Live to love you

And I love to love you...

Сегодня ему вновь не уснуть. Но Эвена больше это не пугает. Ведь рядом, тихо посапывая в его шею и щекоча ресничками подбородок, спит его мальчик. Эвен больше не одинок, никакого чувства пустоты и сиротливого скитания по закоулкам больного мозга, где кроме тебя и до холодной дрожи конечностей пугающих мыслей нет никого. Теперь в его мыслях есть он. Чаще – только он, но Эвена это устраивает. Потому что с ним больше не страшно. Закрывать глаза и падать в темноту, подобно яме с зыбучим песком засасывающую сопротивляющееся тело, заполняя голову надуманными сомнениями и отравляющими душу терзаниями. Густым липким сиропом отчаяния обильно поливая нездоровый мозг, чтобы тихо постучавшей в дверь вновь вернувшейся депрессии съедать его было слаще. Конечно, с появлением Исака в его жизни количество и длительность эпизодов темной фазы болезни заметно сократилось, но полностью освободиться от крепкой хватки ее когтистых лап Эвену не удавалось. Она неизлечима – он давно с этим смирился. И теперь почти даже научился ее контролировать. Почти посадил на цепь бешеную собаку, то срывающуюся с места, утягивая за собой хозяина, громким лаем и пеной у рта пугая каждого прохожего, то вгрызающуюся в горло своего владельца, на секунду ослабившего поводок, почти того убивая. Шрамы Эвена постепенно затянулись, а случайным жертвам адресованы искренние извинения. Собака сидит в своей будке и тихо скулит, на ужин вместе с похлебкой получая конскую дозу транквилизаторов, небольшими оранжевыми пузырьками с замысловатой фамилией на этикетках сваленных на тумбочке рядом с кроватью. Раньше он прятал их от Исака. Теперь по утрам тот сам пересчитывает его таблетки. Беспокоится, пытается помочь. И не знает, что ни одна из этих разноцветных пилюль не помогает так, как его сонная улыбка и первый за день, подаренный под едва слышное пожелание доброго утра, нежный поцелуй. В эти моменты озлобленный пес прячет свои клыки, подпуская Исака ближе, и, приветственно ткнувшись носом в его мягкую ладонь, виляет хвостом. Долгие годы Эвен пытался выдрессировать дикого зверя. За несколько месяцев Исак его приручил. И пусть иногда животный инстинкт берет над ним верх, угрожая хозяину новыми царапинами и укусами, а случайным свидетелям – другого вида травмой, Эвен знает, крепкое объятие Исака станет самым надежным ошейником, а тихое «я рядом», произнесенное в самое ухо, на поводке потащит домой. Где в теплом ворохе из одеял и подушек свернувшийся дрожащим клубком пес в награду за послушание получит так необходимое ему «люблю» и, крепко прижавшись к боку нежно ласкающего его за ухом мальчика, уснет крепким сном. А утром Эвен проснется нормальным. Исак спорит, что он нормальный всегда, а Эвен уверен, что нет. Но пока его мальчик остается рядом, с присущим ему упорством продолжая бороться с маниакально-депрессивными фазами одолевшей Нæсхайма болезни, Эвен счастлив в своей этой ненормальности. Потому что он любит и его любят в ответ. И жить этой любовью его вполне устраивает. Лунный свет за окном постепенно тускнеет, оповещая так и не сомкнувшего глаз парня о скором приближении утра, оставшееся до пробуждения Исака время позволяя потратить тому на ставшее привычным в последнее время занятие. Эвен любит рассматривать Вальтерсена, пока тот спит, и данную возможность исследовать уже выученное наизусть лицо, ища в нем что-то новое, он не упустит. Чуть двинувшись по подушке, Эвен осторожно отстранился от протестующе простонавшего на потерю мальчика, нежным прикосновением кончиков пальцев к скуле успокаивая того и показывая, что он все еще рядом. В комнате довольно темно, но за несколько бессонных часов глаза Нæсхайма привыкли. И он с легкостью сумел найти взглядом давно полюбившиеся родинки на улыбающемся подаренной ласке лице и несколько крохотных морщинок над переносицей, оставшихся вечным напоминанием их непродолжительного с Исаком разрыва. Тогда в отравленном биполяркой мозге Эвена вновь поселилась идея освободить упрямого подростка от тяжкого груза нездорового бойфренда, позволяя Вальтерсену плыть по течению его только начавшейся жизни, сбросив тянущий на дно якорь. И самому буквально захлебнуться, под метрами холодной воды и толстой коркой льда не имея шанса на вдох. Вот только Эвен тогда не учел, что без якоря Вальтерсену не устоять перед штормом, а его собственное бездыханное тело вряд ли кто сможет найти на глубине километра. И выплыть они смогут только вместе. Из последних сил цепляясь пальцами за Исака, как за спасительный буй, Эвен беззвучно кричал в его ворот, вымаливая у мальчика прощение, а тот лишь жался к нему ближе, пряча свои слезы в мягкой ткани толстовки, и совсем не больно бил его в грудь. Тогда, стоя посреди двора уже не его школы, Нæсхайм понял: любовь утонуть не позволит. И, крепко сжав в ладони холодную руку Исака, потащил обоих на берег. Они жутко замерзли и, кажется, наглотались воды, но рвано дышали в лица друг друга, шепча свои тихие признания, вновь спаиваясь в единое целое и зашивая пробоины в корпусе судна. А тем временем ветер сменился, полным штилем водной глади приветствуя мерно раскачивающуюся лодку с двумя любящими сердцами на борту, каждому из двоих позволяя убедиться в том, что равновесие шаткой конструкции – общее дело. Конечно, в дальнейшем были и ссоры и бурные примирения после, но неизменным всегда оставалось одно – если Эвен делал шаг назад, Вальтерсен шел за ним следом, а перед сильно напирающим Нæсхаймом без сопротивлений он отступал. И Эвен зеркально вторил этому танцу. Лишь в редкие теперь минуты забвения наступая партнеру на ноги. Но Исак на него за это не злился – он слишком любил его, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. А Эвен безумно любил его в ответ. И был готов заработать мастера спорта по спортивной хореографии, лишь бы Исаку было комфортно напротив. Потому что для Эвена комфорт Вальтерсена давно стал превосходить в значимости его собственный, а испытываемые к мальчику чувства – любые из ранее известных. Нæсхайм был счастлив рядом с Исаком и искренне наслаждался пропитавшей его до последней молекулы любовью. Он любил любить Исака. И собирался продолжать это делать до последнего своего вдоха. Первые лучи осеннего солнца коснулись расслабленного лица спящего Исака, заставляя того поморщиться необходимости пробуждения, а Эвена – осторожно убрать с его щеки руку, позволяя мальчику насладиться последними минутами сна. Что-то пробормотав в складки подушки, Вальтерсен нехотя приподнял светлые ресницы, растерянно моргая улыбающемуся напротив лицу своего парня, хриплым ото сна голосом тихо у того интересуясь: – Ты опять не спал? И потянулся к Эвену за приветственным эскимосским поцелуем – яркой отличительной чертой их полных нежности и безграничной любви отношений. – Не хотелось, – раньше Нæсхайм соврал бы – не хотел он пугать своего мальчика намекающей о скором срыве бессонницей. – Но пока все под контролем, – теперь говорил только правду. Эвен чувствовал, что в голове в последнее время стало слишком много лишних мыслей, но ожидаемого эпизода маниакальной фазы в этот раз не боялся. Пока в его руке ладонь Исака, он справится с каждым. Пока его мальчик льнет и жмется к нему, разделяя тепло поровну, он выстоит. Пока в его груди бьется переполненное любовью сердце – будет жить. Он будет жить этой любовью. И будет счастлив.