Затмение

      Комбат не привык подолгу слушать длинные гудки в трубке. Обычно те, кому он звонил, были людьми, дружащими с головой, и поэтому отвечали сразу. Сегодня же случай был из ряда вон выходящим – он полчаса пытался дозвониться до Антона, но вместо его приятного уху голоса приходилось слушать нудные гудки. Парень должен был вернуться из увольнения до отбоя, но его не наблюдалось на территории военной части, а на звонки он не отвечал. Что из этого заставляло нервничать изначально, а что ещё больше подливало масла в огонь, Батя так и не решил, но даже за каждое по отдельности мог отвинтить голову.       Стрелки часов перевалили за время отбоя. Командир выругался после очередной неудачной попытки дозвониться и, нервно бросив телефон на стол, налил себе коньяка, не так давно презентованного одним из приятелей. Подарок планировалось открыть в честь какого-нибудь очень особого случая, но Батя в гневе решил, что этот случай наступил. Контрольным выстрелом было то, что Антон находился в увале не один, а с Сашей, который из просто сослуживца стал хорошим другом. Комбат не был против общения двух бойцов, но бесило оно его с каждым днём всё больше. Ясное дело, надо с кем-то дружить молодому парню, проводить досуг, но ревность сжигала изнутри командира – хотелось, чтобы каждую свободную минуту этот удивительный светлый мальчик проводил только с ним и ни с кем другим. Без него всё было не так и не то: комбат становился нервным и раздражительным, срывался на подчинённых без повода, отдавал спонтанные приказы, что на поле боя вообще было не допустимо, потому что он отвечал за жизнь всех своих бойцов и не простил бы себе, если его неправильные решения привели бы к ранению или гибели кого-то из батальона. Антон являлся не только верным и преданным помощником и охранником, не только любимым «сыночкой», но и психологом, духовником и талисманом для командира, который к одиннадцати вечера выпил полбутылки коньяка и передумал разное – и хорошее, и плохое об Антоне, так и не вернувшемся из увала и упорно не отвечавшем на звонки. Плохого было больше…       - Бать, больно, - решился наконец произнести, едва не срываясь в скулёж, Антон, подозревая, что после этого его замечания станет ещё больнее.       - Вот и хорошо. Предварительных ласк сегодня не будет, - зло оскалился комбат и продолжил грубо задвигать провинившемуся бойцу, стоявшему на четвереньках на полу задницей вверх. – Больно ему… Скажи спасибо, что живой, сучонок! Пристрелил бы, да не могу. Я тебе покажу, как по ночам шляться, шмара подзаборная! Забыл, кому давать должен?! Забыл?!       Антон подумал, что попал в Ад. Может, его убили, а он и не заметил? По крайней мере, он всегда считал, что когда кто-то умирает, то саму смерть не осознаешь, наверное. Умер, а за грехи его в Ад и бросили. Из глаз текли слёзы, остановить которые не хватало сил.       Было не только больно, но и ужасно обидно – командир завёлся на ровном месте и обвинял парня в том, чего он не делал. Каких-то пятнадцать минут назад Антон аккуратно постучал в дверь кабинета Бати. Он с улицы увидел, что командир не спит, и очень удивился, а когда заметил количество пропущенных на мобильном, даже понадеялся, что Батя не спит именно потому, что переживает и волнуется за него. Антон подбросил и ловко поймал блок любимых Батиных сигарет, которые прикупил днём, пока они с Сашей гуляли на центральной площади. По ступенькам парень не бежал, а летел, будучи в настолько хорошем настроении, что даже мысли не допустил, что едва он успеет переступить порог кабинета, его грубо схватят и приложат скулой об стену, а затем и вовсе бросят, уткнув лицом в пол. Парню было страшно. Жуть окутала с головой, когда Антон увидел налившиеся кровью глаза командира и перекошенное гневом лицо. Одежду не просто срывали, её сдирали, не церемонясь, ломая любое сопротивление. Батя грубо хватал за шею, давил пальцами на щёки. Под сильными толчками Антон подавался вперёд и из-за этого елозил разбитой скулой по ковру, и ворс нещадно жёг и натирал ссадину на щеке.       Так несправедливо… Он ведь старался изо всех сил угождать своему наставнику во всём, хотел быть лучшим в батальоне, и у него это получалось, комбат сдержанно, скупо, но хвалил его, ставил другим в пример, и вдруг – такое… Антон не понимал, что успело произойти в его отсутствие, что могло случиться, из-за чего Батя так взбесился. Парень был уверен, что Батя разозлится из-за позднего возвращения, но сейчас ведь затишье, так хотелось отдыха и беззаботной радости. Почувствовать, что не происходит всего этого ужаса. Выпили с Сашей по паре бутылок пива, прогулялись по Набережной и заглянули к Сашкиным знакомым на квартиру. Даже не накидался никто, просто приятно посидели и забыли обо всём мире, а потом ещё на полигон заехали.       Антон прекрасно отдавал себе отчёт в том, что накосячил. Ну и ладно, невелика вина – пришёл с увала позднее положенного времени, на телефонные звонки не отвечал, но это же не повод бить в морду с порога, спускать портки и насиловать. Все его заслуги явно перевешивали такую мелкую вольность.       - Ты же сам отпустил меня… - возразил Антон, с трудом обернувшись и взглянув заплаканными глазами на человека, за которого он отдал бы жизнь, сейчас столь беспощадно его терзавшего. Такое свирепое лицо у командира было, разве что, когда тот входил в раж боя и расстреливал нахлынувших укропов. Антон и так был напуган, сейчас же стало страшно до полусмерти.       - Что ты там блеешь? Рот закрой! И мордой – в пол! Видеть тебя не могу, тварь такая! – комбат в очередной раз схватил парня за шею и грубо ткнул его лицом в пол. Ударившись носом, Антон продолжил изучать рисунок на ковре, чувствуя металлический привкус - из разбитого носа потекла кровь, и парню только оставалось молиться, чтобы не было перелома. – Раз ведёшь себя как шалава, буду ебать тебя как шалаву! Сзади, бля, чтоб рожи твоей не видеть! Нежничал с тобой слишком, переживал, чтобы не навредить, а ты шароёбился где-то, кувыркался с этим пидором Сашей и не думал ни о чём. Никаких тебе увалов больше! Понял?       - Так точно, - всхлипнул Антон, леденея от Батиных слов.       - Хуй тебе, а не забота, ты её нахер не заслужил! Надо было сразу тебя трахать до обморока, тварёныша, в тот же день, как увидел, чтобы ты на голову мне не сел. Увал? Хуй теперь, а не увал, раком будешь увалы отрабатывать, в моём же кабинете. Или вообще в подвале сгною, потаскуху!       Слова Бати впивались больнее пули, но даже моральная боль гасила физическую лишь слегка. Батя в гневе мог отвесить оплеуху, но во время близости обычно был ласков и заботлив, хотя даже при этом Антону не всегда удавалось сразу справиться с болезненными ощущениями из-за неопытности и с непривычки. В этот раз командир трахал грубо, как никогда, врываясь в него, словно орудуя отбойным молотком – жестоко, с остервенением и без намёка на нежность. Антон стерпел бы это, вынес любую боль в наказание, если бы только мог понять, в чём он виноват.       - За что, Господи, за что? – спрашивал парень, рыдая, то ли у небес, то ли у комбата.       "Неужели Батя не понимает, что я умру по его приказу? Его слово для меня всегда было законом, не важно, согласен я или нет. И я бы действительно умер, погиб бы в первом бою, это его пули и снаряды обходят стороной, как заговорённого, а я просто солдат. Это и есть право решать, когда хвалить, а когда наказывать?! Господи, как же больно...."       - Я тебя научу подходить к телефону! Чем вы там таким занимались, что ты звонков не слышал? - Батя склонился к самому уху бойца, прикусывая мочку.       - Ножи метали, - простонал Антон.       - Чего?       - Ты же сам говорил, чтоб я над ним шефство взял и подтянул там, где он отстаёт. Ты из-за этого? Прости, Батя, телефон далеко был, я не слышал. Прости! - всхлипнул парень. - Мы ничем таким не занимались.       - Таким – это каким? – оправдания Антона комбат воспринял как косвенное признание его вины, и мгновенно распалился ещё больше, хотя казалось, хуже уже не будет. Вышел из парня, перевернул его как куклу и вцепился ладонями в шею, будто собираясь задушить. – Я говорил тебе «изменишь – убью»? Говорил? Я не шутки шутил. Я и правда убью. Быстро отвечай, тварёныш, что вы делали!       - Ножи метали, - вновь прохрипел Антон чистейшую правду. Кровь из разбитого носа стекала по подбородку, клокотала в горле, противный металлический привкус вызывал тошноту, а цепкие пальцы сильных уверенных рук перекрывали кислород, в буквальном смысле. И где-то на краю затуманенного болью и унижением сознания, наконец, появилась догадка. – Ты ревнуешь?       - Да кому ты нужен, чтоб ревновать? Выблядок ущербный! Кто на тебя поведётся? Я и сам в душе не ебу, что в тебе нашёл, жалкая плакса с уродской татушкой! – комбат перестал душить бойца, заметив, как покраснело его лицо, и вытер окровавленную ладонь о форму Антона. Труп верного помощника не входил в планы командира, не смотря на то, что соблазн оставить это тело бездыханным был велик. – Ну, что ты вылупился? Говори, что у вас было! Вечно он около тебя крутится, я заметил! Или я по-твоему тупой дебил?       - Он просто друг, Батя! Я только с тобой! – хриплым шёпотом оправдывался Антон, глядя на склонившегося над ним мужчину.       - Хватит врать! На твою задницу счётчик не поставлен! - Батя грубо лапал за бока, за руки. При Антоне не было пистолета, но был нож в ножнах на поясе. Парень и не подумал им обороняться, но побоялся, что его этим же ножом сейчас и пригвоздят, прямо к полу. - Вошёл во вкус? Нравится тебе под мужиками? Одного уже мало? Я тебе целую роту подгоню, групповуху устрою! Хочешь? Видел я, как вы селфитесь в обнимку возле техники! Для этого у тебя новый телефон, сучонок? А на звонки комбата отвечать не пробовал? В глаза мне смотри, щенок!       Командир смачно харкнул в лицо Антона, который уже перестал плакать и смирился со своей участью, безразлично глядя в потолок, и продолжил трахать его. Парню никогда даже в голову не приходило, что их такая желанная обоими близость может быть отвратительной и ужасной. Он чувствовал, что у него не то, что трещины, а разрывы. Батя брал его насухую, потом ткани болезненно разошлись, словно по ним полоснули ножом или скальпелем, и процесс пошёл легче, будто налили ладонь смазки. Не склонный к проявлению нежности Батя всё же обычно был осторожен и ласков, трепетно относясь к пацану, и секс всегда был в удовольствие и за счастье, а к спонтанному проявлению садистских наклонностей со стороны комбата Антон не был готов.       Неожиданно Батя замер, что-то прикидывая. В душе Антона загорелась робкая надежда, что комбат опомнился, сбросил с себя садистское наваждение, но мазнув взглядом по его лицу, содрогнулся, понимая по выражению озлобленных глаз, что ничего хорошего Батя не придумал. Он поспешно вышел из Антона, и парень едва слышно облегченно выдохнул.       - Становись на колени! - холодно и жёстко приказал Батя.       Антон зашевелился, и тело ответило болью, словно по нему проехался танк или бэтэр.       - Да быстрее ты! - разозлился Батя и схватил Антона за руки, дёргая вверх, на себя. Боец не сдержался и крикнул от боли, послушно становясь на колени. Всё перед глазами расплывалось и крутилось, как на кошмарной карусели.       - Я тебя во все щели выебу! – пообещал командир и, надавив на подбородок парня, заставил его открыть рот.       Батя никогда не настаивал, чтобы Антон его так ласкал, хотя и говорил парню об этом в открытую и даже пошло шутил. Но заставлять - не заставлял, поэтому опыта в таком деле у парня и не было. Впрочем, сегодня Бате и не нужно было никакого особого искусства от бойца, он просто засаживал ему свой член по самые гланды. Антон давился немалым размером и с ужасом думал, не повредил ли он его зубами, ведь тогда командир озвереет окончательно, и что придёт в его голову ещё, остаётся только догадываться. Когда горькая сперма хлынула фонтаном в горло, стало совсем тошно. Батя не дал ему отодвинуться сразу, а так и стоял, придерживая Антона за затылок, блаженно прикрыв глаза. И только спустя бесконечных секунд десять, отпихнул бойца от себя. Антон чуть отполз в сторону, отвернулся, склонившись над полом. Он старательно вдыхал носом, а выдыхал ртом, чтобы его не стошнило. С губ срывались розовые крупные капли - смесь крови и спермы.       - Покашляй мне ещё тут… - проворчал Батя, застёгивая ширинку, затем завалился на диван, широко расставив длинные ноги, и закурил. – Свободен. Пошёл вон.       Антон с трудом поднялся сам, помощь ему, естественно, никто и не думал предлагать. Натянул кое-как трусы со штанами, которые Батя с одной ноги вообще стащил, чтобы было удобно вертеть бойца как ему нужно, и поковылял к двери. Он уже не хотел говорить с командиром, объясняться, но его терзал только один единственный вопрос - за что с ним так? Неужели столько стоит его безграничная преданность и любовь? Однако решил, что это будет слишком наглым испытанием судьбы. Могло быть хуже. После всего могли бросить в подвал или прострелить ногу, этого не сделали – и то хорошо. Но плюнули в душу и в лицо, истерзали тело, и было плохо - хуже некуда. Плохо - это ничего не сказать. Уж лучше тёмный подвал с крысами.       - Рожу замажь, чтоб фингалом не светить. Завтра журналюги приедут, - произнёс вдогонку комбат обыденным, почти спокойным тоном.       - Есть… - слабо выдавил из себя Антон. Он поднял у дверей оброненный блок сигарет и бросил его в стоящее рядом кресло. Для Бати покупал всё-таки.       Антон шёл по мрачному коридору неуверенной походкой, касаясь рукой стены. Левый глаз заплыл, нос распух, между ног было отвратительно мокро от крови. Но всё это не имело значения в сравнении с тем, что самый любимый человек больше не доверял ему, использовал и выставил, показывая своё отношение к тем, кому он не верит и кто предал, хотя никакого предательства не было даже в мыслях. Это подкосило парня похлеще физических травм. Хотелось умереть, и в голове наперебой закопошились мысли, каким способом будет лучше уйти из жизни.       Доковыляв до казармы, он упал на койку, свернулся калачиком и начал бесшумно реветь в подушку, прикусив наволочку. Кое-кто из соратников не спал - ждали его возвращения, но сразу спрашивать, как он после профилактической беседы с комбатом, не стали, чтобы не тревожить и не лезть не в своё дело. Живой – и ладно, а остальное мелочи, заживёт.       Первым подошёл Саша, от которого теперь было первой мыслью отшатнуться. Батя хорошо продемонстрировал, как он умеет ревновать. Он склонился над Антоном, а сам махнул кому-то рукой, чтобы не лезли.       - Антоха, ты как?       Ответа не последовало, парень молчал, содрогаясь в безутешных беззвучных рыданиях.       - Сильно он тебя? Медсестричку позвать?       Антон отрицательно замотал головой. Он не был готов демонстрировать юной девушке свою кровоточащую задницу, истерзанную комбатом.       - Спи давай, нормально всё будет, - похлопал Саша друга по плечу.       Антон знал, что нормально уже не будет. Командир ненавидит его. Зачем дальше жить, ради чего, если он противен Бате до такой степени, что он с ним такое сотворил? А если захочет повторения?       Как там Батя назвал его? Ущербный выблядок… Да, наверное, такой и есть, комбату виднее, кто есть кто. Антон предполагал, что примерно так всё и закончится, не успев начаться, ведь он – никто, звать никак, мальчик на побегушках, полный ноль по сравнению с таким героем не только государства, но и грёз, как Батя. Для искреннего и не по годам глубоко чувствующего Антона Командир стал смыслом жизни. И смысл этот был потерян в одночасье. Парень пролежал до рассвета, так и не заснув. Остаток ночи тянулся очень уныло. Кто-то из ребят просыпался - кто выбегал по нужде, кто утыкался в телефон, чтобы ответить на сообщение, кто-то блаженно храпел и даже не думал о том, какой мрак навалился на Антона. Впрочем, об этом не думал никто.       До подъёма оставалось несколько минут, а Антон словно и не заметил. Ребята зашевелились, с ним попытались заговорить, но тормошить не стали. Даже Саша. Антон вытер слёзы, помолился, глядя на иконы на стене, и потянулся за пистолетом. Он знал, что не будет больно. Скорее всего, он даже не успеет ничего почувствовать. Надо просто нажать на курок, и всё. Хуже ведь уже некуда. Лучше вечность в аду там, чем ад рядом с любимым человеком здесь. Нужно просто встать и уйти куда-нибудь в подсобку или за ворота части, чтобы не на людях.       Внезапно в дверях появился Егор, ещё сонный, но уже полностью собранный и, видимо, явившийся по поручению Бати. Он полушёпотом назвал позывной Антона, чтобы не разбудить на несколько драгоценных минут раньше тех, кто ещё досыпал.       Антон слабо отреагировал на оклик.       - Тебя Батя зовёт! Давай быстрее, он какой-то нервный.       - Я заметил, - тяжело вздохнул Антон, с трудом приподнявшись с койки и убрав пистолет обратно в тумбочку. «Если судьба умереть от руки комбата, это к лучшему, самоубийство – грех», - набожность всё же взяла верх над мыслями об уходе из жизни после всего пережитого кошмара и позора.       В коридоре Егор взглянул на лицо Антона и не смог не прокомментировать увиденное:       - Ох, ебать! Батина работа?       - Да, - стиснул зубы Антон. Переставлять налившиеся свинцом ноги было самой трудновыполнимой задачей.        - За дело хоть или так? - в голосе Егора скользило сочувствие.       - За дело, - пробурчал обладатель разукрашенного лица, не желая вдаваться в подробности.       - Ты лёд приложи.       - Приложу.       Антон простоял перед дверью кабинета не меньше двух минут, боясь даже к ней прикасаться. Что комбату понадобилось теперь? Расставить окончательно приоритеты? Красноречивее, чем ночью, было просто некуда. Парень глубоко вдохнул и осторожно взялся за дверную ручку, словно она была горячая, толкнул дверь и сделал шаг в кабинет.       Комбат курил, стоя у окна. Казалось, он не обратил внимание на Антона. Ему было вообще в это утро крайне паршиво. Голова гудела, как ненормальная, и мучила жажда. Зачем же так напиваться вчера было, никто насильно не вливал, но от расстроенных чувств пошло хорошо. Уснул Батя прямо на диване в кабинете, так и не дождавшись появления Антона. Увидев оставленный блок сигарет, комбат немного успокоился - явился, значит. Почему тогда не разбудил? С утра сразу же дёрнул Егора и осведомился, вернулся ли помощник в часть. Егор отреагировал с удивлением, но только подтвердил, что вернулся, на что Батя сразу же и затребовал бойца к себе. Он уже и не злился на Антона, ну ладно, молодой, пошёл прогуляться, флаг ему в руки, как говорится. Отсутствие злости было странным, но, в конце концов, были вопросы и поважнее. Да ещё и всю ночь ему снились какие-то бредовые сны, Батя сам диву дался, откуда во сне на него навалились такие садизм и жестокость, хоть и не помнил в подробностях, что да как ему снилось.       Комбат потушил сигарету, улыбнулся, обернулся к своему бойцу, и улыбка с губ медленно сползла. Он сделал несколько шагов и, оказавшись вплотную к парню, оцепенел, уставившись на его заплывшее от побоев и слёз лицо, светившее свежим фонарём под глазом.       - Не понял.       Антон втянул голову в плечи, ссутулился и прикрыл рукой скулу, испугавшись, что комбат начнёт ругать его за то, что он не замазал синяки, как было приказано. А за неисполнение приказа можно получить добавку.       - Это ещё что? Кто тебя так разукрасил под хохлому? Дай, посмотрю. Да убери ты руку!.. Пиздец, - резюмировал комбат. – Кто?!       Батя осторожно коснулся подбородка Антона. Парень вздрогнул, вспоминая, как эти цепкие пальцы душили его. И словно в продолжение его мыслей, Батя дёрнул ворот рубашки и увидел чёткие отпечатки на шее парня.       - Какого хуя?! Кто посмел?!       Антон не понимал ровным счётом ничего. Молчал, пытаясь разгадать, издевается комбат, чтобы сломить его окончательно, или действительно не помнит ничего из вчерашнего. Перед ним был именно тот человек, которого он любил всей душой, а тот, кто его ночью бил и насиловал, был совсем другим, кем-то очень похожим,но не его командиром.       - Антоша, отвечай! Кто тебя так? Ну? Говори!       - Вы, товарищ командир… - тихонько произнёс боец.       Комбат нахмурился, не веря.       - Когда?       - Ночью.       - Нихера не помню, - вздохнул он и отхлебнул воды из стакана. – Блядский коньяк, что в нём вообще было набадяжено... А за что я тебя?       - Я с увала поздно вернулся.       - Блядь… Я напился вчера, но чтобы так... Дерьмо какое-то всю ночь снилось – то бил тебя, то насиловал… - комбат заметил свежие пятна крови на ковре. – Постой... так это что, правда что ли?!       Антон молчал, потупив взор, лишь кивнул, подтвердив догадку своего мучителя.       - Пиздец… Я думал, мне приснилось.       Командир рванулся к окну и открыл его настежь, прошёлся по кабинету, вытер испарину со лба. Он совершенно не помнил событий прошлой ночи после обильного возлияния. Армянский коньяк оказался забористым, что туда на самом деле налили, не хотелось даже представлять, но Батя пообещал себе, что найдёт этот грёбаный подпольный цех и разберёт его по кирпичам.       Провал в памяти раздражал, а ещё было неловко и стыдно перед любимым бойцом, и чувство вины накрыло бы с головой, если бы комбат вспомнил в подробностях содеянное накануне. Он подошёл к Антону, попытался обнять, но тот испуганно отстранился.       - Не надо, Батя… - залепетал боец.       - Иди ко мне, не бойся, - попытался комбат вновь и крепко прижал к себе парня, затрепыхавшегося в его объятиях израненным птенцом.       - Отпусти! Пожалуйста! - вскрикнул Антон и сам не понял, что этим криком режет комбата без ножа.       - Тише, тише. Больно?       – Нет, я в порядке, - шептал Антон, лихорадочно облизывая побледневшие и пересохшие губы.       - Где болит? - как у ребёнка, спросил Батя, видя, что ещё немного, и парень впадёт в истерику.       - Нигде, - взвился Антон вместо того, чтобы признаться, что болит везде.       - Не ври мне. Дай, посмотрю.       Командир схватил Антона за брючный ремень, но парень начал сопротивляться, отпихивая от себя Батю и умоляя:       - Не надо, пожалуйста, не надо больше!       - Антоша, да успокойся ты, я ничего не буду делать, только посмотрю, - заверил парня комбат, спустив с него брюки. Взору открылось обильно пропитанное кровью бельё. Выматерившись и аккуратно натянув на парня одежду, мужчина потащил его в комнату для отдыха внутри кабинета к новому белому дивану. – Иди сюда, ложись. У меня есть мазь, сейчас тебе легче станет.       - Я тут всё испачкаю, - пролепетал Антон, глядя на идеально чистую обивку дивана.       - Да похер, ложись! – комбат слегка толкнул его, заставив прилечь.       Он осторожно раздел Антона. Тело парня словно закаменело, на прикосновения он реагировал нервно, дергано. Батя осмотрел Антона и стиснул зубы, полюбовавшись на результат своих ночных стараний.       "Да я же чуть не задушил его! - мысленно взвыл Батя. - А синяки? Да они же, блядь, везде! Нос развороченный, глаз вон как заплыл. Скотина ты. Скотина и урод последний. Молись, что ты его не порвал внутри."        – Антоша, я не знаю, что на меня вчера нашло. Какое-то затмение, пиздец, коньяк палёный. Ты не сердись на меня, Антоша, прости. Ты же знаешь - я не пью никогда обычно, мне бухать нельзя, я дурной становлюсь, а вчера я так долго тебя ждал, думал, что-то случилось с тобой.       - Нет. С твоим ущербным выблядком всё было хорошо до тех пор, пока он не вернулся, хоть и с опозданием, - голос Антона дрожал от волнения и стресса.       - Антоша, забудь! Я наговорил всякой херни, забудь об этом! Не сердись на меня, мой хороший, - Батя осторожно поцеловал его в ссадину на щеке, в синяк, оставшийся на ключице.       - Я и не сержусь, я рад, что я тебе не противен, - тут же произнёс боец, и у комбата сердце защемило от нежности к этому удивительному пацану, светлому и святому, не умевшему ни на кого держать зла. На душе было гадко – хуже некуда. Как же он мог поступить так с ним?       - Ну, хочешь, ударь меня! Ударь меня, Антоша! – командир опустился на колени около дивана. Ни перед кем он ещё так искренне не просил прощения, и тем более не становился на колени.       - Я не хочу. Я не сержусь, Бать, не переживай, - голос Антона был тусклым, но всё же на душе стало легче.       - Я сейчас... - он погладил Антона по здоровой щеке, а затем поднялся и подошёл к столу, где стояла аптечка, и взял из неё заживляющую мазь.       - Перевернись на бок, вот так.       Парень вздрагивал от прикосновений к своему телу – было больно и страшно, он всё ещё не оправился от шока. Когда неприятная и стыдная процедура была завершена, боец поспешил надеть штаны, но комбат его остановил:       - Да погоди ты, всё в крови, я тебе другие труселя дам.       Командир расшнуровал ботинки Антона, стянул с него брюки и запачканное бельё. Парень напрягся и испугано таращился на мужчину, ожидая подвоха и продолжения вчерашнего истязания, но когда ему выдали чистые трусы и заботливо накрыли пледом, чуть успокоился.       - На вот, таблетку выпей, обезболивающая, - протянул комбат Антону стакан с водой и красную пилюлю.       - Спасибо…       Затем к распухшей щеке парня приложили лёд. Перемена в поведении Бати была такой разительной, что Антону начало казаться, что он сходит с ума, или у самого Бати раздвоение личности, но командир заботился о нём сейчас, как о самом дорогом человеке в жизни.       - Ну как ты?       Комбат присел на край дивана, глядя проникновенно и виновато.       - Спасибо, мне лучше, - натянуто улыбнулся боец.       Вдруг Антон заметил слёзы в его глазах, такое было впервые. Командир взял парня за руку, гладил её, подносил к губам и целовал пальцы, теребил браслет и молчал. Смахнул слезу с щеки и произнёс хрипло:       - Ты прости меня, Антоша. Я так люблю тебя, что у меня крыша едет. Ревную к каждому столбу. Не знаю, что на меня нашло. У тебя же ничего нет с этим Сашей?       - Ничего, Бать, правда ничего, - ответил Антон. - Мы друзья с ним, и... Что?! Что ты сказал? - Антон переспросил, не веря своим ушам и решив, что ослышался и выдаёт желаемое за действительное.       - Я спросил, простишь ли ты меня, и спросил...       - Я не об этом, - сердце Антона лихорадочно билось. - Ты сказал ещё одну вещь.       Комбат упрямо молчал, а затем всё же ответил:       - Тебя невозможно не любить. Ты такой светлый, добрый и искренний. Да, и я люблю тебя как сумасшедший.       Антон не верил в происходящее. Ему так хотелось услышать хотя бы подобие этих слов, а он получил вот такое невероятное признание. Наверное, он сам тронулся от пережитого ночного ужаса.       - Ну, иди ко мне, - притянул комбат к себе парня, который с трудом приподнялся и присел. Они обнялись. – Простишь меня?       Антон чувствовал своей холодной после компресса со льдом щекой его щёку – горячую и влажную от слёз.       - Я уже простил. Ты не переживай.       - Я так люблю тебя, Антоша…       После ночного затмения и самого тёмного часа наступил такой яркий и замечательный рассвет, и Антон подумал, что этот миг стоил всех слёз и боли.