Лаванда

      Васенька говорил долго и с чувством, будто путник, пришедший из долгого путешествия, которому не терпелось рассказать о своих похождениях. Говорил упоенно и глубоко, что Валек с Марусей порой дивились, где он так научился. А Васе нравилось, когда его слушали. Его глаза вмиг приобретали тот непонятный порывистый блеск, он яро жестикулировал и с упоением всматривался в лица рядом сидящих друзей, ставших чуть ли не родными. Валек с интересом поддерживал разговор, подкидывая в огонь пару-тройку вопросов, чем еще сильнее разогревал Васю. А Маруся, сидевшая между ними и тесно приобнявшая, слегка улыбалась.       Валек, гревший отчего-то околевшие руки, с растерянностью думал, что никогда он еще не слышал такого звонкого голоса, словно колокола. Немудрено, он и колокола никогда не слышал, пускай и жил в часовне, но почему-то отчетливо представлял, что колокол звучит также сильно, как и решительный голос мальчика. Мальчика, пробравшегося в их жизнь и слегка разбавив серость дней. Валек грел околевшие пальцы, и боялся, что светлый оборванец не вернется к ним в захудалую часовню, после того, чего он услышал.       День и ночь Валек сидел у кровати Маруси, чуть ли не в голос рыдая, а Вася все также приходил по раз на дню, принося игрушки своей маленькой сестры, и уж когда он приходил, Валек поднимался и они вместе начинали играть с Марусей. Помнится, в одном рассказе Вася упоминал о Соне, невольно сравнивая ее с Марусей, но они оказались полными противоположностями, что не мешало Соне отдавать игрушки «неизвестной маленькой девочке». Однажды он принес старую красивую куклу и отдал ее Марусе, при этом смотря задумчивым и печальным взгляд, иногда проскальзывающий у самого Валека. Позже, на несколько дней Вася пропал, однако вернулся, сбивчивым шепотом говоря, прямо как тогда, но уже в последний раз. Как его охватило жуткое раскаяние перед отцом, как и про то, что кукла эта была подарком его плохо закончившей матери, как пришел Тыбурций и чуть ли не спас его!..       Подземелье, такое знакомое и одновременно ужасное, стало давить еще сильнее. Вася смотрел на Марусю — она была словно сломанная фарфоровая кукла — и лил по ней горячие слезы. Воспоминания об этом месте тяжело схватили его за горло, не давая дышать. Но говорят, со слезами и боль уходит. Вот и сейчас Васенька плакал, лишь бы ослабить эту колючую боль, разносившуюся по телу вместе с кровью, ослабить это чувство мнимого удушения.       Смотрел Валек грустным и еще более почерневшим взглядом, когда встретил его Вася в последний раз. Терзаясь душевно, он говорил, и говорил так, как никогда более: что боится также, как и Маруся, выцвести до серых цветов и погрузится в кромешную тьму. Говорил, как боится отставить тех, кого любит! А Вася внимал и не перебивал его, чувствуя, как по спине бежит табун мурашек, то ли от холода, то ли от страха. Неожиданно он ощущает, как его щеки обхватывают малые мальчишеские ладони и его губ касаются другие, жесткие и обветренные. Валек неловко отстраняется, пока Васенька недоуменно хлопает глазами. В его памяти навсегда запечатлелся момент, когда при легком дуновении холодного ветра, с закрытой на небесах луной, на его уста накладываются другие — грубые, обветренные. Хранила секрет тогда молчаливая душистая лаванда.