***
Я помню этот день, как сейчас. Была осень, ребята, гипноз, карты и Око. Появилась ты, Лула, назвала меня милым, обворовала и сразу показалась мне безумной. Знаешь, ты, действительно, не такая, как остальные. Ты лучше, просто не хочешь замечать этого. С этой осени моя жизнь закрутилась, как ураган. Я никогда такого не чувствовал, и, думаю, больше уже не почувствую. Другие девушки мне не интересны, когда я знаю, что на земле живёшь ты, как будто созданная для меня. Со своими голубыми и глубокими, как море, глазами, чёрными волосами, пахнущими апельсином, красивым голосом и неповторимым характером. Я давно смирился с твоими недостатками, в которые со временем и влюбился. Иногда во сне ты начинала бить меня руками, сбрасывать подушку и одеяло с кровати, а потом снова засыпать, положив голову на мой живот. Даже в сильный мороз ты ходила без шапки, и мне приходилось тебя лечить. Ты была самой нескромной из всех девушек, которых я знаю, но для меня это скорее плюс, чем минус. Мы были счастливы. Накопив на нескольких шоу, мы купили квартиру в Нью-Йорке, в которой я сейчас живу и которую ненавижу. Мы отрывались до утра в клубах, напивались и веселились, совершали сумасшедшие поступки, обкрадывали богатых и подсовывали купюры в карманы нищих. Чаще всего мы просто сидели дома, обсуждая новые фокусы, планы на будущее и последние события. Ты рассказывала о том, какой была непослушной в детстве, как училась творить магию и читала журнальные статьи об иллюзионистах мирового масштаба. Поздравляю, Лула, ты стала той, о ком мечтала, но как быстро ты отказалась от всего этого! И ради кого?! Ради чёртова Эрла Беркли. Мы БЫЛИ счастливы, пока ты не бросила меня из-за него, объясняя это тем, что мне так будет лучше, что мне нужна свобода, что ты меня тяготишь… Запомни, Лула, мне никогда не будет лучше, если тебя не будет рядом. Да, мы переживали серьёзный кризис, деньги заканчивались, у тебя обнаружили астму (надо было носить шапку), указаний от Ока больше не поступало… Ситуация не из лёгких, но мы бы справились. Зачем нам придурок Беркли? Зачем он тебе, Лула? Он богат, влиятелен и хитёр, но вряд ли он сможет любить тебя также, как я. Никто не сможет. Я тогда пришёл с собрания Всадников, на которое ты не пошла из-за нового приступа астмы. Ты стояла на пороге в своём бордовом пальто и с большим чемоданом на колёсиках. Я было решил, что это шутка, но ты сказала, что уходишь и от меня, и от Всадников. Ты уверяла, что никогда меня не забудешь и будешь любить вечно, что это для моего же блага и так далее… Я люблю тебя, Лула, и буду всю жизнь любить, я был уверен, что ты меня тоже, но если бы ты любила, не бросила бы, так говорят? Буквально, сходя с ума, я ломал всё на своём пути: вазы, стулья, картины. Я перебил все тарелки в доме и оставил осколки от витража на стене, которым ты так дорожила. Агрессия, которую ты во мне сдерживала, вернулась. Она ломала меня изнутри, вырываясь наружу. Вот так, Лула, мои руки теперь изрезаны осколками нашей любви. Что ты наделала, Лула? Когда на следующий день я пришёл в штаб квартиру Всадников, Мерритт окинул меня печальным взглядом. Он, сукин сын, уже знал, что ты меня бросила, выставила идиотом. (Ты бросила нас всех). Атлас зашёл в комнату и, посмотрев на мои руки, усмехнулся: «Это ты карту неудачно метнул?». Я чуть не убил его, честно, но Мерритт с пришедшим Диланом нас разняли. Мы все понимали, что твой уход — это конец успешной жизни Всадников и сейчас начинается более трудный этап. Вечером мы сидели в баре, где я наконец понял, как дерьмово мне будет без тебя. Я заливал в себя ещё и ещё виски, как будто содержание алкоголя в моей крови, повысит содержание тебя в моей жизни. Я плохо помню, что случилось после третьей бутылки. По словам Атласа, я начал избивать всех подряд, при этом порезы на моих руках кровоточили, Дэниел заметил это по красноватому оттенку, каким становились неумело повязанные мною бинты. В конечном счёте меня задержали охранники заведения, но я как умелый фокусник, смог вырваться. После этого я героически потерял сознание, поскользнувшись на пролитом кем-то (скорее всего мной) коктейле. Да, можешь смеяться сколько хочешь, жаль только я этого не услышу. Очнулся я в больнице с жуткой головной болью и шрамами на руках. Оказывается, порезы были настолько глубоки, что потребовалось зашивать их. Врач сказал мне, что если бы я тогда не упал в обморок, то я навсегда потерял бы свои руки. Свои ловкие руки. Мне пришлось заново учиться всем трюкам, потому что каждое движение кистей приносило мне боль. Я практиковался просто из-за скуки, желание показывать фокусы пропало. Желание что-либо делать пропало. Хотелось лишь забыться… Вот так я покинул Всадников, а за одно и счастливую жизнь.***
И вот сегодня в парке, смотря на счастье других людей, я осознаю насколько я слаб: я не смог нормально жить без тебя, я бы МОГ показывать фокусы, радовать публику, наконец, спасать мир… но НЕ СМОГ, потому что слабый, слабый из-за тебя. Ты смогла, Лула. Ты всегда была сильной, всё терпела и сдерживала в себе. Я видел, как ты плачешь только один раз в жизни. Помню, тогда ты разучивала новый трюк с белыми голубями, ты так бережно к ним относилась. Имитируя смерть голубя, понарошку свернула ему шею, но по неосторожности убила его по-настоящему. Осознав это, ты горько плакала, называла себя убийцей и не хотела воспринимать мои слова о том, что ты не виновата. После, ты немного успокоилась и положила мёртвого голубя в деревянный ящик, мы вышли из нашего укрытия в Лондоне и бросили ящик в Темзу. Это был один из самых печальных дней в твоей жизни, но ты осталась сильной. Сейчас я прохожу мимо мамы с ребёнком, который громко смеётся, они кормят голубей. Один голубь белый. Отворачиваюсь. Слишком больно. И в этот момент я вижу пару знакомых голубых глаз, виновато смотрящих на меня. Это твои глаза, Лула. Я смотрю на них и осознаю, как сильно я по тебе скучал. Но потом я замечаю, что из этих глаз катятся слёзы. Я зову тебя и бегу к тебе изо всех сил. И только добежав, я понимаю, почему ты плачешь. Всё твоё лицо в синяках, а из носа капает кровь. Ты вытираешь её рукой и грустно смотришь на меня, сильнее укутываясь в пальто. Под ним у тебя только домашние шорты и футболка с нарисованным на ней замечательным напитком «Jack Danielʼs». Мерритт подарил в мой день рождения каждому из нас по такой футболке, засмеялся и пожелал мне счастливой совместной жизни с Атласом. Все веселились в этот день, и эта шутка про «Jack Danielʼs» стала историей. На улице октябрь, на твоих ногах тапочки, а меня переполняет гнев. Я кричу не весь парк: «Это сделал он?», а ты молчишь и тихо плачешь. «Где этот ублюдок?», «Это началось давно?», «У тебя сломан нос?» — я не перестаю возмущаться. Ты качаешь головой, а потом произносишь: «Прости меня, Джек». Я подношу к твоему носу кожаную перчатку, пытаясь остановить кровь, и отвечаю: «Я не виню тебя, Лула, никогда не винил». Ты начинаешь плакать ещё сильнее, я крепко обнимаю тебя и шепчу тебе на ухо: «Теперь всё будет хорошо, я никогда больше не отпущу тебя». Ты убираешь перчатку с лица и нежно целуешь меня. В тот момент я понял, что вероятность того, что сегодня, гуляя по парку, заполненному октябрьским воздухом и криками детей, я встречу тебя, была равна 101%. Джек