Песни опыта

Ему двадцать один. Ему двадцать один и он вернулся домой из колледжа на весенние каникулы, хотя его девушка — Мария, про которую он говорил чуть ли не каждую минуту, — хотела поехать во Флориду. — Я всегда буду подкалывать тебя из-за этого, — сказала она. — Мы прямо как в том эпизоде «Девочек Гилмор», где Рори и Пэрис смотрят «Силу мифа» на весенних каникулах. В скором времени Генри получит высшее образование и у него будет реальная работа, вовсе не в Сторибруке, потому что это не совсем тот город для развития профессиональной карьеры в области биотехнологии, и он не знал, когда вернется домой и как следует увидится с мамой и Эммой, поэтому он отказывается от её предложения. Она понимающая. Генри позвонил ей три раза по дороге сюда. Так что он дома и мама счастлива, улыбаясь своими морщинистыми глазами и смеясь над состоянием его волос. — Слишком длинные, — сказала она. — Просто подстригись, пожалуйста. Сидя вместе на диване, Реджина запускает руку в его волосы. В любом случае он поражен тем, как она не волновалась, думая, что в любой момент он снова может уехать. — Мои волосы в порядке, мам, — говорит Генри. — Ты выглядишь как идиот, — сказала Эмма, заходя в гостиную. Она была одета в леггинсы и свободную футболку, а от суеты на теле появился пот. Она стягивает с себя кеды, бросает их в общем направлении двери. Но, встретив грозный взгляд Реджины, она резко встала и поставила их на место. — Моей девушке Марии нравятся мои волосы, — возмущается ей Генри. Эмма падает на диван, кладя голову на колени Реджины, а тело на Генри. Сегодня блондинка надела носки с воробушками и, довольствуясь их видом, та не переставала ими шевелить. — Пацан, мы знаем. У тебя есть девушка. Ты можешь просто сказать «Мария» и мы поймем о ком речь, — Реджина гладила волосы Эммы и Генри стало интересно, сколько ночей они обе провели сидя так.  — Мы на тусе, — сказала ему Эмма, когда он позвонил ей в слезах. Его мама была одна и он бросил её, ужасный сын! (И, ладно, там, возможно, была вовлечена травка, но Эмма никогда не должна знать об этом. Ну может когда-нибудь…). — С ней все в порядке, пацан. Очень горжусь тобой. Генри чувствует себя хорошо, в его глазах слезы, и он упирается коленями в спину Эммы. Она случайно падает с дивана и задевает Реджину, тем самым таща её с собой. Одно мгновение и мама уже в объятиях Эммы. Её щеки порозовели, а рубашка задралась, немного оголяя спину. Эмма широко улыбнулась. — Это война, Свон, — сказала Реджина, смотря на неё грозным взглядом, хотя Генри уверен, что та выглядит вовсе не угрожающе. — Ты здорово попотела. Эмма ухмыльнулась. Она протягивает руку к Генри. — Помоги мне встать, пацан. Он хватает её за руку и поднимает с пола, а Реджина просто закатывает глаза. — Сначала ужин. Они едят вместе. Реджина приготовила лазанью, якобы потому что это любимое блюдо Генри, хотя, судя по тому, как горят глаза Эммы, и как она прикончила первый кусок за одну минуту, это любимое блюдо Свон. Он отмечает, что лазанья мягче, чем обычно, но он вовсе не удивляется, ведь желудок Эммы тяжело справляется с горячей пищей. Однако та продолжала есть, чем отплатила жуткой болью через пару часов. И когда Реджина начала убирать со стола, Эмма её остановила. — Моя очередь, — сказала она. Генри удивился: когда это они достигли стадии, где они по очереди убирают. Так делают только женатые люди. Реджина взяла Генри за руку, в то время как Эмма шумно укладывает посудомоечную машину. — Как твой финальный проект? — спрашивает она, потирая его костяшки своими пальцами. — Хорошо, — сказал он. — За время отдыха я должен еще немного над ним поработать. — У Эммы ночная смена, — говорит она, пялясь на дверь в кухню. — Чего бы ты хотел в свою первую ночь возвращения домой? — Ты знаешь её расписание? — спрашивает Генри, прежде чем остановиться. Мама взглядом заставляет его замолчать. Этот взгляд он применял, когда его поймали за лишнюю печеньку или когда он устроил истерику в магазине, потому что она не могла купить ему то, что он хотел. Суровый, любящий и так сильно вызывающий чувство вины, что Генри почти инстинктивно извиняется. — Я не прочь выпить, — говорит он вместо этого, и Реджина понимает, что никогда не допускала мысль о том, что Генри может понравиться что-нибудь алкогольное. — Пиво или вино? — спрашивает она. — А виски? — спрашивает он, сверкая ей своими лучшими щенячьими глазками (он научился этому у мастера, но с ним такое прокатывало чаще, чем с Эммой. По крайней мере раньше) и мама улыбается. — Когда ты успел так повзрослеть? — спрашивает она, схватив бутылку, которую она держит высоко на полке в обеденном зале, вдали от любопытных пальцев, хотя теперь Генри может легко туда дотянуться, а мама должна стоять на цыпочках, и даже тогда она изо всех сил тянется пальцами к бутылке. Он смеется над этим вопросом, но в её глазах проскакивает грусть, однако после стакана виски грусть куда-то исчезла. Они вместе сидят на диване в гостиной, рука Реджины лениво крутит пульт. Немного позже к ним пришла Эмма. Она только из душа, её мокрые волосы собраны в хвост. Генри не упустил тот факт, что ей даже не нужно спрашивать о принятии душа — видимо она хранит сменную одежду на Миффлин стрит. — О, чувак, — говорит она, обиженно поджав губы. — Я не хочу идти на работу. — И почему ты думаешь, что мы бы были тебе рады? — спрашивает Реджина. Она морщит губы в улыбке и смотрит вниз на напиток в её руке, что говорит Генри о том, что она даже немного гордится собой за этот комментарий. — Я всегда рада скотчу, — говорит Эмма. — Но долг зовет. Не пейте много, — она обнимает Генри, нюхая его волосы. — Рада, что ты дома. — Эмма не говорит «Я люблю тебя», и даже в её «рада, что ты дома» отсутствует местоимение первого лица, что сделает её совсем нежной, но она доказывает любовь поступками. По-дурацки нюхая его волосы, покупая ему ланч «У Бабушки» (и как бы ей не хотелось съесть одного малька с его тарелки, та не возьмет ни одного), и хотя бы одну ночь таща его и Реджину в поход через лес, чтобы устроить пикник, смотреть на звезды или просто лежать на одеяле и говорить. Брюнетка хватает её руку, прежде чем Эмма уходит. — Будь осторожна, — говорит Реджина, целуя щеку Эммы. Это так по-домашнему и Эмма даже не моргает. Они, черт возьми, женаты. Генри наливает себе еще виски и пьет, наверно, слишком быстро, потому что янтарная жидкость обжигает больше, чем он ожидал. Реджина смеется, когда тот захлебывается. — Может мы должны были начать с чего-то полегче? — Всё отлично, — говорит он. Особенно виски. — А ты? Я имею в виду, ты в порядке? Реджина допивает вторую порцию. — Да, — говорит она, поставив стакан на подставку. — Я очень довольна своей жизнью. И я счастлива, что ты дома. Генри знал, что у слов «довольна» и «счастлива» разные значения, но, возможно, для мамы, которая столько лет провела в ярости, мести, чувстве вины и печали, «довольна» — это хорошо. Довольна — это то, чего она хочет. — Я рад, — говорит он. — Так. Ты больше не думал о поисках работы? — спрашивает она. Он смеется. — Мы можем хоть на одну ночь забыть о моих планах на будущее? — Ладно, — говорит она. — Я горжусь тобой, правда. Мой сын, выпускник биотехнологии. — Почти, — напоминает он, потому что впереди ещё незаконченный выпускной проект. Иногда, думая, что он ему не под силу, из-за тревоги его живот скручивался в узел. — Я, наверное, должен стать кандидатом наук, чтобы пойти в любое место, — добавляет он. — Но мне нужен перерыв. Реджина улыбается и наливает себе еще виски. После трех более полных стаканов, Генри рассказывает ей историю о том, как он и Мария пошли на Бал Латиноамериканского сообщества и Мария выпила слишком много Сангрии и потащила Генри на сцену, чтобы исполнить «Hips Don’t Lie» в два часа ночи после вечеринки в караоке-баре, а потом блевала в микрофон, когда Генри начал петь. И мама смеется, запрокинув голову и взъерошив волосы, в которые она постоянно запускает пальцы. Он замечает седую прядь в её волосах, всего пару волосков. — Эмма вытащила меня в караоке в «Кроличьей норе» в прошлом году, — говорит Реджина, закончив смеяться. — Она заставила меня петь эту старую песню Тейлор Свифт, по-моему, «Получить девушку»? — «Как завоевать девушку», — исправляет Генри, потому что это песня его юношеских танцев, его первой любви — Пейдж — и исписанных, под приливом вдохновения, страниц. — Вот это, — говорит она, оживленно жестикулируя, чуть не ударив Генри в лицо. — Вот как это работает, вот как ты получишь девушку, девушку. — Что пела Эмма? — «Жить припеваючи», — говорит Реджина, сморщив нос. — На самом деле, у нее прекрасный голос. — та вздыхает, откинув голову на спинку дивана и на мгновение закрыв глаза. Генри больше не вспоминает, о чем они говорили. Вместо этого, он пытается её подбодрить. — Помнишь, когда мне было, кажется, три, ты поставила музыку и мы танцевали? — спрашивает он. Его ранние отчетливые воспоминания — это танцы под «Ватерлоо». Реджина кружилась с ним по всей комнате. Она подпевала, её губы щекотали его ухо и когда он уворачивался, она укладывала его и они танцевали вместе. Иногда Реджина держала его за руки, когда они танцевали Буги, иногда Генри прыгал по комнате, пока мама покачивалась и шагала. Она ухмыляется и встает с дивана. Её походка становится неустойчивой и она врезается в кресло при первой же попытке добраться до CD-плеера. — У меня до сих пор есть этот ужасный CD, — говорит она, подняв покрытый жуткой радугой диск с красующиеся на нем «Вечеринкой хитов восьмидесятых». Начинается музыка и мама зовет его. Ты видишь исчез знак на обочине дороги…. Генри встает с дивана и танцует с ней. Он ужасный танцор — Мария отчаялась в нем — но это мама, и её это не волнует. Сейчас он настолько большой, что может поднять её и закружить, пока та говорит: «Я что-то себе поломаю, если ты продолжишь в том же духе, дорогой», хотя она смеется. Генри уверен, что Реджина говорит правду, поэтому он ставит её вниз и они пытаются обогнать друг друга с убийственными танцевальными движениями. Когда они рухнули обратно на диван, его вспотевшие волосы торчали на лбу, и возможно, мама права насчет того, что они слишком длинные. — Эй, — говорит он, глотая еще немного виски. — Что между тобой и Эммой? В его словах слышен измученный оскорбительный намек и Генри боялся, что Реджина это поймет, но она слишком пьяна, прямо как он. — Мы просто друзья, — говорит Реджина. Немного виски выплескивается за края стакана, но она просто слизывает её со своей руки, прямо как одна из друзей Генри в колледже. — Мне кажется, что это немного больше дружбы, — говорит он. — Ты поцеловала её. — Друзья целуют друг друга в щечки, — говорит она, немного завышая голос. — В Европе, — говорит Генри и мама хмурится, смотря на свой напиток, прежде чем выпить стакан целиком. — Как часто она остается на ночь? — Она остается в гостевой комнате, — говорит Реджина, но на её щеках виден румянец. — В основном. — Ты ведешь себя так, будто вы женаты. — Я не… я не это имела в виду, Эмма не… — говорит Реджина. — Сначала Нил, а затем Крюк. — Крюк был мудаком, — говорит Генри. Ему было жаль Эмму, когда он умер — после того, как Королевы Тьмы пришли в город — но ему по-прежнему кажется, словно он переживал за нее больше, чем она сама. А папа и Эмма никогда не будут вместе, и даже, если он возможно хотел этого, когда ему было одиннадцать, теперь он знал достаточно, чтобы понять, что Эмма никогда бы не пошла туда, никогда не смогла бы доверить ему свое сердце. Не так, как она, похоже, доверяет его Реджине. — Выражения, — говорит брюнетка, не сдерживая улыбку, которая расцветает на её лице. — Он был таким, не так ли? — откровенничает она громким шепотом. — Эмма тоже любит тебя, — говорит Генри и смотрит, как мама закусывает губы, пытаясь избавится от улыбки. Усталость начинает просачиваться в его голос. В попытках добраться к своей постели, тот смог дойти только до второго дивана в зале. Вместо того, чтобы продолжить путь, он ложится и закрывает глаза, подтянув подушку ближе. Генри слышит, как Реджина шастает вблизи. Он чувствует на себе одеяло и нежный поцелуй в висок. Немного приоткрыв глаза, он видит её очертания в темноте. Реджина свернулась калачиком на диване, одна рука вытянута над головой, колени согнуты. Она достаточно громко дышит во сне и он чувствует себя комфортно. В безопасности. Он снова просыпается, когда Эмма приходит домой. Она много шумела, пиная свои ботинки и захлопнув дверь, но потом та пытается быть тихой, что выглядело очень смешно. — Эй, — шепчет Реджина, еле открывая глаза. — От тебя воняет перегаром, — говорит Эмма, скрипя кожанкой, а потом, о боже, Генри слышит, что-то похожее на чавканье, и он уверен, что это поцелуй мамы и Эммы. — Ух, вау, — шепчет Эмма, когда он громко кашляет. Они наверняка забыли, что он здесь. — Прости, — говорит Реджина и холод начинает пронизывать её голос. — Нет, — говорит Эмма. — Это было мило. Мне понравилось. Просто, может быть, в следующий раз ты будешь трезвой и наш подросший сын не будет спать на соседнем диване. Он слышит смех Реджины, глубокий и хриплый. — В следующий раз, — говорит она. — Отдохни, Эмма. Он снова отключается. В следующий раз тот проснулся только утром с самым ужасным похмельем за всю жизнь (не учитывая случая после его экскурсии по пивоварне для одной своей биотехнологической статьи), и он видит, как Эмма прижалась к маме на диване, а руки Реджины обернуты вокруг её живота. Лицо Реджины спрятано в волосах Эммы, но грёбанная ухмылка на лице Эммы, даже во сне, черт, она станет невыносимой. Он стонет и сжимает закрытые глаза. Когда Генри просыпается снова, он один и холодный солнечный свет бьет прямо в лицо. Он смотрит на стол в поисках аспирина и стакана воды, потому что это мама. И, словно читая его мысли, она входит в гостиную. В один момент ему захотелось умереть, потому что Реджина была безупречно одета и накрашенная. По ней и не скажешь, что та напилась вчера как студентка колледжа. — Эмма приглашает нас на бранч, — говорит она. — Где твое жуткое похмелье? — спрашивает он. Она ухмыльнулась. — Опыт, дорогой. Генри идет в душ и задается вопросом, может бекон и яйца Бабушки остановят пульсирование в его голове. Возвращаясь в зал чистым и одетым, даже не совсем так, как мама, он обнаруживает её и Эмму в обнимку. Блондинка целует Реджину, и он даже не хочет думать, где её левая рука. Эмма покрывается багровым румянцем, а мама просто улыбается. — Все нормально? — спрашивает она, когда они выходили из дома. На самом деле Эмма пыталась извиниться за «его травму на всю жизнь». Реджина сидела на пассажирском сидении Жука. — Почему мы едем на Жуке? — спрашивает он. — А почему нет? — спрашивает Реджина. — Ты ненавидишь Жук, — говорит Генри. — Ты всегда хочешь быть за рулем. — Не правда, — оскорбленно возмущается брюнетка. Эмма кивает. — Вообще-то, Реджина, так и есть. Всё это становится гораздо более очевидным, когда Эмма останавливает Жук в пяти минутах езды от «У Бабушки», чтобы Миллс открыла дверь и, выбежав, начала блевать. — Опыт, да? — спрашивает Генри. — Заткнись, — бормочет она. Он не останавливает Эмму, когда та тянется к Реджине, чтобы заправить её волосы за ухо и поцеловать в щечку, прежде чем они появляются «У Бабушки». — Ты прекрасна, даже когда блюешь, — говорит она. В этот момент улыбка Реджины может обеспечить энергией весь город и, возможно, это больше чем довольна. Пожалуй, это счастлива.