Ливень

      Жертва сдавленно пискнула и зажмурилась, вцепившись в каменные края алтаря до побелевших костяшек пальцев. Когда-то он был богом, а теперь… Никто не знает, на самом деле, что теперь, потому что предпочитают задабривать, прежде чем это так называемое божество серьезно прогневается. Как правило, в жертву приносили девушек. Или скотину. Но это реже.       Девушка затаила дыхание, кожей чувствуя, как оно склоняется над ней. Кричать нельзя — точно кинется. Да даже если б и можно было — крик застрял в горле, сведенном болезненным спазмом. Застрял и царапался, продирался наружу и обжигал грудь изнутри, пробивал ребра с каждым ударом сердца.       От прикосновения шершавой ладони к своему плечу она почти заорала, распахнув мутные от страха глаза, но голос так и не вернулся к ней. Хватая воздух, как выброшенная на берег рыба, жертва дернулась, пытаясь скатиться с алтаря — но рука грубо прижала ее к камню, не давая сдвинуться.       — Не дергайся, — хрипло рыкнуло божество.       Кожа этого бога была смуглая — почти что черная, и разукрашенная белыми и красными узорами. Ткань свободных одежд струилась по телу, конструкция одеяния наверняка была сложной, но девушка ее и не рассматривала. К тому же, очень скоро одежда поползла вниз, разматываясь, обнажая все больше узорчато-темной кожи. Жертва всхлипнула и снова попыталась дернуться — но осталась на месте. Из одежды на ней была только белая юбка на всю длину ног да ворох разноцветных бус из разных материалов, поэтому божество справилось быстро — всего-то задрать белую ткань как можно выше, все еще не давая жертве вырваться…       Движения шершавой ладони по коже медленно, но внезапно становились все менее отталкивающими, отдавались колюче-приятной волной по коже, заставляли напрягаться сильнее и мелко дрожать. Нестерпимо пахло каким-то сладким табаком, эфирным маслом и еще чем-то, очень хотелось хотя бы откашляться и нормально подышать. Ну это же, наверное, ненормально, когда так пахнет в пещере?       Впрочем, когда то ли добрый, то ли кровожадный бог тебя ласкает, оглаживает то живот, то бедра, касается груди — это же еще более ненормально? Или, может, это великая честь, и потом нужно будет вынашивать полубога?       Почему-то не возникало сомнений в том, что это не человек. От него исходила энергия, от которой кровь стыла и покалывало кожу от прикосновений. Может, на то была воля его, чтобы тело так на них отзывалось?       Жертва снова всхлипнула, когда божество склонилось ниже, прижалось губами к внутренней стороне бедра, стало подбираться все выше, покусывая и дразня. Запах сладкого табака сводил с ума, уже начинала кружиться голова, мерещились отдаленные звуки барабанов и струн, а алтарь под лопатками такой холодный и шершавый — совсем не такой, как горячие и мягкие губы, возможно, бывшего бога, и потолок пещеры расплывается перед глазами, уходит все выше, улетает, и она улетает…       Горячо — сильные пальцы больше не держат плечо, а разводят бедра чуть шире, скользят по коже, ласкают. Между ног втискивается мужское тело, пахнущее терпко, от ощущений сводит дух, звенят по камням бусы. Божество отводит все эти ожерелья в сторону, и они со звоном стучат друг о друга, об алтарь, кое-какие случайно рвутся и рассыпаются по всей пещере, блестят — как слезы в ее глазах, когда жаркие губы ласкают шею, плечи, грудь, когда острые ощущения от укусов вспыхивают и горят, распускаются, как цветы, на шее, на груди, на покрасневших сосках… Под свод пещеры улетает вибрирующий стон — но не испаряется, а будто бы усиливается, отдается эхом, возвращается, бьет все сильнее, снова летит вверх…       От сладкого вкуса на губах она выгибается, поднимает лицо — и ловит жадные поцелуи разукрашенного божества на свои уста, силится ответить хоть сколь-нибудь достойно, но каждую секунду забывает, получается ли у нее это. Алая лента выпадает из расплетенной косы, светлые, почти белесые пряди разлетаются по камню, путаются, и в них зарываются сильные темные пальцы, оттягивают их, наматывают — и вскоре вновь отпускают.       Что же ты делаешь, тьма? Что же вы делаете, люди, когда впускаете тьму в себя?       Эмоции тугим горячим комком вертятся внизу живота, тянут, заставляют судорожно дышать и ерзать на алтаре, от чертового эфира рябит в глазах, и будто бы на нее смотрят четыре белых глаза, и что-то неразборчиво шепчут чужие губы, которые после пропадают из поля зрения и касаются живота, опускаются все ниже и ниже — до самых бедер.       Сильные пальцы касаются лона, проталкиваются внутрь, божество ухмыляется и сразу задает такой темп, что жертва будто бы задыхается, бьется и трепещет перед ним, всхлипывает и жадно ловит ртом густой воздух. Обычно в жертву приносят девственниц — но, впрочем, кто там проверять будет?       Это было засушливое лето. Хлеба почти что погибли, колоски изнеможенно пригибались к земле — по крайней мере, она их видела такими, когда была на поле в последний раз — вчера. Со вчера мало что могло измениться… Конечно, кроме того, что вчера она была полноправным членом общины, а сегодня — кусок мяса, которые отдали в жертву божеству. А завтра… Да кто знает — лишь бы сегодняшний день пережить. Если, конечно, есть ради чего.       Божество убрало руку и подхватило жертву под бедра, подтащило ближе к краю алтаря — она могла бы поклясться, что сквозь закрытые веки видела ухмылку.       Крепкий член с усилием проник внутрь, медленно продвигаясь все глубже внутри нее — с тугим скольжением, безумным трением. Она в исступлении выгнулась навстречу ему, шире развела бедра со сдавленным стоном. Если бы не спазмы, будто бы металлом сдавившие горло, она бы уже кричала, выла — со всхлипами, срывая голос… Однако сейчас и дышалось с трудом. А еще — безумно кружилась голова. Ей казалось, что ее сейчас вырвет от переизбытка ощущений.       А безумное трение внутри нее не прекращалось, божество двигалось внутри нее непрерывно, пока медленно, но постепенно ускоряя темп. Когда бог резко подался вперед, толкнувшись глубже, девушка все же всхлипнула с тихим криком, вцепилась в мощные горячие запястья, резко дернувшись. Очень хотелось ерзать, хныкать, хотя бы попытаться избежать этой мучительной пытки — но держали ее крепко. В какой-то момент она почувствовала, как ее ноги задирают выше, а после — звонко и сильно шлепают. Внутри было горячо, туго и очень, слишком приятно, почти на грани с болью…       Все быстрее — и все невыносимее, ее руки беспорядочно метались по алтарю, по запястьям божества, она пыталась царапаться — но лишь обламывала ногти. Ощущения становились все острее, дышать было сложно, почти невыносимо, божество все сильнее прижимало ее к жертвеннику, иногда затыкало рот грубыми и жадными поцелуями, кусало шею и плечи. Голова кружилась — почти до бессознательного состояния.       Первый острый спазм пронзил низ живота и промежность, закрутился раскаленным обручем, который стягивал нутро все плотнее, в этот обруч ударился второй спазм, отразился, столкнулся с третьим… Жертва вскинула голову, раскрывая рот, не в силах вздохнуть, задыхаясь…

* * *

      Все тело ныло. Когда она свела ноги, между ними слабо заныло, почувствовались отголоски пульсации. Жертва прикрыла глаза и медленно выдохнула. Тягучий воздух, наполненный табаком и эфиром, заволакивал разум, не давая очнуться окончательно. Девушка со сдавленным стоном приподнялась, огляделась вокруг, попыталась сфокусировать зрение на светлом пятне. Слышался монотонный шелестящий шум.       Божество сидело прямо на земле поодаль от нее, боком, и лениво потягивало трубку, выпускало сизые кольца дыма. Одеяние цвета слоновой кости драпировкой оборачивало смуглое разукрашенное тело, струилось, наполовину безжизненно лежало на полу пещеры.       — Зачем ты это сделал?.. — собственный голос стал до неузнаваемости тихим и хриплым, практически сиплым, а язык с трудом ворочался в пересохшем рту.       — Дают — бери… — шелестящим голосом отозвалось божество, даже не взглянув на жертву, и снова втянуло дым, медленно выпустило несколько струек через нос.       Бог сидел неподалеку от выхода из пещеры. Монотонный шелест оказался звуками проливного дождя. С улицы потянуло свежим влажным воздухом.       — Так ты… И есть бог?..       Бог выпустил густую струю дыма, после — несколько колец. Немного повертев в разукрашенной руке трубку, наконец обернулся. Два абсолютно белых глаза прищурились.       — Все боги умерли.