усмехается. — В этой кофейне все кофе на один вкус, — вместо приветствия скрипуче тянет шатен, прикрывая блокнот и отодвигая его в сторону, — на вкус кипяченой воды с землей. Кристен несет тарелку с шарлоткой, а человек, садящийся напротив, смеется, расстегивая свой чертовски дорогой бархатный бомбер. — Я знаю. Пальцы будто невзначай касаются ладони Луи, и парень спешит опустить голову и спрятать улыбку от искрящихся удовольствием глаз. И жизнь течет в своем привычном русле. В аэропорту один за другим без конца приземляются новые самолеты, переполненные смеющимися детьми и взволнованными взрослыми. Вагоны поездов, приветливо встречаемые вокзалом, свистят и гудят от трепета старых, давно знакомых, верных друзей, и новых, с которыми городу любви еще только предстоит познакомиться и очаровать своей искренностью. В кофейню заглядывают новые посетители, лица которых Луи и Кристен забудут через пару часов. Скрежет чужой ложки о тарелку ласкает слух Томлинсона, и, пригубив обжигающий напиток, смакуя горечь на губах, он обхватывает чужую ногу под столом своей ногой, носками кроссовок пачкая черные джинсы, и парень напротив знает об этом, но ничего не говорит, слишком увлеченный своей шарлоткой. Все так естественно и просто. Все правильно и гармонично. Все будет хорошо. Луи знает, что жизнь не похожа на сказку, но так же он знает, что конец их истории не будет иметь ничего общего с трагичной развязкой драматичного романа о неразделенной любви. И никакие материальные трудности, проблемы с языковым барьером, отсутствие пешеходных переходов, избыток фантазии и, в конце концов, никакой велосипед - ничто не в силах помешать их планам на жизнь. Кстати о нем, о двухколесном и проблемном... — Так много драмы из-за одного велосипеда. — Он был мне очень дорог.