Одержимость

Со мной такого никогда не случится. Я просто балуюсь. Чтобы немного расслабиться. Мне это доставляет удовольствие. Захочу и брошу. Прямо сегодня. Хотя лучше завтра. Да, завтра обязательно. Болезни, которые не осознаёшь, не принимаешь, не веришь. И я болел. Тяжело, жестко, пугающе. Слабым оправданием могло служить то, что меня затянуло не только внезапно и незаметно, но и абсолютно иррационально. Был человек из оперы – заходи-ложись-здравствуй. Потрахались – разбежались. «Это мальчик «я-не-припомню-где-мы-встречались...» И когда он позвонил спустя время, я вообще не понял прикола. Свой номер я ему точно не давал. Срисовал, что ли, в тот раз? Но мне стало похуй, когда он ответил: – Давал... ты незабываемо давал, детка. От «детки» меня чуть не стошнило. Дешёвка, блядь. В общем, тратить время и нервы я не собирался. – Пошёл на хуй, – огрызнулся и сбросил звонок. А вечером, когда пришёл домой, он не дал мне закрыть дверь, материализовавшись ниоткуда и придержав её ногой. Посмотрев на него, я заржал. В этот раз он был с дурацкими дредами и в не менее дурацкой то ли косынке, то ли бандане. Пират Карибского моря, бля. Бородки с косичками только не хватало. Он просочился в квартиру, захлопнул дверь и прижал меня к стене. Где-то в подсознании мелькнула мысль, что не стоило тогда приводить его в собственную хату. Но в целом, никакой опасности от этого недоразумения я не ощущал. – Пошёл на хуй, – повторил я свой недавний посыл, всё ещё смеясь. Он закрыл мне рот ладонью аккуратно, как-то даже нежно. – На хуй пойдёшь ты. Прямо сейчас. «И глаза у него такие, что можно спятить...» И вдруг он скорчил смешную гримасу, вскинул руки в примирительном жесте и отступил на шаг. – Уговорил. Сначала я, – выпалил с идиотской улыбкой. И тут же снова посмотрел серьёзно. Плавно опустился на колени. Быстро расстегнул мне брюки и стащил вниз вместе с трусами. А пуговицы на рубашке расстёгивал медленно. И всё это на ощупь, потому что так и смотрел мне в глаза. И опять резкая перемена. – Ты не рад меня видеть? – в голосе явно чувствовалась обида, на лице наблюдалась вселенская скорбь. А сам вопрос задавался моему члену. – Может, не пиздеть попусту, а... порадовать? – сказал я, смеясь, и добавил злорадно: – Де-етка. Он ухмыльнулся и протянул томно: – М-м-м-м... Что ж не «о-о-м-м-м»? Точно – пират. Казалось, сейчас закроет глаза, а на веках вторые нарисованы. Я уже ржал в голос. Но, как говорится, хорошо смеётся тот, кто смеётся последним. И глаза закрывать пришлось мне. И хватать воздух лишь инстинктивно. И выть от кайфа. И держаться потом вертикально только благодаря его рукам. И смотреть на его ухмыляющуюся рожу, будто сквозь туман. Не успел я прийти в себя после душа, как «пират» продолжил меня шокировать. Выйдя из ванной, я заметил на тумбе в прихожей коробку с тортом. На кухне чудо в дредах развернул бурную деятельность. По-хозяйски облазив шкафы и холодильник, собрал на стол ужин. – Это нахуя? – спросил я, держа торт в вытянутой руке. – А, забыл, – отозвался он, забирая у меня коробку. – К чаю потом, – добавил, запихивая торт в холодильник. – Любишь сладкое? – ухмыльнулся я. – Да не особо. – А зачем припёр? – Ну, шоколадку как-то стрёмно, а так вроде солиднее. Хорошо, что он убрал торт подальше от меня. В тот момент я бы размазал его по морде и в дреды бы с удовольствием втёр розочки. – Шампанское с цветками забыл? – зло выплюнул я. – А чё надо было? – удивился он настолько неподдельно, что мне опять стало смешно: – Ага, и халубого мишку. Он опять скорчил рожу: – Пошутил. Думал, вдруг у тебя пожрать нечего. А тут и хлеб и масло. Сойдёт для перекуса. – И наебёшься и напляшешься, – отозвался я, усмехаясь, но теперь уже совсем невесело. – Давай ужин всё-таки включим в программу? – спросил он и, не дожидаясь ответа, сел за стол. Пока ели, я со скучающим видом слушал его рассказы о каких-то тусовках, полевых ролёвках. Но позже стало не до скуки. В ту ночь он выжал меня досуха. На следующий день болели жопа, горло... всё. Хотелось валяться на расслабоне и не шевелиться без острой необходимости. Трахались мы охрененно, безусловно. Но тогда мне в голову не могло прийти ни единой мысли о какой-то там влюблённости, тем более столь болезненной. Эх, знать бы прикуп... Но что тогда? Я и потом не мог понять себя и пресловутую «природу вещей» в целом. Неправильный наркоман. Прекрасно всё осознавал и понимал степень своей зависимости. И это пугало, потому что она была беспросветна. Я пытался – в этом я мог быть честен с самим собой – «бросить эту дрянь». Трезво анализировал, зарекался со стопроцентной уверенностью, но... «Он приходит, и ты забываешь про сон и пищу...» Стоило ему появиться на пороге, я проваливался в беспамятство и какую-то временну́ю дыру, где, паря в невесомости, слышал только его голос, ощущал его прикосновения, видел его взгляд. И повиновался-повиновался-повиновался. Без-мозгов-точка-ру. Два года... как корова языком слизала. Оставалось только чувство липкой мерзости, в которой увяз, как в паутине. Сначала он приходил примерно раз в неделю. Я язвил, стебал его. Бывало, он что-то рассказывал, бывало – сразу трахал меня. А потом я стал ждать его. И уже тогда спрашивал себя: «Почему, зачем?» Его дурацкие прикиды меня раздражали, идиотские шутки не смешили. Отличный секс? Смешно. Как говорится в крылатой фразе – «мало ли в Бразилии Педров». И даже в том же сексе активная роль всегда была у него. Как-то я попытался сменить позиции, но он коротко сказал: «Нет». Спокойно, ровно, но твёрдо. В другой раз я повторил попытку. Услышав всё то же «нет», спросил о причинах, попытался настаивать. Он лишь слегка расширил фразу: «Ну, просто – нет». Что за хрень? Отсосать ему, значит, не западло? Хотя, честно сказать, этим он меня тоже не часто баловал. Но тем не менее. Уже перед его уходом, я надавил ещё раз, сказав, что мне не нравится такой расклад. Он, как всегда, изобразил идиота. Потом, резко став серьёзным, притянул меня к себе, поцеловал глубоко и нежно. Оторвавшись, скользнул языком по скуле к уху, прикусил мочку и прошептал: – Повторяешься. Я с первого раза отлично тебя понял. Он не пришёл через неделю, не пришёл через две. Я успел позвонить ему множество раз и даже настрочить смс из серии – всё ли у тебя хорошо? До этого я не звонил ему никогда. Он набирал сам и всегда лишь с целью уточнить время встречи. Причём вопрос был примерно один и тот же: – Заскочу сегодня в восемь? Поначалу я ещё отказывал или переносил, когда не мог с ним встретиться: – Давай завтра? – Пока не знаю. Наберу, – коротко отзывался он. А мне было всё равно – завтра или послезавтра, наберёт или сразу приедет. Но со временем я стал отвечать только «да». Менял планы, подстраивался и «мог» всегда. В тот раз я звонил и писал в пустоту. Номер был недоступен. Только на смс он ответил через два дня: «Всё гуд. Занят пока. Наберу». Позвонил он, когда с последней встречи прошло полтора месяца: – Привет, дома? – Да. – Заскочу через полчаса? – Жду. Я отвечал коротко, хотя и это давалось с трудом. Меня трясло и кидало из озноба в жар. Полчаса до его прихода я провёл в ванной. Увидев меня только в полотенце на бедрах, он разулыбался довольно: – Детка, я так соскучился. А вместо ответа, получив от меня блестящий квадрат и чуть погодя поняв, что я тщательно подготовился к встрече, добавил: – Де-етка, ты чудо. А я лишь молча упирался руками в стену. Он ебал сильно, дрочил мне сам и шептал чушь с «детками-конфетками». Мне было наплевать. Я упивался, старался надышаться им, как воздухом, которого всё это время не хватало. Проваливался в то самое беспамятство, как в необходимость. Иначе рисковал сорваться. Эмоциональное напряжение рвало меня противоречиями. Хотелось орать, материть, винить, вмазать по морде и одновременно валяться в ногах и молить о прощении. Но я проиграл и усвоил урок. Он, как мне казалось, ещё пару раз «учил» меня долгим отсутствием, когда я не сдерживался и огрызался на очередные его захера. И я стал шёлковым, покорным. «Вникал» в его рассказы и смеялся его шуткам. Сам старался и вовсе помалкивать. Собственно, это легко удавалось. Он почти не интересовался моим мнением, равно как и жизнью в целом. Но однажды я не сдержался. Когда мы пили чай, ему позвонила женщина. Он говорил с ней, словно меня не было вообще или же я был коллегой, другом, случайным свидетелем разговора, которого не могло волновать содержание. Он называл её «Людок», «детка». Отозвался на что-то: «И я очень». Потом сказал, что «занят пока» и «наберёт позже». – С бабами тоже ебёшься? – глупее вопроса не существовало. – Лучше сказать – по большей части с бабами, – ответил он буднично. Этот бой не стоило и начинать. Я больше ничего не сказал, лишь медленно отодвинул свою чашку в сторону. Но он продолжал «бить»: – Но бабы редко в зад дают. «Морду бы тебе разбить, сука, и пинчищем под неприкосновенный зад с лестницы спустить», – подумал я и дёрнулся, когда он обнял меня со спины. Как он оказался сзади, когда? – Слуш, ты не простыл? Колотит тебя чего-то. Заботливая сука... Я покачал головой. – Ну, ты, на всяк, выпей чего-нибудь. Погоды сопливые стоят. Пошел я. Наберу. Я кивнул, с трудом встал из-за стола и, сославшись, что мне надо в туалет, сказал ему захлопнуть дверь. «Он уходит, и ты сползаешь по стенке на пол...» Кружку я всё-таки разбил. Ту, из которой пил он. Шибанул об стену так, что мелкие осколки потом задолбался собирать в разных углах. «Выпей чего-нибудь». Я выпил. Нажрался в тот вечер до чертей. Жалел себя, материл себя и его. «Это мальчик «пиздец», это мальчик «сушите-вёсла...» Чего ему не хватало, блядь? Я был послушным, выдрессированным. Безотказной, всегда готовой дыркой. Зачем он мучил меня, за что? Вырубился я всего на несколько часов, а под утро блевал. Желудок выворачивало от алкоголя, а меня тошнило от себя самого. На следующий день я осознал, наконец, главное. Всё это время я воевал с самим собой. Он не играл, не наказывал и не учил меня. Длительные перерывы между встречами не являлись частью войны. Он действительно был занят чем-то, кем-то, где-то, как-то. «Это мальчик «сегодня-здесь-завтра-в-Амстердаме». Это мальчик «шизофрения-не-за-горами...» Я вообще не интересовал его, как объект для каких бы то ни было боёв или игр. И никто иной наверняка тоже. Он не психологический вампир, не подлец. Он просто брал от жизни то, что ему нравилось. И, скорее всего, даже не напрягался, чтобы добиться чего-то. Давали – брал, не давали – терял интерес и переключался на что-то более доступное. Он не разрушал нас, меня. «Он не ищет любви, он давно ничего не ищет...» Себя я разрушал сам. И никаких «нас» не было никогда. Болезнь – всего лишь клетки, которые размножались, повинуясь инстинкту. Но, несмотря на запущенную стадию, болезнь можно и нужно было лечить. Я окружил себя занятостью. И даже если мысли о нём настойчиво просачивались в мозг, я тут же задавал себе всё те же вопросы, но теперь вдумчиво, стараясь отключать эмоции и визуализировать пресловутое «а дальше»: «Зачем? Зачем тебе он сейчас, в эту самую минуту? Увидеть? Что именно? Идиотские дреды, зелёные лохмы или и вовсе лысую башку? Уж молчу про одежду, если можно так назвать его тряпьё, которое я толком не понимал как снять. Услышать его, поговорить? Зачем? А главное – о чём? Потрахаться? Отличная идея. Но это можно не «прям щас» и даже не сегодня, а можно и не с ним». Вся его жизнь, вернее, те куски, о которых он соизволял рассказать, для меня были абсолютно чужими, далёкими, ненужными. Ни в одну часть моей жизни он не вписывался никак. Я больше не думал о нём применительно к себе. А думал о себе применительно к нему. Может быть, так я обманывал мозг, но это работало. Я не «применялся» к нему. Всё плавно вернулось к началу. Да, я не мог послать его совсем. Я всё так же позволял себя трахать и не задавал лишних вопросов. «Только секс, – повторял я себе, – так было, есть и когда-нибудь не́ будет. Придёт тот самый прекрасный день, когда вместо тошнотворного «жду», я отвечу ему спокойно, что занят. А совсем в идеале – скажу, что не жду его больше никогда. Уверен, он пожмёт плечами, скажет что-то типа «ок, бывай» и пролистнёт дальше свою записную книжку». И в какой-то момент я даже успел порадоваться тому, что явно шёл на поправку. О «можно и не с ним» я думал тоже. И не только думал. Мне повезло не просто быстро, а с первого же письма, которое я настрочил в сети без иллюзий и надежд. А в итоге проболтали с парнем два вечера легко и интересно. Когда я всё-таки опомнился, что на вирте замыкаться не планировал, то предложил встретиться, опять же, не особо надеясь. Но он так же спокойно согласился. При встрече взаимная симпатия лишь усилилась. И уже следующий вечер мы провели у меня и по большей части в постели. Я наслаждался по всем пунктам программы. Его телом, своей активной ролью. Ласкал его, вылизывал, трахал чуть ли не самозабвенно, снова нежил. Лыбился умильно его тягуче-шипящему: «Ник-ки-ит, к-как ж-ше хорош-шо», довольному лицу, и притворным жалобам, мол, завтра никуда не пойду, а то будет, как в известном фильме: «Прошу садиться». «Спасибо я постою». А мне хотелось с ним полежать, поболтать – вот с Санькой было о чём. А на основе схожих интересов мы могли даже строить совместные планы. Я всё реже думал о своей болезни. А когда вспоминал, то осторожно надеялся, что она таки перешла в раздел «было». К тому же «вирус» не напоминал о себе уже больше месяца. Но моё зыбкое счастье исчезло так же быстро, как и появилось. Он позвонил. В тот момент мы с Санькой были у него и, что называется, в процессе. А я – хуже не придумал – подорвался к телефону, словно пожар тушить. – Звиняй, что поздно, – услышал я в трубке. Он, действительно, никогда не звонил в такое время, и никогда не извинялся. У меня даже успела мелькнуть мысль про «что-то случилось». – Ничего. Ты как? – Да норм в целом, – усталым голосом ответил он, – вырвался с грёбаного феста. Бля, заебался бухать. Да и народ так себе... Лан, пох. Ты дома? «Он слегка утомлён бесконечными after-party...» Но он ни-ког-да не жаловался ни на свои тусовки, ни на их публику. Всегда у него всё было зашибись, клёво, круто и тэдэ и тэпэ. И опять он ломал шаблоны и... меня. – Не дома... Но я приеду. Когда? – Через полчаса давай? Впритык доехать, но я без раздумий ответил: – Да. «Он приходит, когда забываешь, как бьют посуду, Потому что в твоих стаканах утихли бури...» Я судорожно собирался, забыв вообще обо всём и о Сане в частности. Наконец опомнившись, я стал лепить какую-то стандартную поебень, всё ещё не глядя на него. А когда поднял голову и увидел его лицо, слова застряли в горле. Я смотрел на Сашку и понимал, что это конец. И даже спустя время я не мог забыть этот взгляд, не мог простить себя. Не помнил, как доехал до дома. Думал только о Сане. Ругал себя, прокручивал ситуацию и понимал, что ничего не изменить. Даже если бы кинулся объясняться, даже если бы забил и остался. Опомнился спустя два часа. Мой персональный дьявол в ту ночь так и не приехал. И я не стал ему звонить, задав себе набивший оскомину вопрос – «зачем». Говорить, упрекать? Бессмысленно. А винить можно было только себя. Через два дня я сделал попытку поговорить с Сашей. Не для того, чтобы возобновить отношения. Я не только проебал его, но и понял, принял, что моя болезнь неизлечима. И таким светлым людям, как Саня, не место рядом со мной. Зачем тогда? Сказать, что я его не заслуживал? Бред. Позвонил – он не взял трубку. Написал в сети банальное «Привет». Ответа не было, а пока пытался настрочить что-то ещё, он стал «не в сети». Не зная толком, о чём говорить, я упорно старался этот разговор таки осуществить. Ждал его вечером около дома. Вышел из машины, когда увидел его подходящего к подъезду. А Саня, заметив меня, чуть ли не шарахнулся в сторону. – Пять минут, – торопливо сказал я, – и я уеду. Обещаю. Он смотрел на меня несколько мгновений, потом пожал плечами и сказал: – Пять минут. Но и когда мы сели в машину, я не мог выдавить ни звука. Я уже про себя грустно усмехнулся мысли, что пять минут пройдут, Саша скажет, что время вышло и уйдёт. Но у него нервы сдали раньше: – Никит, я пойду. – Сань, я... – Ты не обещал мне ни любви до гроба, ни закатов с рассветами. Не морочься. – Сань, ты... – Я хороший, понимающий. Но та самая «до гроба» у тебя на лице напечатана крупными буквами. И не ко мне. – Блядь, – я долбанул ладонью по рулю, задев сигнал. Машина коротко «ругнулась». Пара шедших по двору прохожих обернулись. Я вздохнул: – Сань, это не любовь. Это болезнь... одержимость, что ли. Саша тоже вздохнул: – Я, как лекарство, не подойду. Узковат спектр действия. – Нет! Я не стал бы с тобой так. И не думал тебя унижать, – выпалил я и тут же осёкся: – Чёрт, одного раза уже с лихвой... – Мда-а, – протянул Саня, – это было незабываемо. – Я надеялся, что... отпустило меня... – Да я понял, Никит. Не со зла ты. И даже к лучшему, что всё быстро прояснилось. – Просто не хочу с тобой, как он... Ты светлый и... – Давай без пафоса, а? Я зла тоже не держу. И спасибо за честность. Мне не стало легче после этого разговора, но почему-то я лелеял надежду, что этот разговор хоть немногое прояснял для Саши. Нет, я не мечтал, что он не станет считать меня жалким придурком. Но, может быть, хотя бы не циничным уродом. И, может, ещё хоть какое-то время он сохранит свой... свет. А мой ад продолжался. Очередной звонок. Стандартный вопрос, конечно же, как ни в чём не бывало. И я, естественно, сказал ненавистное «жду». «Он бывает пронзительно нежным, но чаще грубым...» Тот вечер проходил под знаком редкой первой категории. Он был весь из себя заботливый, внимательный. Ласкал меня, ловил каждый вздох, тонко ощущал, довёл меня чуть ли не до криков. И, конечно, не переставал «деткать». Точнее, в тот день пластинка сменилась на «прелесть». «Моя прелесть», блядь. И даже во время моего оргазма, как «заело»: – Давай... прелесть... о да, да-а, прелесть. Я пропускал мимо ушей. Он кончал мне на задницу и спину, продолжая выстанывать «прелести». Мне уже было глубоко похуй. Распластавшись в позе звезды, я плавал в послеоргазменной неге и накатившей слабости. И даже успел усмехнуться мысли, что под эту «мелодию» впору и задремать, пока не услышал: – Пре-елесть... какая же ты прелесть, Маришка. Меня выкрутило, выбросило на грешную землю, хорошо так усыпанную камнями. Я взвыл и отшвырнул его от себя. – Ёбнулся? – услышал я сдавленный хрип, а потом заметил его взгляд с искренним непониманием. – Я? Видимо, когда он увидел мои глаза, память и понимание быстро вернулись. По-змеиному мгновенно он скользнул ко мне, навалился сверху, прижал к кровати. – Ах, ты, мразь! Грёбаный мудозвон, пиздопроёбище охуевшее! – продолжал я вдохновенно-матерно, пытался вывернуться и вломить в ненавистную рожу. И даже не осознавал тогда, что силы были явно не равны, или эмоции мне мешали. Он держал крепко, уворачивался чётко, шептал что-то, кажется, успокаивал. И, в конце концов, я выдохся. Он ослабил хватку, когда я отдышался. Опять накатила слабость, только теперь уже тошнотворная. – Прости, – прошептал он, глядя в глаза. Раскаяние – неподдельное. Сожаление – искреннее. А меня потянуло поблевать уже в буквальном смысле. «Это мальчик «таких-не-любят-таких-стреляют…» – Уёбывай, – всё, что я смог сказать, закрывая глаза. И дальше почти не слышал звуков. Даже когда хлопнула входная дверь, мне показалось, что это где-то у соседей. А я так и лежал, словно всё ещё придавленный им. Смешно. Горько смешно. Я давно уже придавлен им. Персональный гранит с надписью R.I.P. Жеку я встретил случайно в выходной в крупном супермаркете. Вернее сказать, столкнулся в прямом смысле. Он неудобно встал, уткнувшись в телефон, и я, не заметив, задел его тележку своей при повороте в отдел. Я, конечно, был рад его видеть, но как радовался он – сложно передать. Обнимал меня вроде и по-дружески, а вроде и дольше стандартного. И удивлялся встрече, хотя удивляться полагалось мне по логике. И я удивился – очень, когда мне, наконец, удалось спросить какими судьбами он в нашем городе, а Женька ответил, что живёт теперь здесь. – На ПМЖо, можно сказать, – говорил он, я изумлялся всё больше, а Жека продолжал, смеясь: – Филиал же тут у нас. – Офигеть. Мы познакомились аккурат после моей учёбы. Пытаясь зацепиться в чужом городе, я устроился работать на производство, где уровень зарплат по меркам города был не ахти. Но предприятие предоставляло иногородним общагу. А Жека инженерил там уже около года, и ему нравилась работа. Через год мне стало скучно, да и перспективы роста казались нулевыми. Помыкавшись ещё некоторое время, я вернулся в родной город, рассудив, мол, где родился там и пригодился. И не разочаровался в целом. С интересной работой повезло и с жильём. Мать через пару лет, уйдя на пенсию, окончательно поселилась в деревне, оставив мне в распоряжение двушку. Но вне работы, я в тот год не скучал. С Женькой мы быстро сдружились. А, приглядевшись на корпоративе друг к другу «вооружённым взглядом», после «пяти звёздочек», мы потом, можно сказать, были вместе. Можно сказать, потому что общались, тусовались, трахались как-то очень легко, с взаимным удовольствием, но без планов и обязательств. Он вообще, как мне казалось, просто ко всему относился. Не в смысле, что орал на каждом перекрёстке о своих «интересах», а в том смысле, что и на девушек заглядывался, флиртовал. И я иногда думал, что этак «поиграется» ещё какое-то время, а потом обрастёт семьёй, нарастит брюшко. Глядя на его огроменную родню, я не сомневался, что не сегодня, так завтра его «направят на пусть истинный». Он знакомил меня со своим семейством, таскал на семейные мероприятия, на чьи-то дачи. Мы уставали, помогая с делами, и отдыхали душой. Общались, как друзья, разумеется. Только в бане он зажимал меня, возбуждаясь моментально, глядя безумным голодным взглядом, а позже я зажимал ему рот. Расстались так же просто, как и сошлись. Общались ещё какое-то время в сети, но в итоге всё сошло на нет тоже ровно и незаметно. – Надо ж, как встретились. Я ведь хотел с тобой найтись. Ну, там... как-что... просто узнать, – последнее Жека сказал, странно смутившись, но лишь на мгновение и продолжил свой рассказ с энтузиазмом: – Три месяца – на авралах, спать-то особо некогда было, сейчас вот хоть малость посвободней... Блин, как же я рад тебя видеть, Никитос. – Взаимно, Жека, ох, взаимно, – я говорил абсолютно искренне. С ним было хорошо. Просто вот так стоять и болтать. – Что я всё о себе? Сам-то как? – спохватился Женька. – На букву «Хэ» и не подумай, что хорошо, – получилось смешно, потому что ответил я всё ещё с довольным выражением лица. – О как, – отозвался он серьёзно, но тут же рассмеялся: – Давай макнём твою буквицу в сорокоградусную? Махом растворится. – Несомненно, – я тоже засмеялся, – а ты как? Ну, помимо работы? Честно сказать, думал у тебя семья... – ляпнул я и тут же ругнулся про себя. По-идиотски прозвучало. – А-а, не-е, – отмахнулся он вроде опять беззаботно, но что-то во взгляде изменилось неуловимо. – Помнишь, как в известной фразе – «с барышнями поаккуратней, мраморные они, не мраморные – наше дело сторона. Сиди на солнце, грейся». Я расхохотался: – Эта формула любви для нас, ага. – Слушай, давай, правда, посидим? Можно у меня. Хата служебная... тут, кстати, два шага. Ну, или где хочешь? Ты когда сможешь? – Хоть сейчас, Жек, – выпалил я, искренне радуясь его предложению, – до послезавтрашнего утра я абсолютно свободен. А тебе когда лучше? – И мне хоть сейчас, выходные без дерготни по работе, надеюсь, будут, – Женька тоже улыбался и прямо фонил радостью. А меня его улыбка – как то самое солнце – грела. – Блин, только я на тачке. Затариться хотел, а то холодильник пустой. Если пить будем... давай, может, ко мне? Сейчас как раз купим всё. – Отлично, я тоже, правда, хотел на неделю закупиться, но потом тогда. – Не, погодь... Ты на машине? – Да не, я ж тут рядом. Два пакета, что ль, не допёр бы? – Ну и давай, чего откладывать? Завезём к тебе, выгрузишься, и ко мне поедем. Жека согласился, мы обменялись телефонами, «разъехались» на время, чтобы пробежаться по магазину, и договорились созвониться на выходе. Я обещал прихватить выпивку и «покатил» в винный отдел. Пока шарахался по магазину, успел покрутить в голове мысль про «тень на лице» Женьки, мелькнувшую после моего упоминания семьи. Задумался о странности его переезда сюда. Даже если у него не было своей семьи, вряд ли он уехал бы от большущей и дружной родни без повода. Но потом здраво рассудил, что Жека сам расскажет то, что посчитает нужным, и постарался побыстрее закончить с покупками. Мне хотелось поскорее увидеть его снова, быть с ним, говорить. Просто так. Без подтекстов и планов. Хотя глядя на него, сложно было чувствовать только дружеские эмоции. Никакого брюшка у него не наблюдалось. Жека вообще почти не изменился за эти несколько лет. Оделся в тот день, конечно, из оперы «за хлебушком сходить». Но общий стиль явно сменил на более офисный, так сказать. Стригся теперь коротко. Не побрился, видать, утром, но определенно только этим утром. Не то, что раньше – мог и несколько дней не заморачиваться. Но его ни на миллиметр не портило ни то, ни другое. Или же я предвзято судил. Хотя девушки явно были со мной согласны. Я заметил Жеку, проходя мимо сыров. Он опять «завис» в телефоне и помешал своей тележкой какой-то барышне. Она сначала грубовато толкнула его, мол, чего растележился по всему отделу, не один ты тут, в выходной день тем более. Но когда он поднял голову, быстро подвинул тележку, попросил прощения и примирительно улыбнулся, она смущённо заулыбалась в ответ и кокетливо кивнула, принимая извинения. А я понял, вернее, вспомнил, почему он сосредоточенно таращился в телефон. Мать, прося его зайти в магазин, писала ему список, чтобы ничего не забыл. Видимо, привычка осталась, только теперь записывал сам для себя. Девушка «уплыла», покачивая бёдрами, а Жека заметил меня. Улыбнулся шире, теплее, показал жестом, что уже почти всё набрал. Я тоже улыбнулся и пошёл к кассам. Когда подъехали к его дому, у подъезда места для парковки не нашлось. Жека назвал номер квартиры, но я сказал, что найду куда приткнуться и подожду. И опять улыбался, предвкушая хорошее общение. Ни на что не надеялся и старался не заморачиваться далеко идущими планами. Но рядом с Жекой, так же как и с Саней, я позабыл на время о своей одержимости. Подумал, что по приезде домой быстро соображу курицу с чесноком, как Женька всегда любил. Порадовался, что успел убраться дома, что в машине не срач – заезжал на мойку как раз перед поездкой в магазин. Что сам побрился и одет нормально. Машинально посмотрел в зеркало и улыбнулся, поймав себя на мысли, что хотел нравиться Женьке и не только, как собеседник. И когда мой кошмар вдруг втиснулся в мысли, меня резануло раздражением и злостью. Я погнал его образ по нецензурным ступеням и зарёкся по приезде домой вырубить телефон. Во избежание, так сказать. Дома, пока готовили, повспоминали прошлое, поржали, я тоже рассказал вкратце о себе, тоже по большей части про работу. Выпили за встречу, поели, потом Жека разлил очередной раз и сказал: – Бабка померла в прошлом году. И дядя Коля. Рак – сгорел быстро. Ты его, наверное, не помнишь, но всё равно давай помянем их. – Да, Жек, конечно. Пусть земля пухом. То ли двоюродного, то ли троюродного брата Жекиного отца я, действительно, не помнил. А к бабе Нюре, с которой жил тогда Женька, относился с уважением, и она всегда тепло меня принимала. Говорить с ней приходилось всегда громко – она плохо слышала. Зато ночами её слабый слух оборачивался для нас огромным плюсом. Бабу Нюру обожала вся родня, и она, конечно, любила всех, но особенно Женьку. И когда дед умер, к ней поселили именно Жеку – помогать вроде как. Хотя бабулька была таким живчиком, что сама ещё помогала многим. – Я тогда с парнем встречался. Ну и у меня зависали частенько. А ты ж знаешь, у меня вечный проходной двор. В общем, меня сеструха спалила. Не в койке, конечно, – засмеялся Жека, – сам сдуру сболтнул. Женькиной сестре приглянулся его парень. Однажды, будучи в гостях у брата, спросила, есть ли у друга девушка. Тот поперхнулся чаем и, растерявшись, сказал, что нет. Это было главной ошибкой, потому что сестра развернула активную деятельность, стараясь обаять его. И Жеку пыталась привлекать: просила поговорить, спрашивала, когда друг к нему придёт, чтобы притащиться в гости. Они с парнем в итоге устали отмазываться, а порой и прятаться от настойчивой поклонницы. И Женька, рассчитывая на понимание, доверился сестре. Но прогадал. Она была шокирована, подавлена. И ушла тогда от Жеки молча. Тем не менее, он даже предположить не мог, что она сдаст его, причём не только родителям, а чуть не всей родне «по секрету». Случился жуткий семейный скандал. Кто-то вообще не мог поверить, кто-то предлагал «лечить мужика», кто-то жалел, но, опять же, как «больного». Отец набил ему морду, потом не общался и ходил чернее тучи. Другие выносили мозг Женьке. Он, естественно, понимал, что никто особо счастлив не будет, если узнает, но такого потока грязи и неприятия не ожидал. Изумлялся искренне, но на попытки вернуть «заблудшую душу» не повёлся. А уж на предложения лечить «болезнь» вообще вызверивался. В итоге стал изгоем. Отвлекался, ушёл с головой в работу. С парнем на фоне всего этого невроза отношения разладились. Тот сам не афишировал свою ориентацию и банально испугался, что волна шумихи докатится и до его близких. Продолжая охреневать от истерии в своей семье, Жека не винил его за этот страх. В свободное время запирался дома, подрядился одним из модераторов на городском форуме. – Знаешь, чужие сралки читать – та ещё работёнка, зато отвлекает, – грустно усмехнулся он, – а сетевые тролли отвлекают так себя... от говённого, беспросветного реала. Ругаются, мирятся, бьют или отворачиваются от кого-то стаей. Иллюзия значимости, общения. Иллюзия жизни. Не понимают только, что это ещё бо́льшая чёрная дыра. А потом Женька решил, что вылезет из кожи, но добьётся, чтоб его перевели сюда. Однако особо напрягаться и не пришлось. Начальство поддержало инициативу и с удовольствием бросило опытного работника на развитие филиала. В семье началась новая серия скандалов. Начали делить Жекину квартиру. Именно Жекину, потому что бабка отписала свою жилплощадь ему. Этот факт тут же припомнили и назвали несправедливым. Ему в приказном порядке велели «вернуть квартиру в семью». Перед отъездом у Жеки, несмотря ни на что, возникали мысли пустить жить к себе кого-то из родственников. Но после такого расклада, он послал всех подальше. Не на луну же улетал, и мотаться по той же работе приходилось. Да и кто знал, как дела сложатся и что ещё взбредёт в голову «любимым родственничкам». При таких делах был риск, что приезжать или возвращаться стало бы некуда. Я слушал и понимал, что по сравнению с Жекиным попадаловом, мои проблемы – детский лепет. Ведь родня для него всегда была очень важна. Его сестру я помнил весёлой девчушкой-подростком. Она обожала брата, и он её любил, конечно. Вообще всё их семейство со стороны казалось дружным и крепким. Почему сестра так поступила – по наивности или от обиды – я не думал. Чужая душа – потёмки, да и какой смысл? А Женька меня восхищал. Мне даже стало стыдно за себя. Понимаешь ли, сопли на кулак мотал из-за херни, а он, пережив неприятие, предательство близких людей, старался жить дальше, не ломаясь, не предавая себя. И я его хотел. Во всех смыслах. Мы ещё выпили, и Женька плавно перевёл разговор на позитив. Опять вспоминали прошлое, общих знакомых, коллег. В общем, как говорится, хорошо сидели. И я бы сидел так с ним до утра. Трепался ни о чём или молча смотрел. А ещё лучше полежал. Снял бы водолазку, которая, безусловно, шла ему, но без неё... Стоп. Когда встретились, на нём были тёмные куртка нараспашку, толстовка и спортивные штаны. А сейчас светлая водолазка и чёрные джинсы. Почему мне не бросилось это в глаза сразу? Он вышел из дома всё в той же куртке, только застёгнутой. Но когда приехали ко мне, мог же заметить. Хм, получается, он переоделся, чтобы... побухать у меня на кухне? Ни-фи-га. Я, пока его ждал в машине, ловил себя на мысли, что хотел нравиться ему. А ему, значит, тоже хотелось нравиться мне? Или я просто желал так думать. Но после выпитого мир казался ярче и лучше. Я смотрел на Женьку, лыбился счастливо и наслаждался взаимностью, пусть и мнимой. Пока Жека не нарушил идиллию, спросив всё же о моих проблемах. Причём предположил сразу, с чем они могли быть связаны. О многом из моей жизни уже поговорили, вроде всем я был доволен. Оставался вопрос личной жизни. А я уже не имел желания обсуждать эту тему. Я отлично себя чувствовал и не хотел портить нам вечер. Моя буква «Хэ», как Женька и говорил, уже почти растворилась, только не в бутылке, а в душевном тепле и комфорте, которые явно ощущались сейчас между нами. К тому же на фоне рассказа Женьки моя одержимость казалась бредом и глупостью. Хотя это было глупо и без всяких фонов. – Да ну, Жек, стрёмно рассказывать. Фигня... – Неудачные отношения? – он аккуратно попытался развить тему. – Охуенно неудачные, – вздохнул я, – крайней степени навязчивости. Лан, Жек, уже растворилось, как ты и обещал, – засмеялся я, закрывая всё-таки тему. И эта недоговорённость стала большой ошибкой, потому что, как позже выяснилось, Женька неправильно меня понял. И он не стал настаивать, а опять грамотно перевёл тему. Мы ещё поболтали, посмеялись, потом он в очередной раз похвалил моё гостеприимство: – Душевно сидим, Никит. Да и закусь отличная. В общем, тот случай, когда можно и ещё выпить. – У меня вискарь есть, – мгновенно вспомнил я. Продолжения банкета я хотел не меньше Женьки. – О, отлично, – так же быстро отозвался он. Я сорвался с места, а Женька зачем-то пошёл за мной. Осмотрелся у меня в комнате, сказал стандартное про уют и удобство и присел на диван, который я не складывал, а просто накидывал сверху покрывало – типа, заправил. А я, покопавшись, не нашёл виски. – А, в стенке, наверное, – вспомнил я вслух. – В большой комнате, – уточнил я, почему-то останавливаясь напротив Жеки и не спеша идти в эту самую большую комнату. Смотрели друг на друга, улыбались, но недолго. Он резко поднялся, шагнул ко мне и обнял. Улыбок – как не бывало, но и напряга не было. Спокойно, обыденно как-то, словно каждый день так. И опять взгляды и опять только несколько мгновений для безмолвного согласия. А дальше – кайф, неограниченный временем и пространством. Без взрывов и феерических страстей. Медленно и настойчиво, нежно и сильно. Без сомнений, будто и не расставались вовсе, будто обычный день для нас. Мы. В каждой детали ощущалось. Желание, понимание, знание – всё взаимно и почти беззвучно. Только раз я прохрипел: – В ящике... нижнем. И он уже в конце: – Как же я скучал, Никит. А когда схлынули одуряюще наслаждение и послевкусие, меня накрыло другими волнами. Вина, эмоциональное похмелье. Как я мог поступить так с Жекой? Ведь теперь ко мне на километр не стоило подходить. Я ничего не мог ему дать. Ни бесшабашной лёгкости отношений, как раньше, ни чего-то более серьёзного и подавно. С Санькой хоть какое-то было оправдание. Я тогда был полон решимости и уверенности, что избавился от зависимости. А сейчас? Неизвестно сколько я лежал так и пялился в потолок. Но, видать, мысли и чувства легко читались у меня на лице, потому что Жека прервал моё молчаливое эмоциональное самобичевание: – Никит, ты... не обязан... Я чуть не заорал от безысходности и боли, дёрнулся к нему, прервал, накрыв рот рукой. А потом обнял, ткнулся лбом в шею, дрожал, прижимался, а лучше сказать, прижимал его крепче. Женька тоже обнимал, гладил, не торопил и только, когда меня немного попустило, обхватил мою голову руками, понуждая смотреть на себя: – Давай всё-таки ещё выпьем? Я кивнул. Мы по очереди сполоснулись. Я погрел остывшую курицу, нарезал хлеб, а Женька настрогал ещё салата. Когда сели, я хватанул хороший виски, как водку. А потом рассказал всё, включая случай с Санькой. Женька молчал. И чем больше я рассказывал, тем больше мрачнел, вернее, как-то отстранялся, отдалялся. Я почти физически это ощущал. А чего собственно я ожидал? – Жек, извини, что сразу не сказал, – сделал я попытку расстаться хотя бы не врагами, – просто на фоне твоих проблем, это всё такая хуета, да и та по большей части у меня в башке. – Не-е. Какая же это хуета, Никит? Тут серьёзно всё, – Женька резко выплыл из прострации, – ну, а с парнем тем... Сашей, ты больше не встречался? Вопрос показался странным – я ведь рассказал всё подробно. – Нет, – коротко ответил я. – Угу, – Женька опять смотрел в никуда, – не помнишь, какой у него ник? Ох, Жека-Жека. Лучше б по роже съездил. Я назвал Санькин ник. А потом добавил, причём без издёвки – теперь уже я был отстранён и безучастен, – что и адрес его, и телефон помню. Женька выругался, потёр лоб и сказал: – Прости, Никит. – Я заслужил, Жек. – Нихуя! – он ударил ладонью по столу. – Сам виноват, по-идиотски я... Блядь! Он резко встал, подошёл к окну. – Встреча эта... Накрыло меня. Рад был... и ты... то есть, мне показалось... Женька признался, что из моего скомканного упоминания личной жизни сделал неправильный вывод. Понял, что было что-то болезненное. Но ключевым выделил именно «было». Опять же, внезапность встречи и очевидная радость обоих, плюс выпили, посидели отлично. И всё это быстро и неожиданно. Он продолжал ругать себя, сбивался, нервничал. Смотрел в закрытые жалюзи, раскачивался с пятки на носок. Не знал, куда деть руки: то засовывал в карманы, то скрещивал их на груди, то тёр большим пальцем одной руки ладонь другой, словно она чесалась. Он так делал, когда сильно переживал за что-то. Я помнил эту его машинальную привычку. И свою реакцию тоже помнил. Я аккуратно касался его рук, слегка сжимал, успокаивая, а потом целовал его ладонь. Это помогало мгновенно. Жека выдыхал, успокаивался, а чуть позже и решение проблемы находилось как-то спокойно, и, главное, простое и верное. – В общем, хрень полную я себе... – наконец повернувшись, начал Женька, но перехватив мой взгляд, осёкся и, опустив голову, закончил тихо: – Намечтал. – Жек, так я тоже, – подорвался я со стула, – так рад и... Ёбаный-же-пиздец! Женька опять «почесал» ладонь. Я смотрел на это и даже инстинктивно шагнул ближе, но опомнившись, замешкался, сглотнул. А Жека резко перестал и опять сунул руки в карманы. Я вздохнул и добавил, тоже не глядя на него: – Потом, представил, что он позвонит, и я... Женька не дал мне договорить: – Да, Никит, я не стебал, когда... а какой у тебя адрес? Я сказал адрес, растерявшись, и скорее машинально. – Угу. А где телефон? А-а... – Женька говорил с самим собой. Вспомнив, что оставил телефон в куртке, пошёл в прихожую, огибая меня аккуратно, словно боясь задеть. Хотя какие страхи? Дело было, наверное, в неприязни. Я слышал, как он вызвал такси, а потом зашёл в ванную. А я так и стоял столбом, только взглядом упёрся в часы. Женька вышел через пять минут. Я посмотрел на него, не помня, как повернулся. – Не стебал, когда говорил, что серьёзно всё, и ты молодцом, что... – продолжил он свою фразу, но его прервал звук сообщения. Он отвлёкся, чтоб прочитать. Убрал телефон в карман, разлил нам виски, поднял бокал и сказал: – Давай на посошок. И не дожидаясь меня, опрокинул, как и я до этого – будто стопку водки – и пошёл одеваться. Я снова не помнил, как дошёл до прихожей. Женька не смотрел на меня больше и ничего не сказал, уходя. Но, собственно, какой смысл? Уже попрощались. Странная штука – между сном и явью. Вроде во сне, а вроде и нет. Если я спал, то Жека мне снился. Если не спал, то думал о нём постоянно. Вспоминал. А иногда мне «снилось», что это не воспоминания, и он рядом – смеялся, обнимал, говорил... «...как же я рад тебя видеть, Никитос...» «...хотел с тобой найтись...» Относительно оклемался я только к ночи воскресенья. И тогда уже точно не спал. Лежал, «плевал в потолок», не сомкнув глаз до утра. Осознав, наконец, что я проебал. На работу приполз, словно с бодуна. Дел, как нарочно, было полно, к вечеру устал чертовски. А дома вонь от закисшей еды таки вынудила прибраться. И потом отрубился быстро, но всё равно, мне опять показалось, что Женька со мной. И я улыбался, погружаясь в какое-то особое удовольствие. Спокойное, тихое, обволакивающее уютом, комфортом и безоговорочно – моё. А следующим вечером у меня на пороге возник персонаж «Матрицы». Было с чего поржать, если бы не было так грустно. Он шутил и рассказывал только что-то забавное – могло показаться, что хотел меня как-то развеселить. При этом подчёркнуто и часто называл меня Ником. Хотя я в первую же встречу говорил, что мне не нравится это сокращение моего имени. Потом, конечно, забил. Да и, по сравнению с «деткой», это звучало относительно нормально. На его шутки мне и раньше было плевать, а тогда я, видимо, выдохся эмоционально настолько, что не чувствовал уже ничего. Даже в сексе он не успел раскачать меня до оргазма и, когда кончил, сподобился мне отсосать. Но и это шло вяло, пока я не закрыл глаза и не подумал почему-то о Жеке. И вот тогда вышвырнуло из реальности офигенным наслаждением. Причём надолго. Я ещё какое-то время потом пытался сфокусировать зрение на ухмыляющейся роже. Сознание не принимало этот образ, старательно подменяя его Женькиным. – Де-етка, ты больше не обижаешься? После этого вопроса я, наконец, «навёл резкость». Несколько мгновений смотрел, как на привидение, которого по логике или быть не могло, или я не мог видеть в силу отсутствия «третьего глаза». К сожалению, чтобы рассмотреть довольную лыбу мне хватило двух глаз. А ещё через пару секунд дошёл и смысл сказанного. Фраза – до блевоты анекдотичная. Этак можно было спросить кого угодно, не опасаясь ошибиться и даже не помня повод для обиды. Я расхохотался. И ржал громко, долго, чуть не до икоты. Когда немного успокоился, спросил в тон его вопроса: – Да-ара-агой, а ты всем, кого ебёшь та-ак говоришь? – Обижался, что я тебя женским именем, – начал «дарагой» со вздохом. О, он помнил, как накосячил. Прогресс, однако. – А сам истеришь, как баба. «Ты встаёшь на дыбы, ты как будто висишь на дыбе…» – Уёбок ты, – прохрипел я сквозь зубы. – Почему? – без паузы спросил он. А, действительно, почему? Мы никогда с ним даже не обсуждали наши отношения. Да и какие разговоры могли быть в отношениях, смыслом которых являлся секс без обязательств? Если только в попытке перевести их в иные плоскости. Но в нашем случае это было бессмысленно, бесперспективно, а главное, не нужно ни ему, ни мне. Он ждал ответа лишь несколько секунд, потом вздохнул и ушёл в ванную, а вернувшись, стал одеваться. А я успел подумать о «поговорить». Если у меня не получалось соскочить с него, может быть он... – Уйди, – сказал я, – совсем. Прошу... не приходи больше. Он подошёл ближе к дивану. Смотрел на меня, но молчал. Я не мог расшифровать его взгляд. И, в конце концов, добавил: – Обещай, прошу. Он отвёл взгляд в стену и, словно известные строки были написаны на ней, «прочитал»: «Когда я перестану тебя ждать, Любить, надеяться и верить, То я закрою плотно окна, двери И просто лягу умирать». Потом посмотрел мне в глаза и сказал: – Пообещаю, когда пойму, что ты будешь жить. Он ушёл, а я лежал опять придавленный, теперь его пониманием, его... жалостью. «Он уходит, и ты понимаешь, что это финиш, Собираешь себя по частям и опять половинишь...» От мысли, что он жалел меня, на душе стало совсем мерзостно. Но и это не поддавалось сравнению с чувствами по отношению к себе. Я вдруг осознал, что сам себя жалел всё это время. Как в бородатом анекдоте, где мужик молил боженьку позволить ему выиграть в лотерею, а тот, в конце концов, со вздохом спросил: «Ты билет лотерейный купил хоть раз?» Мне эти билеты даром подавали на блюдах с каёмками. А я даже цифры не мог сверить. Зачем? Куда проще возводить в культ своё «горе» и поклоняться ему. И, естественно, винить во всём болезнь. Нет, были минуты «просветления», когда я осознавал свою вину, но всё равно пытался лечить симптомы, а не болезнь. Чего я от него хотел? Элементарного уважения? Так он, небось, и уважал по-своему. Долгие перерывы между встречами, «детки», «прелести», оговорки бабскими именами – это не унизительное или пренебрежительное отношение. Это его стиль и образ жизни. «Это мальчик «плевать-я-хотел-что-случится-после...» Почему можно было винить его за это, предъявлять претензии или обидки? Если что-то человеку не приемлемо, он, по логике, либо обсуждает это с партнёром, и они вместе пытаются найти компромисс, либо прощается. Как говорится, не хочешь срать – не мучай жопу. Я же истерил и жевал сопли «тихо сам с собою», оправдываясь то страхами, то ещё не пойми какой херотой. Скулил, жаловался на злодейку судьбу, упивался своими страданиями. И не понимал, что давно уже... живой. И теперь я хотел жить. Не назло, не вопреки. Просто жить для себя, для... Женька. Я думал о нём. Хотел позвонить, написать. Строчил «рыбы» для возможного разговора. Стирал, материл себя, снова писал и снова к чертям удалял. Не простит, не поймёт. Я бы сам не понял. И, будучи в здравом уме, уж точно не стал бы связываться с полоумным, который может вытащить член из твоей задницы и умчаться в ночь на крыла́х любви. Я опять «искал пятый угол». Только не жалел себя, а сожалел, загоняясь самобичеванием. К концу недели в лексиконе закончились ругательства. Я даже погуглил синонимы. Проржался, нашёл очередное определение для себя. Обмудок – конченый человек. И для своих стенаний – пиздострадания. В итоге пришёл к выводу, что опять придумывал себе оправдания для бездействия. В тему вспомнились слова Женьки: «...ещё бо́льшая чёрная дыра...» Угу. Тяжёлая, прожорливая, беспощадная. Ещё немного и можно было переквалифицироваться в того самого сетевого тролля. Не-е, нах, это совсем уже, выражаясь сетевым же сленгом, днище. Я снова погрыз себе мозг и пришёл к выводу, что надежда ещё оставалась, если Жека не разочаровался во мне. После нашей встречи, он, вполне возможно, считал меня слабаком и жалким уёбком. Он-то не сломался после куда более реальных проблем. А я убивался из-за херни. Но всё действительно произошло очень быстро: неожиданная встреча, теплые воспоминания, взаимные радость, желание, притяжение. Совершенно естественно, что у него могли появиться мысли или планы на дальнейшее наше общение, как минимум такое же хорошее, каким оно было раньше. А я, понимаешь ли, так обломал. Может, он злился от обиды? Сам даже признал и извинился, что психанул, подъебнув меня Санькой. И объяснил как раз тем, что обманулся в своих ожиданиях. Сам себе намечтал – так примерно он сказал. Стоп! «Как же я скучал, Никит». Какой же я ёбаный дебил. Как я мог не обратить внимания на эти слова? Упёрся тогда в свои стенания, а Жека... Но, бля, это невозможно. Несколько лет прошло. И расстались мы тогда ровно. Не мог он всё это время... Нет-нет, скорее всего я ошибался. Жека же выдал это в такой момент... хотя даже случайно такое вряд ли можно... Твою же мать! Но я погнал все бессвязные мысли и предположения из головы. Если стал бы заморачиваться дальше, вообще бы ни на что не решился. А мне нужно было поговорить с Жекой. Я не собирался звонить или у подъезда караулить его. Учитывая, что он знал историю с Санькой, это стало бы жалким и комичным дежавю. Вернее, звонить я собирался, но в дверь. Конечно, я рисковал не застать его. Тогда я бы приехал в другой день. Или застать... не одного, но об этом думать не хотелось. И, в конце концов, тоже стало бы неким результатом и ответом мне. Я приехал в районе восьми вечера, и мне повезло во всём. Жека был дома, один, разрешил мне войти и согласился выслушать. Он жил в обычной однушке с «муниципальным» ремонтом, икеевской мебелью, посудой и стандартным набором бытовой техники. Женька даже предложил мне чай, но ни о какой радости не могло быть и речи, разумеется, хотя напряга или злости я тоже не заметил. Скорее чувствовал отстранённость и равнодушие. Я не стал тянуть время и попросил его дать мне шанс. Сказал, что это не попытка забыть или «вылечиться» от моей «болезни». И что согласен на любой вид общения, лишь бы это общение было, потому что постоянно думаю о нём. Женька слушал, как мне казалось, всё так же отстранённо, но когда я замолчал, ожидая его решения, он тоже немного помолчал, а потом спросил: – Ты виделся с ним после нашей встречи? Я, конечно, охренел от вопроса, но хотел быть честен до конца. Ложь, какой бы она ни была, точно не помогла бы наладить общение или построить отношения. – Да, – ответил я тихо. – И тоже думал обо мне? Ох, ты ж, блядь! Ну что ж правду, так правду. – Вот как ты угадал, Жек? Ведь так и было́. Кончить не мог ни когда он меня трахал, ни когда отсасывал, – я вспоминал и выплёвывал слова из оперы «как есть», – подумал о тебе и улетел так, что... а потом ещё никак не мог сообразить, какого ты ухмыляешься по-идиотски и чушь городишь. Женька молчал, а я выдержал его взгляд лишь несколько мгновений. Мне показалось, что равнодушие сменилось презрением. Но когда я посмотрел вниз, то увидел, что он трёт ладонь. И я опять дёрнулся к нему и даже почти коснулся, но он резко убрал руки со стола. – Жек, я хотел... – я поднял голову и опять споткнулся о его взгляд. – Я знаю... помню, – процедил он сквозь зубы, а я словно видел, чувствовал, что под столом он сжимает кулаки, и даже хотел, чтобы он меня ударил. Я заслужил и не раз. А напряжённость уже ощущалась кожей, и подобная разрядка была бы не худшим вариантом. Но Жека вдруг встал и отошёл к окну, как тогда у меня дома, но в этот раз повернулся почти сразу и сказал: – Откровенность за откровенность, как говорится? Я кивнул и он продолжил: – Когда ты уехал... херово было. И когда с другими... тоже тебя вспоминал. Он посмотрел в потолок и усмехнулся грустно: – Смешно. Забыть, отвлечься надеялся, а получалось наоборот. Смешного-то было мало, конечно. Но мы дошли до моих предположений и вопросов, которые оставались пока без ответов. И я спросил осторожно: – Почему не сказал, Жек? Ведь я не... – я прикусил язык. Не знал? Не думал? Не замечал его чувств? Худшего времени, чтоб задвинуть такое, наверно, за всю жизнь бы не нашлось. Пока соображал, как сформулировать, Жека спросил: – Что бы изменилось? Ты бы остался? Я пытался представить, вспомнить и предположил максимально честно для самого себя в первую очередь: – Жек, сложно сейчас судить, но думаю, что остался бы. – Может быть. Но что я мог предложить? Комнату с бабкой за стенкой и родственничков, сующих везде носы? Нас бы рано или поздно спалили. – Но мы могли бы вместе... – Ага, признаться гордо и вылететь на улицу во имя большой и чистой? – перебил он. – И возненавидеть друг друга на следующий день. Он вздохнул: – Всё я сделал правильно, Никит. Тогда. Да и не подыхал я... Поначалу только малость. Женька снова сел за стол, отхлебнул остывший чай жадно, словно у него в горле пересохло. – А сейчас... Ты не вини себя, Никит. Это я не подумал, что у тебя давно своя жизнь – слишком обалдел и обрадовался. Даже поверил было в сказочку про счастливую судьбу, – Жека усмехнулся горько. А мне то ли орать, встряхнуть его хотелось, то ли бухнуться в ноги и выть, чтоб хоть как-то привлечь внимание, потому что Жека меня не слышал. Какая, к ёбаной матери, у меня была жизнь? – Я пришёл просить второй шанс, – начал я хрипло. Тоже хлебнул из своей кружки и продолжил: – А получается, что третий. Тогда был глухой, слепой и без мозгов. Теперь вот проебал... Я долбоёб и распиздяй последний. Но, Жек, я готов на любые условия. Чистые листы там или ждать сколько скажешь. Сейчас точно уверен... в себе. Трезво осознаю, что не разочарую тебя, если только уже не... Женька потёр виски, потом лицо и сказал, наконец: – Давай-ка, правда, посидим как-нибудь на трезвую. И где-нибудь... ну, не дома. В тэцэ тут ресторан есть путёвый. Плов хороший и... чай. – А-а-атличная идея, Жек, – я аж заикаться начал. – Только на той неделе. Сейчас дел полно и к себе хотел мотнуться. – Да-да, как скажешь, – я уже с трудом сдерживался, чтоб не лыбиться, как идиот. – Ну, вот и договорились, – он тоже улыбнулся, но посмотрел как-то... мол, пора бы и честь знать. Я понял безмолвный намёк мгновенно, агакнул и подорвался с места: – Ну, я пойду. – Угу. Я быстро собрался и сказал на прощание с плохо скрываемой радостью: – До встречи, Жек. Он кивнул: – Я позвоню. Я забыл, что в доме есть лифт, машину открыл со второго раза, ключом в замок попал с третьего. Жека ничего конкретного не сказал, не обещал. Но я был несказанно рад уже и этой слабой надежде. Дальше всё зависело только от меня. Все дни до звонка Женьки я летал на тех самых крыла́х. Кайф от предвкушения встречи, несмотря на полнейшую неопределённость и зыбкость, не проходил. Думал я о Женьке весьма активно. И в душе́, и в ду́ше, и на диване. И утром, и вечером, и во сне, и наяву. А в тот вечер, когда он позвонил, вообще впал в эйфорию. Полчаса брился, два раза помылся, три раза переоделся. В кабак, бля, плова пожрать. Плов, правда, оказался хорош. Поначалу между нами с Жекой ещё ощущалась скованность, но потом поели, я с прицелом на будущее расхвалил и еду и заведение, сказав, что не бывал в нём раньше. И вообще, в этот большой торговый центр заезжал только за продуктами и, мол, зря. А Женька уже даже сходил бесплатно в местный фитнес-клуб по какой-то рекламной акции. Но абонемент решил не брать, потому что не знал ещё, будет ли получаться ходить с его занятостью. Но я всё равно «играл на своём поле». Жека, в силу всё той же занятости, ещё мало что знал в городе, и я с упоением рассказывал. Я не осторожничал и не намекал. Говорил открытым текстом, не собираясь скрывать, что намерен напрашиваться на продолжение банкета. И рад буду составить компанию в любое удобное для Жеки время и в любом месте. Он искренне соглашался, а я готов был, как пацан, прыгать от счастья. Хотя к концу вечера шевелился уже с трудом. Видимо, слишком много заказал. Еда оказалась не только вкусной, но и сытной, и порции были большие. Я развалился на подушках и картинно постанывал. В общем, вечер удался. Мы болтали на отвлечённые темы, не касаясь скользких пока ещё вопросов, но тепло и комфорт первой встречи незаметно вернулись. В итоге мы договорились созвониться уже на следующий день и решить куда пойдём. Вернее, решить должен был Жека. Я ответственно заявил, что полечу с ним хоть на Луну, если ему приспичит потоптаться по её «морям». Расстались, пожав друг другу руки. Я даже накрыл его ладонь своей и держал дольше положенного, а он не пытался освободиться. И я уже сам отпустил, смущённо улыбнувшись: – До завтра, Жек. – До завтра, Никит, – отзеркалил он, тоже улыбаясь. На следующий день Жека заявил, что ему лень готовить, поэтому мы пойдём опять «где пожрать». И выбрал китайский ресторан, сказав, что если нам понравится, он и «с собой» закажет. А я, конечно, был за любой кипиш, главное – с ним. Мы договорились о времени, попрощались до встречи, я положил телефон на тумбу и завалился на диван. Женька ничего мне не обещал, а наши встречи пока больше походили на дружеские. Но я точно знал, что всё у нас будет отлично. И рассветы, и закаты, потому что я сделаю всё возможное и невозможное, чтобы не проебать подаренный Женькой шанс и построить наше «долго и счастливо». Я лежал, закинув руки за голову, и понимал, что безоговорочно счастлив. Всё сейчас зависело только от меня. Я повторял это себе снова и снова. Но эта громадная ответственность не давила, не тяготила. Напротив, придавала какие-то невероятные силы. Матрица рассыпалась мириадами цифр. Чёткая предопределённость и безысходность рушились. И пусть в моей реальности ещё не было видно безоблачного неба, но дышал я уже полной грудью. Телефон «ожил» мелодией, которую я поставил лишь на один контакт. Но я не переставал улыбаться, когда потянулся к трубке. В этот раз он звонил как раз в тему. Пришло время выполнять обещание. – Привет, дома? – Дома, ага, – отозвался я, улыбаясь ещё шире, – лежу, кстати. Охрененно живой.