***
— Я тебя больше не люблю! — сестра едва сдерживала слезы — её губы дрожали, левая бровь нервно дёргалась, а щеки стали ядовито-розовыми. Она сжала кулачки и с королевским достоинством вышла из моей комнаты, обиженно хлопнув при этом дверью. Я тяжело вздохнул и лёг на спину: нелегко быть старшим братом, если шестилетняя сестра уже слишком много знает и считает, что я к своим девятнадцати годам не то что как мужчина не состоялся, а вообще не достоин права считаться личностью. В коридоре послышались папины шаги и мужественные всхлипы Евы. — Что случилось, принцесса? — Ничего, — по-взрослому сдержанно ответила сестра, но уже через секунду снова раздался всхлип. Я поднялся с кровати, взял лежащий на столе томик Гёте и удобно устроился на коврике возле неё. Если подумать, то мебель в моей комнате четыре на четыре ограничивается кроватью, журнальным столиком, шкафом с моим скудным гардеробом и несколькими книжными полками, не считая коврика возле кровати. Аскетизм в чистом виде, я прям вылитый Пушкин времён Царско-Сельского лицея! Через пару минут в дверном проёме показалась фигура отца, от тени которого по стенам расползались миазмы. — Евграф. Что ты сделал с сестрой?.. Часто в период длинных бессонных ночей я размышляю о причинах, побудивших моих родителей назвать меня ТАК. И всякий раз прихожу к неутешительным выводам: либо они были под кайфом, когда мне выбирали имя, либо же просто не хотели в тот период времени заводить ребёнка, таким способом решив сломать ему, то есть мне, жизнь. Евграф… У меня идиотское имя, поэтому называют меня или Ев, или Граф. Граф Анатольевич, чёрт бы их… Мать моя уже месяц как уехала в Италию вроде по работе, оставив на попечение двух мужиков шестилетнюю девочку. Всё было бы не так плохо, не только в том случае, если бы мы хотя бы немного могли управляться с ней, но и если бы не сама Ева. У неё длинные вьющиеся волосы, она ходит ТОЛЬКО в платьях (и если, не дай Бог, оно хоть немного испачкается или помнётся, ибо мы должны в тот же момент сломя голову бежать переодевать её и застирывать это потемнение), она ест только здоровую пищу, по утрам делает зарядку и читает что-то под иконой, а еще у неё отвратительный характер. Иногда мне кажется, что мама хочет вырастить из неё президента аристократок-феминисток. И если отец хоть как-то контактирует с ней, и даже не безуспешно, то мне до сестры явно не дотянуться ни в одном из вышеперечисленных пунктов. Да и как человек, увлекающийся буддизмом, занимающийся медитацией и ботаникой, не самый чистоплотный и благовоспитанный, может считаться биологическим братом столь выдающейся голубокровной особы? Пфф, глупость какая-то. Тот тридцать второй день отсутствия мамы в доме начался так же, как и предыдущие. Обычно, каждое утро я и отец тянем жребий: кому в этот раз идти «на ковёр» к Еве, чтобы получить от неё утреннюю порцию пиздячек и попытаться собрать принцессу к утренней трапезе, в то время, как другой будет готовить завтрак. Но к тому моменту, как один из нас нерешительно заглядывал в комнату (пока другой отскабливал от сковороды пригоревшие овощи и оттирал с печки убежавшее молоко), Ева успевала прочесть книгу под иконами, сделать зарядку и принять душ. Затем жертва случая помогала принцессе одеть очередное платье с обильным количеством рюш, кружев, оборок, каких-нибудь выточек и прочей неведомой мне фигни, которую заебёшься гладить, выслушивая при этом «пожелания здоровья», тяжёлые вздохи и планы на день этой девочки (типа: сегодня у меня занятия в каком-то развивающем тупоетруднопроизносимоеназвание центре, затем кружок рукоделия, потом фехтование, потом ещё длинный список бесполезных-на-мой-взгляд-дел-и-секций (за каждый пункт из которого мать отваливает кучу денег ежемесячно) и в 18:10 мы должны забрать её в таком-то месте, и не дай Бог опоздаем). В тот день Ева должна была пойти в балетную студию, пообедать в столовой, а затем пойти на какой-то праздник или конкурс чтецов, точно не помню, я просто не заостряю на этом внимание. После оглашения списка дел жертва пыталась хотя бы собрать волосы в хвост, но получала несильный подзатыльник от Евы и её недовольное ворчание, но в итоге девочка сама делала какую-нибудь хитрую причёску. После завтрака отец увозил её на занятия и ехал на работу, а я убирал в кухне остатки утреннего погрома и уходил на учёбу. В тридцать второй день жертвой выпало оказаться мне, и именно я должен был прийти на этот праздник, хотя Ева была категорически против и уговаривала отца сделать это. Но в итоге никто из нас не пришёл: отец просидел на работе, а я в библиотеке, изучая разновидности белладонны, и к тому моменту, как опомнился, было уже пятнадцать минут седьмого. Примчавшись в это злосчастное место (небритый уже дня два, в растянутом свитере и помятых джинсах, в грязных от дождя кедах и с мокрыми волосами, едва достающими до плеч), я увидел сестру, которая сделала вид, что не знает меня и заверила женщину, видимо организатора праздника, что сама доберётся до дома, проигнорировав моё присутствие, оправдание и извинение. Всю дорогу она шла чуть впереди меня, продолжая игнорировать, и лишь дома, после того, как переоделась, отдала мне её «убор», поужинала и сделала уроки, зашла в мою комнату и закатила истерику. Именно в этот момент домой явился отец. Выслушав историю, он тяжело вздохнул и сел на мою кровать, упершись локтями в колени и запустив свои длиннющие пальцы в густые черные волосы. На его лице отразилось столько безысходности и ужаса, что мне стало не по себе. — Пап?.. — Что мы будем дальше делать? — Ну… Мне надо её одежду постирать и отутюжить на завтра чулки. Мы переглянулись и одновременно нервно заржали. Наверное, мы оба начали сходить с ума. А сегодня, в тридцать третий день маминого отбытия на родину макарон и пиццы, был выходной, поэтому папа, чтобы хоть как-то сгладить шипы Евы, решил вывезти нас на пикник в лес и, честно говоря, основная часть этой кампании прошла шикарно. С самого утра я, следуя духу отрицания, решил испортить сложившуюся традицию и влетел в комнату девочки когда та ещё спала (добавить немного снотворного в её вечернее молоко с мёдом и забрать ночью будильник не составило нам труда). С разбегу плюхнувшись на большущую кровать сестры, я кое-как смог найти её тело среди горы подушек, игрушек и одеял с кружевами. — Граф… Ты? Ты чего… — оказывается, растерянная Ева выглядит очень мило и даже похожа на обычного человеческого ребёнка, а не выродка Статуи Свободы. — Просыпайся! Мы сегодня едем на пикник! На настоящий пикник! — чуть ли не в лицо девочке выкрикнул я. — Папа так решил! — Чт… — девочка явно была сбита с толку. Её взгляд, ещё затуманенный сном, метался по комнате, изредка задерживаясь на моём лице. — Пошли, папа уже завтрак приготовил! — Граф! Ты… Ты почему в таком виде?! — видимо, постепенно возвращаясь в реальность, Ева заметила, что я заявился к ней в домашних шортах и, господибоже, БЕЗ ФУТБОЛКИ! — Я так сплю… — я состроил искренне недоуменный вид, а потом широко улыбнулся. — Поднимайся, засоня! Минут через пять я выудил Еву из комнаты, постоянно ноя под её дверью о том, какая она копуша и никак не может собраться. Отец сегодня выглядел как никогда резвым и полным сил: домашние штаны и футболка с фартуком как-то странно подчёркивали его молодой ещё возраст, не смотря на редкую седину в волосах. А Ева, с нерасчёсанными волосами, в пижаме и с зубной пастой на щеке выглядела очень… мило и странно одновременно. Я никак не мог поверить в то, что моя сестра действительно может так выглядеть. — Ты что… подстригся?! — Ева с ужасом смотрела на торчащие в разные стороны короткие прядки волос на моей голове. Я улыбнулся, косо взглянув на смущённого папу. Это он постарался. Полночи в ванной с моей «шевелюрой» воевал. После завтрака папа начал собирать продукты и всё необходимое для поездки в лес, а я отправился собирать сестру. — Я это не надену! — впервые за свою недолгую жизнь воочию увидел культурный шок — Ева с ужасом смотрела на тяжёлые ботинки, джинсы и удлинённую куртку со свитером, которые я любезно разложил на её кровати. — Ты хочешь замёрзнуть в лесу? Вчера дождь был, если что, — Ева обиженно отвернулась, кидая короткие изучающие взгляды на одежду. — Ты ведь не хочешь промочить ноги и испортить всё впечатление о поездке температурой, которая, вне сомнений, появится на следующее утро? — Ева задержала на мне взгляд, затем посмотрела на мои волосы и снова отвернулась. — Между прочим, даже английские леди ходили в брюках. Например, когда они ездили на лошадях. Разве ты не знаешь этого? — девочка с нескрываемым удивлением смотрела на меня, пока я продолжал убеждать её. — Можно оставаться аристократкой с прекрасными манерами даже в лохмотьях. А твоё великолепное розовое пальто зацепится за первую ветку и порвётся, — предостерегающе прервал я сорвавшееся было возражение с губ сестры. — Хорошо, я примерю… это. В итоге, часов в одиннадцать мы уже сидели в машине, удобно расположившись на сиденьях. Ещё ночью, когда мы обдумывали этот план, я не был уверен и на пять процентов из тысячи, что Ева и в самом деле согласится ехать в тьму тараканью только ради того, чтобы поджарить кусок мяса и сварить чай на огне, но это случилось, и девочка была крайне возбуждена — она смотрела в окно, ёрзала на месте и задала сотню вопросов ещё до того, как мы покинули город. Отец тоже выглядел бодрым, в темных джинсах, кепке, толстовке и кроссовках он был намного круче, чем в деловых костюмах. В лесу Ева собирала со мной ветки для костра, спрашивала о встречающихся нам цветах и травах, разводила с папой костёр, готовила посуду. Затем мы играли в «лесной волейбол», «лесной футбол» и «А ТЕПЕРЬ ОТБЕРИ У МЕНЯ МЯЧИК!» одним и тем же мячом, а потом уговорили папу сыграть на гитаре и спеть нам несколько песен из его молодости; Ева явно не подозревала, что у нашего папы такой… нет, ТАКОЙ КЛАССНЫЙ ГОЛОС! А когда мы начали собираться уезжать, Ева вдруг захотела погулять на поляне, рядом с которой находился вход в бомбоубежище времён Второй Мировой. — Граф… — папа протянул мне руку. — Рассчитываю на тебя. Я улыбнулся и хлопнул его по руке. — Всё ок будет, — я не мог прекратить так глупо улыбаться. — Не переживай.***
Я давно понял, что все люди делятся на две категории.
— Смотри! Это же тетерев! Со щенячьим восторгом задрал голову, силясь рассмотреть в ослепляющей синеве неба птицу, а когда опустил глаза, силуэт сестры уже почти поглотила мгла старого бомбоубежища. Сердце пронзила тупая игла и застряла внутри так, что в череде быстро сменяющихся шагов, каждый из которых болью вспарывал мышцы, превратилась в единый остро ноющий ком. — Ева! — собственный голос прозвучал так резко, словно кто-то чужой рявкнул над ухом, и я, испугавшись, снова выкрикнул имя сестры. Вороны с гортанным ликованием вскочили с веток и начали елозить в воздухе, ехидно каркая, словно насмехаясь над тщетными поисками. Со школьных времён зная, что спуск в недра земли не имеет и малейшего намёка на свет, на ходу достал из кармана телефон, и, не разбирая дороги и не сбавляя скорости, вприпрыжку рванул в темноту. — Ева!.. — эхо почему-то отзывалось тоскливо-испуганно и даже с нотками безнадёжности в звуках. — Ева… Прямой пустой коридор с запаянными временем дверьми, переполненный запахом затхлости, кусками обвалившейся от времени штукатурки и темнотой, не очень располагал к бегу и самоуверенности. Не разбирая дороги и беспорядочно размахивая телефоном, силился найти в темноте единственную живую душу. Или не единственную? Скрип из-за спины не предвещал ничего. Ни хорошего, ни плохого, просто потому что в данной ситуации невозможно разобрать источник скрипа. Откуда-то сбоку послышался хруст штукатурки. Метнув единственным источником света в ту сторону, не увидел ничего, но именно от этого источника света позади явно блеснули чьи-то глаза. От едва различимого в мёртвой, затхлой тишине рычания и хруста штукатурки внутри похолодело, а болезненно бьющееся о рёбра сердце сжала ледяная рука страха. Сквозь лоскутное одеяло сумбурных мыслей в голове пронеслось: «Чем быстрее бежишь от собаки, тем быстрее догонит. Если, конечно, это собака. На что я очень хочу надеяться». Под свитером по спине пробежал холодок, а по виску скатилась капелька пота. Стараясь ступать как можно тише, начал передвигаться дальше, явно ощущая скорое приближение того, чьи глаза сверкнули в «мертвоте». Хруст и рычание становились всё громче, и даже начало казаться, что в воздухе повис отвратительный запах сдохшей крысы или другого, некогда живого существа. Держать телефон дрожащей и влажной рукой становилось всё сложнее и опаснее, как и стараться не оглядываться, поэтому импровизированный фонарик пришлось убрать в карман. Внезапно из-под ног выросла стена. Первая мысль: «Неужели тупик?!» сменилась на: «Я — труп». Руки во тьме нашарили нечто, напоминающее дверь, а затем и ручку. Ни секунды не оставив на размышление, попытался сдвинуть с места покрытый временем и железом кусок рассохшейся древесины, и он на удивление легко поддался, ослепив ярким светом. Едва успев запрыгнуть за черту темноты и захлопнуть нечто, именуемое дверью, рядом с собой успел различить обезображенную шрамами чёрную морду и широко раскрытую пасть со стекающей с жёлтых клыков слюной. Боюсь, что это «животное» уже не смогу забыть. «Откуда здесь свет?» — логичный для ситуации вопрос, неутешительный ответ на который успел сгенерировать мой мозг, едва в раскалённую размышлениями голову уткнулось дуло пистолета, и раздался характерный для пистолета щелчок. — Евграф… И ты здесь.***
Секундная стрелка почти не двигается: за то время, что часы отмеряют секунду, он успевает досчитать до десяти, т.е. минутная ползёт в десять раз медленнее, а часовая вообще умерла между пятёркой и шестёркой на циферблате. Выдохнув, он откинулся на спинку дивана и стал рассматривать потолок: девяносто два квадрата, лампы дневного света слабо мерцают раз в тридцать секунд. Затем перевёл взгляд на свои кеды, — пять пар железных колец для шнурков, плюс ещё одна на внутренней стороне стопы. Откинув мысль о длине шнурков, парень стал рассматривать пол, затем стены, пока взгляд не упал на зеркало, расположенное на противоположной стороне: на небольшом кожаном диване сидит молодой человек, похожий больше на подростка, чем на третьекурсника, который одет в белые (по случаю праздника) кеды, черные джинсы с порванными коленями, серую футболку и клетчатую рубашку; русые волосы собраны в хвост с выпадающими прядками, под синими глазами фиолетовые залежи недосыпа, а слева от уголка губ чуть заметная родинка. Парень вздохнул, провёл рукой по волосам и посмотрел в окно. За те полчаса, что он ждёт конца заседания в кабинете отца, он измучился больше, чем на четырёх парах. — Может, хочешь кофе? — внезапно спросила Алёна, секретарша отца, улыбнувшись парню. — Эм… ну, я бы не отказался, — студент смущённо улыбнулся. Алёна отложила документы и поднялась с места, заставив Графа бессовестно пялиться на свою фигуру: чёрная юбка-карандаш с высокой талией и слишком длинным разрезом сбоку в дополнении туфель на шпильках подчёркивали ноги, белая блузка со слишком глубоким декольте — ясно-понятно, — светлые локоны, нежно-розовая помада на пухлых губах, большие зелёные глаза в обрамлении длинных ресниц. Парень смущённо отвернулся к окну, — её походка была слишком вызывающей. — Вот твой кофе, — сладко прошептала Алёна, едва касаясь губами уха Графа. — Уфгрх?!!! 1! — едва не подпрыгнув на месте от неожиданности, парень вцепился в кружку и отвёл взгляд от груди девушки. — С-с-с-спасибо. — Обращайся, — она легко коснулась губами скулы Графа и, подмигнув ему, вернулась на своё место. Парень уткнулся в чашку, его щеки и уши пылали, — не каждый день ему ТАК подают кофе. — Тебе не кажется, что здесь жарко? — после нескольких минут напряжённого для Графа молчания спросила секретарша. — Нет! Не кажется! — Алёна хихикнула, приложив к губам руку. — Не волнуйся ты так… — внезапно она встала со своего места (чему Граф был и рад, и нет одновременно) и подошла к дивану. Забрав из рук парня чашку, девушка, облизнувшись, приблизилась к Графу и вместо губ коснулась его щеки, — парень резко отвернулся. Ухмыльнувшись, она прикусила его ухо. — Гра-а-а-аф… — Если ты хочешь таким способом продвинуться по карьерной лестнице или поднять зарпл… — Тс-с-с-с, — она приложила к его губам палец. — Я хочу не зарплату, а тебя… — Чё блт?! — парень готов был провалиться сквозь диван в глубины ада и растопить своими пылающими от смущения ушами ледяное озеро на последнем из адских кругов, куда вмёрзли предавшие своих родных, когда за дверью стали громче голоса и послышались шаги. — Позже поговорим, — явное разочарование недолго отражалось на лице Алёны, и, сладко простонав в губы Графа, девушка вернулась на своё место, оставив на столе чашку с остатками кофе.***
— Я давно понял, что все люди делятся на две категории. К первой категории относятся такие люди, которые будут убивать вас ненавистным взглядом, если вы, улыбаясь, подойдёте к нему на улице и протянете цветок, а ко второй категории относятся такие люди, которые продолжат улыбаться вам, даже если будете вспарывать ему живот, — встав на носочки и раскинув руки в стороны, Евграф глубоко вздохнул, и улыбка зазмеилась на его тонких губах. — А знаешь почему? Наркоторговец молча наблюдал за тем, как парень беснуется на крыше под действием коктейля из наркотиков и, поглядывая на циферблат, мысленно составлял характеристику внешних изменений: «Расширенные зрачки, повышенная активность, движения выполняются в ускоренном темпе, не может сидеть на одном месте, постоянно надо двигаться и что-то делать, явная демонстрация ощущения эмоционального подъёма, эйфория, слишком хорошее настроение и переоценка своих возможностей, вдобавок ко всему сильное желание говорить. Возможно, отсутствие чувства голода и учащённый пульс. Если верить исследованию, то должна быть ещё и повышенная сексуальная активность». — А потому что цивилизация и социум портят людей! Мы же все рождаемся добрыми, с совестью и чувством сострадания! Во всём виноваты мы сами! И это не я сейчас придумал, между прочим! Это… Молодой человек, натянув пониже капюшон куртки и поёжившись от холода, — всё же ночами уже холодно, а кеды на босую ногу — не лучшая обувь для подлунных выгулок наркоманов, — вновь опустил взгляд на циферблат, и уже в следующий миг новоиспечённый наркоман оказался прямо перед ним: глаза с расширенными зрачками округлены, как у совы, во взгляде пляшет безумие, а руки уже тянутся к лицу молодого человека. Наркоторговец рефлекторно начал отстраняться, но дверной проём, единственная его опора на тот момент, помешала сделать это, и Евграф, обхватив за талию и вцепившись в запястье молодого человека, закружил его в вальсе. — Ты знаешь, в чем смысл человеческого бытия? «Разговоры на вечные темы с обдолбаными психами не входят ведь в мой „трудовой договор“, да?» — А просветители знают! И другие философы тоже! И я! Хоть я не философ! Как тебя зовут? Кто ты? — в любой другой момент, вальсируя на крыше заброшенной стройки под светом Луны и звёзд, молодой человек мог бы утонуть в таких безумных бездонно-синих глазах, если бы не огромное количество жирных «но», парочкой из которых является: «не заводить отношений с клиентами» и «фу, грёбаные гомосеки». Но «наркомана» сейчас явно мало интересовала этическая сторона вопроса, если вообще интересовала, поэтому он не отводил жадного взгляда от неприлично ярких звёзд и тесно обнимал наркоторговца, не позволяя последнему свободно вздохнуть. — От… пусти… — бурчание явно никак не возымело должного эффекта, поэтому, постаравшись набрать в грудь как можно больше воздуха, наркодилер рявкнул. — Отпусти, блять! — и толкнул «клиента» в плечо. Евграф отступил, недоуменно смотря на молодого человека. — Ты чего… сестрёнка? «К вышеперечисленному прибавились галлюцинации и расчленение личности».***
— То есть, чтобы разобраться в этой задаче, вы должны вспомнить закон ОМА для полной цепи и, собственно, саму полную цепь, составляющими которой явл… — Можно выйти? — с дальних рядов раздался хриплый голос, и какой-то студент поднял одну руку, сжимая во второй телефон. Физик смутно помнил его лицо и тот факт, что он не пропустил ни одного занятия, — странный парень в черно-серо-зелёной одежде, занимающий место за последними рядами, никогда не отвечал сам, хотя знал ответы на все вопросы, — но не мог запомнить имя, хотя не страдал расстройством памяти. «Какое хамство, прерывать речь преподавателя», — подумал физик, кинув недовольно-изучающий взгляд на парня, но утвердительно кивнул и продолжил вещать. — Андрю-у-у-у-у-ша, мне нужна твоя по-о-о-о-омощь, — раздался из динамиков приторно-сладкий голос постоянного клиента молодого наркодилера — директора местного притона. — Я сейчас на занятиях. Разве это не может подождать? — наркодилер устало выдохнул и присел на подоконник, тоскливо выводя пальцем на пыльной поверхности формулу этилового спирта. — Не-е-е-е-е-т, сладенький мой. Ты со своим товаром нужен мне сейчас, — в сладострастной интонации промелькнули нотки безжалостности. — Хорошо, — за секунду взвесив все «за» и «против» ответил парень. — Что от меня требуется? — Поручение и место получишь, как обычно, в письме. Оплата только после выполнения приказания, — голос в динамиках неожиданно стал равнодушным, но, словно приметив за собой эту оплошность, сладко прибавил: — Андрюшенька. Исполнитель: «Стереть из памяти последние воспоминания с помощью наркотиков, конечно, можно. Но я не могу ручаться за результат, ничего не зная о состоянии здоровья „пациента“». Заказчик: «Меня это не волнует, ты должен сделать так, чтобы они ничего не помнили. Тебе ясно?» Исполнитель: «да.» Исполнитель: «где назначенное место?» Как и было указанно в письме с электронной почты, Андрей приехал в заброшенный амбар, находящийся далеко за чертой города. Это огромное деревянное сооружение с прогнившими досками и местами обвалившейся крышей было окружено чёрными внедорожниками с тонированными стёклами, возле которых стояли вышибалы размером два на два, сверкая отполированными лысинами, солнцезащитными очками и чёрными костюмами. Один из громил зыркнул на потенциальную угрозу — паренька на велосипеде с рюкзаком за плечами, в черных джинсах и темно-зелёной толстовке с капюшоном до глаз, — и хотел уже уничтожить приближающуюся цель, но «начальник охраны директора притона» вовремя остановил его. — Андрей Сергеевич, вас ждут, — начальник охраны с высоты своего роста собирался пригвоздить взглядом мелкого выскочку-наркодилера к земле, но у парня, видимо, выработался иммунитет к подобному отношению к себе, поэтому он проигнорировал говорившего, всучил свой велосипед одному из верзил и прошёл в амбар. На земле в центре постройки лежала маленькая девочка в мальчишечьей одежде. На вид ей было лет семь, в её длинных русых волосах, разметавшихся по земле, запутались сухие листья и трава, на бежевой парке остались пятна от коричневой жидкости, на коленях джинсов и носках ботинок виднелись следы земли и грязи. Девочка была без сознания, а парень, который валялся чуть поодаль со связанными руками и ногами, отчаянно барахтался. «Наверно, хочет спасти её», — мысленно отметил наркодилер, но тут же одёрнул себя. Он давно составил для себя «присягу», которой неотступно следовал, и одним из её пунктов был: «Не пропускать через себя судьбы ко мне обращающихся». — Андрю-ю-ю-ю-ша, — раздался сладкий голос владельца притона, который появился из воздуха позади парня и нежно обнял его, сняв с головы капюшон и уткнувшись носом в волосы. Холодок, появившийся внизу живота, вызвал ком в горле наркодилера. Пышная силиконовая грудь, размера третьего, не меньше, вжалась в лопатки, светлые шёлковые локоны упали на плечо, а горячее дыхание владельца обожгло макушку. — Алексей Дитрихович?.. — Андрей шумно вздохнул и взглянул на заказчика. Сердце в груди парня пропустило удар от охватившего ужаса. Не смотря на то, что с владельцем притона он знаком уже много лет и знал его ещё как мужчину, он никак не мог привыкнуть к новой внешности заказчика. Фарфоровая от крема кожа, большие глаза, кажущиеся кукольными из-за линз, накачанные губы и острые скулы не внушали наркодилеру доверия. — Я же предупреждал, чтобы ты звал меня А-лё-ной. Неужели не понятно?.. — накрашенные губы растянулись в такой знакомой блядской ухмылке, благодаря которой наркодилер отошёл от первого шока и легко оттолкнул от себя мужчину, одетого в светлое ажурное платье, подчёркивающее грудь, кожаную куртку-косуху и ботфорты на шпильке. — Кому я должен стереть память?***
«А мне доносят, что не ров, А гроб скорей тебе готов» И.В.Гёте, «Фауст»
Я давно понял… понял… но мои познания в области психологии или философии, не знаю к чему это можно отнести, никак, никаким боком не могут помочь мне сейчас спасти сестру от этих монстров. Как только я выбежал из бомбоубежища, к моему затылку приставили дуло пистолета и сняли курок с предохранителя. Женщина с пышными формами и раскрашенным лицом поджала пухлые губы и проворковала: — Евграф, и ты здесь, — раздался подозрительно знакомый приторно-сладкий голос. — Связать. Последнее, что я помнил, когда пришёл в себя — это удар рукояткой по голове, сильную боль и плывущую в алом тумане стену. Теперь я валялся на земле, как на распятии, чувствуя, как верёвки вдавливают запястья и щиколотки во что-то твёрдое, натирая кожу и сдавливая вены. Отчаянная попытка хватить воздух ртом не увенчалась успехом, я постарался оглядеться: через огромные дыры в деревянном потолке слепило серое небо («Странно, — подумал я тогда. — Небо серое, но смотреть на него невыносимо больно, словно солнце не прекращает светить»), деревянные стены со светящимися щелями и земляной пол. Приподняв голову, я силился рассмотреть присутствующих, и получил приступ панической атаки: Ева лежала на земле, а женщиной, которая вынула из её руки шприц, оказалась секретарша отца. Женщина кинула на меня злобный взгляд и плотоядно усмехнулась. — Ев, малыш, ты очень быстро пришёл в себя, — она подошла ко мне, раздавливая меня презрительным взглядом, который никак не подходил к её голосу. Она села на мой живот, и от её веса остатки воздуха застряли у меня поперёк горла. Затем она почти легла на меня, не прерывая зрительного контакта с уничтожающим взглядом. — Чего ты так боишься? — прошептала она почти в мои губы. Она провела когтистой рукой по моей щеке, сдирая кожу, затем её коготь остановился в нескольких миллиметрах от моего глаза. — Попрощайся с н… — Андрей Сергеевич, вас ждут, — пробасил кто-то снаружи, и почти в тот же миг под сводом дырявой крыши появилась новая фигура. Парень вошёл внутрь, огляделся, задержал взгляд на Еве и нахмурился, но тут же тряхнул головой, натянув пониже капюшон. Женщина, которая только что собиралась лишить меня глаза, внезапно резко, но бесшумно встала с меня и, словно тень, скользнула к парню, прижалась к нему сзади, стянула с головы капюшон и уткнулась носом в черные волосы. — Андрю-ю-ю-ю-ша, — от её тошнотворно-сладкого шёпота у меня по спине, как индейцы по Америке, пробежали скопища мурашек. Андрей Сергеевич вздрогнул, шумно выдохнул и прошептал: «Алексей Дитрихович?». Охвативший меня в тот момент ужас несравним даже с прохождением шутеров и хорроров. Я смотрел на женщину, которую уже пол года вижу в приёмной отца, которая варила великолепный кофе, которая, бросая томные взгляды, соблазняющей походкой подходила ко мне, сидящему на диване и ожидающему отца, протягивала чашечку и подмигивала, оказалась… мужчиной?! Секретарша, которую я знал как Алёну, и парень недолго о чем-то разговаривали, после он снял рюкзак, покопался в нём, достал шприц с ампулой и подошёл к Еве. Немного отойдя от ужаса, я начал извиваться и пытаться выплюнуть кляп, мысленно умоляя, чтобы хоть кто-нибудь спас Еву… Внезапная пощёчина вернула меня в реальность. — Малыш, дождись своей очереди, — женщина пронзала меня ненавидящим взглядом. — Иначе мне придётся убить тебя и скормить свиньям. Не помня себя, я продолжал выгибаться и мычать, кидая пылающие и умоляющие взгляды на женщину. — Что ты хочешь сказать? — я посмотрел на Еву и застывшего над ней парня. Женщина жестом приказала ему остановиться и вытащила кляп. — Не трогайте её! Пожалуйста! Отпустите её, я сделаю всё, что скажете! Только сестру не трогайте! — женщина усмехнулась, фыркнув, и кивнула парню. — Я хотела забрать её и сделать первоклассной ночной бабочкой, — в глазах Алексея-Алёны пылали дьявольские костры. — Что же, ты сам будешь обслуживать за неё клиентов? — ДА! — не помня себя и не думая, рявкнул я. — Только Еву отпустите! Алёна расхохоталась, и минуты через три, стирая слёзы и держась за живот, сладко произнесла. — Ты так любишь свою сестрёнку… и защищаешь, как настоящий рыцарь, — в её руке показался пистолет и она, не глядя, пальнула в мою сторону. Выстрел поразил правую кисть и раздробил брус, к которому я был привязан. Я взвыл, стараясь не смотреть, как к земле стремятся кровавые ручьи. — Может, тебе ещё и твой недостаток между ног отстрелить? — ТОЛЬКО ЕЁ НЕ ТРОГАЙТЕ! Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем шум из роя голосов и воспоминаний в моей голове утих, и я смог более-менее адекватно реагировать на окружающие события. Алёна стояла чуть поодаль от меня, разговаривая о чем-то с тем парнем и изредка смотря на Еву. Я выдохнул и закрыл глаза. Внезапно, кто-то отвязал мою правую руку, — это оказался тот парень с рюкзаком, — потом он долго осматривал мою кисть, искал что-то в рюкзаке, в то время, как какой-то лысый хмырь поднял с земли Еву и вынес из амбара. — Куда вы её… — прошептал я, желая завопить, но казалось, что с кровью из тела на землю вытекали силы. — К твоему папаше, — ответила Алёна, которая стояла возле моих ног и придирчиво рассматривала меня. — Вы её не тронете? Она будет дома… С папой… мамой… как хорошо… — мне и правда стало очень легко и хорошо, поэтому я улыбнулся и закрыл глаза. — Что ещё нужно? — сквозь шумы и туман в голове раздался женский голос. — Восстановить объем крови, прежде чем вводить наркотик. — К завтрашнему утру он долж… в мое… ать буд… не поз… нял… Я проваливался в приятное беспамятство, уже не чувствуя боли и пощёчин, которыми меня щедро одаривала женщина.***
Ева вприпрыжку бежала по тёплой земле, наслаждаясь запахом полевых цветов и щебетанием птиц. Брат шёл сзади, счастливо щурясь от звонких лучей солнца. Иногда девочка останавливалась и спрашивала о цветах или о странных дырах в земле, а Евграф объяснял ей. — А где то бомбоубежище? — повернувшись к парню, спросила девочка. — Я хочу посмотреть на него! — Оно уже близко, но заходить туда нельзя. После войны уже семьдесят лет прошло, там в любой момент всё может обвалиться. — Да я знаю… — Ева закатила глаза и рассмеялась, убегая от брата. Внезапно, девочка увидела в небольшой возвышенности чёрный проход, оформленный пожелтевшими и посеревшими от времени плитами. Внутри промелькнула фигура, — Ева вздрогнула и застыла на месте, но тут же фигура вышла на свет. Оказалось, что это папина секретарша, которая часто забирала Еву и увозила с одной секции на другую, помогала с причёской и рассказывала, как ухаживать за кожей и волосами. Алёна помахала девочке рукой и прижала к губам палец. — Смотри, это же… — начала Ева. — Тетерев! — перебила её женщина и жестом позвала следовать за собой внутрь темноты. Ева подбежала к Алёне. — Алёна, что ты здесь делаешь? — Приехала погулять по полю, набрать цветов ромашки, а потом смотрю, вы бродите. Давай напугаем Графа? — Давай! — Ева улыбнулась и шагнула в темноту. В следующий же миг чья-то крепкая рука прижала к лицу девочки влажный платок, и через миг, погруженная в темноту Ева рухнула в руки Алёны. — Ева!.. Ева! Ева, очнись!.. — кто-то тряс девочку за плечо и кричал. Она открыла глаза и огляделась, — взволнованный отец сидел перед ней, уже смеркалось, а от входа в бомбоубежище тянуло холодом, страхом и тайной. — Девочка моя, что с тобой?! — Голова болит… Где Ев? — отец помрачнел и опустил голову. — Ты помнишь, что произошло? — Нет… — А что ты помнишь? — Мы… шли по полю… птицы пели, Ев говорил о лилиях, и… ничего больше… Пап, а где он? — Я… мы обязательно найдём его!***
— Он душу младую в объятиях нёс для мира печали и слёз. И звук его песни в душе молодой остался — без слов, но живой. И долго на свете томилась она, желанием чудным полна, и звуков небес заменить не могли ей скучные песни земли… «Вот же ж, посадили на мою шею! Интересно, куда „заказчик“ его денет — пустит по рукам, или будет шантажировать его отца? Хотя, не моё дело. Я должен только подлатать, отмыть, одеть, накормить и привести ему тело завтра… то есть уже сегодня утром. Вполне возможно, что он оставит его себе, чёртов извращенец…» — думал наркодилер, сидя возле двери, кутаясь в толстовку и периодически смотря то на своего «клиента», с руки которого больше не капала кровь, то на часы. — Андрей, — Евграф стоял на самом краю крыши, спрятав руки в карманы, и смотрел вниз. Его внезапно спокойный голос насторожил Андрея, — в чём сила? — Ты чё? — в голове наркодилера возник вопрос: «Наркотик прекратил действовать?». Ев кинул равнодушный взгляд через плечо на наркодилера. — В деньгах? — «наркоман» поднял одну ногу, словно собираясь шагнуть в пустоту. Не получив ответа, он снова взглянул туда, где только что сидел наркодилер, но никого там не увидев, обернулся. В это же мгновение Андрей схватил его и утащил на середину крыши. — Ты нужен им живым и целым, так что отложи суицид на попозже, ок? — За что они так с нами? — уложенный на лопатки и прижатый к холодной поверхности крыши Андреем, внезапно грустно спросил Ев, заглядывая в глаза наркодилера. — Я… не знаю, — Андрей слез с Графа и лёг рядом. — Красивое небо. — И звёзды так близко. — Вон там, видишь крест? Это созвездие лебедя. — Вон то?.. — Ага. А вон там — Орион. — Я только его пояс вижу. — Рядом с поясом меч, тоже три звезды. Нашел? — Да. Блин, красиво…***
Однажды, в один ещё жаркий вечер, он сидел в своей машине и устало курил, ожидая «курьера», когда увидел нетипичное семейство: отец и двое детей, при том, что самая младшая в этой компании «заправляла всем». Глава семейства направлялся к машине и нёс в руке один из пакетов с продуктами, а дети шли чуть позади и громко спорили. — Папа, он — необразованное бесхребетное одноклеточное, не способное нести ответственность за свои поступки! — серьёзно произнесла маленькая девочка с ангельским личиком и длинными волосами, собранными в два хвоста. Она всем своим видом напоминала японских Сладких Лолит, не хватало разве что плюшевого зайца, который, впрочем, вскоре обнаружился у её брата. — Сама дура! — выпалил парень. Его непонятной длины волосы были разлохмачены, а чёлка откинута назад и закреплена розовой заколкой с сердечком. Одет он был в широченную темно-зелёную футболку с длинными рукавами и капюшоном, джинсы и кеды. Парень нёс в руках пакетов пять, при этом держа подмышкой большого светло-розового кроля. — Пап, он обзывается! — Сама меня только что одноклеточным назвала! — Вы оба просто дети! — буркнул мужчина. — Не наследники, а позор семьи. Что я сегодня должен буду сказать вашей маме, когда она позвонит? Что вы разорались на весь магазин, споря, какое печенье вкуснее? Кошмар, одна — задириха, а второй любит спорить с маленькими. — Я не маленькая! — недовольно воскликнула девочка, за что получила недовольный взгляд от отца и фырканье со стороны брата. — Замолчите оба, — мужчина разблокировал двери кроссовера и открыл багажник. Девочка запрыгнула в своё кресло и захлопнула дверь, пока её отец и старший брат складывали пакеты в багажник. Следя за этой недолгой сценой семейной вылазки за продуктами, Алексей никак не мог оторвать взгляда от старшего брата. Его лицо, его голос, его жесты, его походка, его манеры, — мужчина впервые в жизни поверил в то, что любовь с первого взгляда существует. Плюнув на курьера, он завёл машину и поехал следом за семейством. Установить личность оказалось намного проще, чем он думал, а следить за возлюбленным намного приятнее, чем могло показаться. Алексей наблюдал за парнем каждый день, составил его психологический портрет на основе всей имеющейся информации, узнал все привычки и состояние здоровья, вычислил круг общения, даже присутствовал на торжественной части выпускного бала и при поступлении в университет. Алексея душила жажда. Он ничего не мог поделать с желанием обладать Евграфом, как коллекционер, который всю жизнь искал одно, возможно, заурядное для мира, но бесценное для него лично полотно. И с каждым днём желание, а ночью — вожделение, отнимали у него разум. Ежедневно в голове возникали сотни планов и тысячи идей, он уже продумал всю дальнейшую их судьбу, начиная с похищения и заканчивая свадьбой, но все эти планы невозможно было воплотить в жизнь. До тех пор, пока мужчина не наткнулся случайно на один рекламный баннер, сделавший жизнь Алексея чуточку светлее. — Ты уверен, что хочешь сделать это? — не пожилой ещё мужчина, но уже с полностью седыми волосами, в костюме и белом халате сидел за своим столом, сцепив пальцы в замок, напротив мужчины и пристально смотрел на него. Здесь и сейчас решалась дальнейшая судьба пациента, ведь пластическая операция, причём настолько серьёзная, может вышвырнуть этого парня на «обочину жизни», и врач не мог так просто подписать контракт. — Уверен. — Ты понимаешь, что сделав это, уже не будет пути назад? — Милый, поверь, я знаю, что делаю. Пути есть всегда, главное расположиться в нужном направлении, а там уже остаться стоять на одном месте не получится, — мужчина усмехнулся, а врач состроил недовольную гримасу. — Если тебя ничто не в силах разубедить, то подписывай договор… — и уже спустя почти два года после этого из больницы вместо двадцатисемилетнего Алексея Дидтриховича вышла молоденькая Алёна Дмитриевна, яркая, живая и готовая покорить сердце возлюбленного. Ещё около полугода ушло на то, чтобы постичь все секреты красоты и моды, подобрать одежду и косметику, научиться красится и укладывать волосы, чтобы в одно заснеженное зимнее утро отец Евграфа и Евы встретил на улице замёрзшую, но свою обворожительную будущую секретаршу. Каждый день, сидя в приёмной, нынешняя Алёна с замиранием сердца ждала появления Евграфа, и жадно хватала каждую секунду их мимолётных встреч. План бы удался, если бы Евграф не был Евграфом. Алёна не смогла покорить сердце парня, даже если бы подмешивала ему в кофе приворотное зелье. Она не могла объяснить, почему именно так происходит, но чувствовала его внутреннюю свободу. Свободу от плотских развлечений, от земных забот, свободу, воспитанную книгами. И это ещё сильнее раззадоривало нутро новообращённой женщины. После полугода работы секретаршей Алёна отлично вжилась в эту семью и даже была вхожа в их дом, — дружила с женой начальника, помогала когда она была в отъезде, отвозила Еву на занятия, но никак не могла найти подход к Евграфу. Но очередной случай натолкнул её на идею об использовании внутренней свободы против самого Евграфа. Может, после того, как он возненавидит её, она заставит его полюбить себя? Ну разве стокгольмский синдром не есть чудо?..***
«…Жизни годы Прошли не даром; ясен предо мной Конечный вывод мудрости земной: Лишь тот достоин жизни и свободы, Кто каждый день за них идёт на бой! Всю жизнь в борьбе суровой, непрерывной Дитя, и муж, и старец пусть ведёт, Чтоб я увидел в блеске силы дивной Свободный край, свободный мой народ!» И.В.Гёте, «Фауст»