Смерть со вкусом сливок

Майкрофт подумал что все происходящее - это одна сплошная вселенская нелепость, крайне раздражающая нелепость. На столе остывал позабытый чай, рядом смиренно стыли сливки, покрываясь желтоватой пленкой. Он сжимает рукоятку зонта чуть сильнее, чем обычно, и хмурится, хмурится, хмурится. До такой степени, что еще чуть-чуть и вертикальная морщина между бровей разрежет его лицо пополам, но это явно бы потешило одного безымянного и очень наглого гостя, расслабленно опиравшегося об дверной косяк. На лице у этого очень-очень наглого гостя, все та же растянутая до невозможности, наглая-наглая улыбка. И эта улыбка, кажется, может заменить весь сахар и все сливки на земле, настолько она приторная. Бледно розовые тонкие губы, пластилиново-ненастоящее, бледное-бледное лицо, удивительно живое, удивительно целое, без сквозных дыр в затылке. Этот день вообще был довольно удивительным, но Майкрофт удивляться не умел. Посмотрел холодно, презрительно, сжал губы в тонкую нитку и сел обратно за стол, смерив тем же презрительным взглядом застывшие сливки. Человек, стоявший перед ним, был мертвенно-бледным, в цвет тех же сливок, свежих, без пленки, в темно-синем костюме тонкого кроя, сидевшего идеально настолько, насколько это возможно, в идеально-белой рубашке, в идеально выглаженных брюках такого же глубокого темно-синего цвета, и начищенных до идеального блеска ботинках. Выглядел он нарочито идеально, потому что мог, а может и сам был таким нарочито идеальным. У Майкрофта Холмса был усталый взгляд, темные круги, залегшие под глазами, головная боль и остывший отвратительный чай, про сливки даже вспоминать не стоило. Еще у Майкрофта были обязанности, несносный младший брат, куча бумажной волокиты, долг перед Англией и другие важные вещи, которые всегда выглядят скучно и чопорно, как и сам Майкрофт. Холмс-старший не был идеальным, у него были рыжеватые редкие волосы, необычайно живое скопление веснушек на лице, которые он неудачно пытался маскировать, морщины возле глаз, жесткие складки у губ, а сами губы были тонкими и практически бесцветными, дополняющий картину упрямый подбородок, маленькие глаза, острый нос и характер – столь же острый. Не идеальный Майкрофт никому не верил и любил все контролировать. Человек стоявший напротив контролю не поддавался. Джим Мориарти казался неестественно живым, и это не то чтобы было невозможно, а скорее неприятно, утомительно и могло сулить проблемами. Насколько большими, Майкрофт пока для себя не решил, но аспирину захотелось сразу и незамедлительно. Джиму Холмс-старший никогда не нравился, потому что перфекционизм — это в крови. Майкрофт был слишком рыжим, слишком властным и самоуверенным, повернутым на подчинении вечным снобом, абсолютно бесстрастным, нарочито-правильным, скучным, слишком умным, предусмотрительным и еще много-много таких же посредственных слов, которые можно смотать в один большой скучный клубок. Майкрофт, поморщившись, потер виски. Джим показал белоснежные острые зубы и подошел ближе к столу. Майкрофт жестом указал на кресло, стоявшее рядом, потому что вежливость - это в крови, как и перфекционизм. Джим покачал головой и перегнулся через стол, оказываясь в нескольких сантиметрах от лица надежды всей Англии. От него пахло пряностями и немного - безумством, огромные коровьи глаза смотрели выжидающе, были почти черными, с плескающейся похотью внутри. Навязчиво и раздражающе. Майкрофт пах дорогим одеколоном, книжной пылью, немного сливками. Мертвенно-белыми. Джим провел по губам языком и прошипел практически в самое ухо: — Скучали? Под тонкой кожей на шее пробивалась пульсирующая венка, а саму шею невольно хотелось скрутить. До хруста. За Англию. Боже, храни королеву. Майкрофт закатил глаза и откинулся на спинку кресла, отодвигаясь. Ему не нравился произвол, не нравилось, когда все планы рушились. Не нравился холодный чай и испорченные сливки. Не нравилось, когда на его дубовый стол, приведенный в абсолютный порядок, наваливались всем телом, не нравилось чувствовать горячее дыхание на своей шее. Не нравились огромные коровьи глаза и хищная улыбка. Много чего Майкрофту не нравилось. — С вынесенными мозгами вы мне нравились больше, Джеймс, — сухо сообщил он, сжимая рукоятку зонта до побелевших костяшек. — У всех свои фетиши, мистер Холмс, — в тон ему ответил Мориарти, по-блядски закусив губу, — могу проделать это еще раз, если вам так понравилось. — Увольте. — Англия не переживет! — театрально взмахнув руками, почти что пропел Джим. Звонкий смех наполнил комнату. Аспирина хотелось все сильнее. Двойную дозу. Идеально зачесанные черные волосы, блестящие от геля. Идеально ровная спина, идеально отточенные движения. Сцена, достойная аплодисментов. Публика подрывается. Зал рукоплещет. Мориарти низко кланяется. Взгляд у него был лукавый, да и сам он словно Иуда. Вчерашний мертвец, покачиваясь с носка на пятку под слышную только ему мелодию, плавно стянул пиджак с узких плеч, повесил на спинку кресла, расправив образовавшиеся складочки ладонями, подмигнул и принялся расстегивать крохотные белесые пуговки на рубашке, похожие на маленькие жемчужинки. Майкрофт вопрошающе поднял бровь, но выражение лица осталось таким же болезненно-холодным, что у кого угодно по позвоночнику пробежал бы холодок, а зубы заплясали чечетку. У кого угодно, но не у обладателя самой наглой улыбки во всей Британии. И все у Джима было так, как надо: гладкие молочные плечи, узкие бедра, плоский живот, острые ключицы, готовые прорезать тонкую кожу. Блестящие влажным желанием глаза. Тонко очерченные, будто нарисованные, брови, бледно-розовые губы, поднимающиеся и опускающиеся пушистые ресницы. Джим Мориарти выглядел так, будто его рисовал Караваджо, а на его темных волосах должен покоиться лавровый венок. Он наклоняет голову и смотрит выжидающе, томно, хитро, как только он один умеет, рубашка висит на худых плечах, почти сливаясь с его кожей, в этом есть что-то неправильное, о чем Майкрофт предпочитает не думать, в висках пульсирует все сильнее. Игры Мориарти - это словно окунуться в прорубь с головой и захлебнуться ледяной водой. Исход всегда один. Джим определенно знал, как он выглядит, какое впечатление создает, какое желание вызывает. Джим видел себя в деталях, и каждая из них была идеальной. В этом была вся проблема. Идеальное быстро становится скучным. Он обходит стол, мягко ступая, останавливаясь напротив кресла, оббитого, конечно, натуральной кожей, в котором восседает настоящий айсберг и опирается локтями на идеально начищенную столешницу. — Джеймс, я ценю ваши колоссальные усилия, но таким способом меня очень тяжело смутить. — Смутить? Ну что вы. Я уверен, что вам не свойственны такие эмоции, — невинно хлопая глазами, замечает последний. Рубашка будто случайно соскальзывает с хрупких плеч и падает куда-то на пол. Несколько секунд погодя туда же падает ремень, глухо ударившись бляшкой об паркет. Тонкая талия. Выпирающие тазобедренные косточки, подчеркивающие аристократичную худобу. — Я уж было решил, что вы оставили свои игры, — бесстрастно произносит надежда Англии. — Кажется, в прошлый раз вы не были против, — прохрипел он в ответ, опускаясь на колени и сминая при этом чужие, явно дорогие, скучно-темно-серые брюки своими ладонями. И все в Джеймсе Мориарти было как надо, кожа наверняка и на вкус отдавала теми же блядскими сливками. Повадки потаскухи в теле гения, ну что же. О нем бы наверняка захотел бы написать Шекспир. И в самом деле, Майкрофт Холмс никогда не считал близость ненужной и примитивной. И когда чужие руки настойчиво опускаются на твои бедра, и вежливость в крови и Англия с коровой, сохрани ее господь, будь милостив, отходит на второй план. И когда огромные карие, почти черные глаза смотрят на тебя так красноречиво и выжидающе, а тонкие пальцы тянутся к ширинке, хочется послать Англию, остывший, ледяной чай и свернувшиеся сливки к черту. И, если быть полностью честным, Майкрофт даже немного скучал.