***
Поройоки под мостом вспучивалась и бурлила, как кипяток в кастрюле. От шума воды, бьющейся в порогах, закладывало уши. За мостом, ниже по течению, река свободно разливалась по стоячим заводям. Местное рыбхозяйство зарыбляло реку подрощенными мальками форели и сурово гоняло браконьеров. Хочешь красной рыбы — покупай лицензию. Дядя Костя отвязал лодку и сел на вёсла. Коля пристроился на корме, поджав ноги. Рядом с дядькой ему хотелось сжаться и не отсвечивать: неуютно, когда по твоим щекам и губам водят заячьей лапкой. Раньше, когда Коля был маленьким, всё между ними складывалось просто и весело, а потом вдруг появился этот взгляд. Но сейчас дядя Костя был занят, он высматривал под голыми нависающими ветками свои секретные поплавки. Скрип уключин, шлепки вёсел и ритмичные рывки вперёд обычно Колю усыпляли, но сегодня он думал о Дичке. Во-первых, что это за зверь? Он точно не собака, не волк и не рысь. Не бобр, не куница и не медвежонок — хотя вот на медвежонка он похож больше всего, если не считать длинный хвост и плоское обезьянье лицо. А вдруг он помесь медведя с длинношерстной обезьяной? Коля улыбнулся. Медвезяна. Как-то биологичка рассказывала им о лиграх и пумапардах, все смеялись. Ладно, когда Дичок очнётся и выздоровеет, можно будет посмотреть, как он ходит и чем питается. Если косолапит и любит мёд — значит, точно дефективный медвежонок. Во-вторых, кто и зачем в него стрелял? Рана на морде, перебитая пулей нога — тот, кто это сделал, явно хотел убить. Но почему не добил, почему бросил падаль в лесу? Шерсть наверняка ценная, можно было бы продать шкурку. В-третьих, как ему помочь и где прятать? Если мать его найдёт, то прикончит без раздумий. Или выкинет на помойку. Ей не интересно, что это за зверь, и кто его ранил. Она не потерпит в своём доме драных лесных приёмышей. — Хватит мечтать о девочках, давай за сеть берись, — сказал дядя Костя. — Или о ком ты там мечтаешь? Коля погрузил руки в ледяную воду и начал выбирать сеть, стряхивая рыбу на дно лодки. Судачки и щучки, окуни и плотва. Серебристая добыча шевелилась у его ног, как жидкая ртуть. Коля поймал в кулак микроскопического окушка, который каким-то чудом застрял в сети, и швырнул его в заросли камыша. Там, на мелководье, у него будет шанс выжить. Дядя Костя исподлобья посмотрел на Колю: — Это моя рыба. Я решаю, кого отпускать, понял? Коля кивнул.***
Не успели они заехать во двор дяди Костиной усадьбы, как из дома вышла бабка Серафима. Согнутая, лысая, скрюченная, ростом Коле по грудь — никто не знал, сколько ей лет, и чья она бабка. Мать считала, что она бабушка того прадедушки Николая, который привёз с фронта ковёр с оленёнком и трофейный «парабеллум», а дядя Костя обсуждать родство бабки не желал. «Она наша, поэтому доживать будет у меня», — говорил он, укрепляя забор, чтобы Серафима не сбежала в лес. Коля прикидывал, и по-любому выходило, что ей больше ста лет. Может, даже сто пятьдесят. — Николаша, внучок, поди-ка сюда, — ласково прошелестела Серафима. — У меня к тебе просьба есть. Коля знал, что это за просьба, поэтому спрятался за машиной, откуда дядя Костя выгружал брезентовый контейнер с рыбой. Коля взялся за лямки. Килограммов двадцать будет, мать верно говорила. — Николаша, внучок, уважь старуху, убей меня! — Серафима повысила голос. — Ну сколько мне мучиться? Это же срам, столько лет отжить. Она тоже обошла машину и встала перед ними: — Костенька, внучок мой предобрейший, ну отвези ты меня в лес, авось подохну! Надоело мне всё. — Баба Сима, потерпи, — буркнул дядя Костя. — Когда бог решит, тогда и приберёт тебя, а пока неси тазики, будем рыбу чистить. Коптильню затопила? Серафима сжала губы и пошкандыбала под навес летней кухни, где у них стояла коптильня и хранились тазы для рыбы. Пока они втроём чистили рыбу, бабка бурчала: — Николаша, не слушай Костеньку, он мальчик добрый, но глупый: в бога верит, а бога нет. Я не потому так долго мучаюсь, что меня бог возлюбил, а потому, что сама виновата, смерти всё боялась, вот мне и наказание за мои страхи. — Мать говорит, ты балду гоняешь? — спросил дядя Костя. — Рыскаешь по лесу, как зверёныш, подбираешь всякую падаль. Может, займёшься чем-то полезным? Выходит, они долго вчера разговаривали, а Коля всё проспал. — А чем мне заниматься? Я летом почту развозил, а потом отделение закрыли. Теперь жду, когда в армию заберут. Иногда в ларьке сижу вместо матери, но это редко, потому что… — Почему? — Ну, она сама хочет в ларьке сидеть. Поближе к Магомету. — Он что, ещё трахает её? — Ну, если она его уговорит. Но это нечасто, он же женился в прошлом году. — Вот дура Наташка! Совсем повернулась на… — он проглотил матерное слово.— Это её после твоего рождения переклинило. — Да, она мне говорила. «До того, как я переспала с твоим папашей, я была нормальной девушкой, а твой папаша меня испортил». — А нечего было давать, кому попало, я её предупреждала, — сказала Серафима и, заметив, что привлекла внимание, забубнила о своём: — Это не бог меня на земле держит, я точно знаю, я же видела его, я же сама у него попросила, вот он и наградил меня, но я же не знала, что мне надоест, откуда мне знать-то было в шестнадцать лет? — Всё, баба Сима, хватит жаловаться! Живёшь как царица, зефир в шоколаде кушаешь, пенсия как у депутата. — Дядя Костя повернулся к Коле, покачивая в руке тонкий обточенный нож. Голос его стал хрипловатым: — Колян, ты как насчёт бани? Давай я тебя попарю, а потом мы съедим судачка и выпьем настойки? У меня есть клюква на коньяке — сладкая, тебе понравится. Если захочешь, останешься ночевать, я договорюсь с Наташкой. И опять словно невидимой лапкой водит по губам. Два года назад, когда Коля согласился на такое предложение, дядя Костя не только отмыл его и отпарил, но и сделал настоящий спортивный массаж. Это было так круто, что с тех пор Коля шарахался от дяди Кости. Ему было стыдно за бесконтрольный мальчишеский спуск. К тому же Дичок лежит в дровянике без сознания, некогда париться. — Спасибо, но мне надо домой. У меня дела, — пробормотал Коля. — Извините. Дядя Костя замкнулся и потемнел лицом. — Рыбу давай чисти, нечего на меня пялиться. Закоптим судаков — Магомету отнесёшь, пусть продаст. А твой заработок я Наташке отдам, понял? — Понял. Спасибо. — Одну рыбу можешь взять себе.***
Он лежал, свернувшись в клубок, только хвост свисал с чурбана, как дохлая змея. Коля подобрал его и уложил вокруг Дичка. Какой горячий хвост! И почему-то более крупный, чем вчера. Коля опустился на колени и стащил со зверя куртку. А шкура-то высохла. В электрическом свете мех переливался от нежно-палевого на брюхе до тёмно-коричневого на хребте. Хвост был почти чёрным, а кончики лап — белоснежными. Коля взял одну лапу и повернул ладонью к себе: короткие узловатые пальцы поджаты в кулак. Коля распрямил один. Надо же, папиллярные узоры в виде спиралек и восьмёрок. Крепкий заострённый ноготок. Кожа светлая, безволосая и очень горячая. Что с ним? Температура? Коля осмотрел царапину на морде. Вроде вспухла немного, но ничего особенного, подживает. Он отодвинул дощечку на ноге и заглянул внутрь перевязки. Оттуда завоняло гнилым мясом. Не стоило заматывать ногу скотчем! Там же не только перелом, там пулевая рана! Почему он такой идиот? Теперь нужны стерильные бинты, антисептик и какое-нибудь лекарство. У Дичка жар! Это может быть… гангрена? Надо разрезать скотч и заново обработать рану. Где взять бинты и лекарство? В нижнем ящике буфета, где мать хранила таблетки, Коля нашёл зелёнку, цитрамон, капли в нос, градусник и два иссохших презерватива. Сам он никогда не болел, а мать лечилась тем, что советовала аптекарша в посёлке. Коля не вникал. Он вернулся в дровяник с ножницами и градусником. Разрезал обмотку из скотча, обстриг шерсть вокруг раны и освободил ногу. Да, пулевое отверстие нагноилось и начало вонять. Надо вычистить всё это. На бинты можно пустить чистую футболку, а продезинфицировать самогоном… Коля сунул градусник под переднюю лапу — руку? — и сел на пол, усыпанный щепками и сухими обломками коры. Так-то он красивый. Шелковистая шёрстка, экзотичная внешность, мордочка хоть и зубастая, но не отвратная. Какая разница, кто он? Просто дикий зверёк. Дичок. В лесу много всякой твари. Может, это редкое животное из «Красной книги»? А может, помесь какая? Хоть бы выжил. Коля вынул градусник: сорок два, конец шкалы. Зверь, конечно, не человек, но сорок два! Под ложечкой засосало от тревоги. Новая перевязка не поможет, нужно настоящее лекарство. Что-то от жара. Денег нет, но можно сбегать к матери и попросить рублей двести. Больше она не даст. Аптека в посёлке есть, но уже стемнело — наверное, закрылась давно. Придётся ехать в город. Последняя маршрутка уходит по расписанию в шесть двадцать. Сколько времени? Полседьмого. Придётся голосовать на трассе. Дядя Костя!***
Коля подложил Дичку под голову свёрнутую куртку, запер дровяник и вышел на улицу. Побежал трусцой вдоль грунтовки. Минут за десять можно добраться до дядькиной усадьбы. Фонари ещё не зажглись, и Коля оступался на дорожных выбоинах. Прохладный ветер обдувал его щёки, кроссовки скользили на подёрнутых льдом лужицах. Кусты лещины, растущие по обочинам, защищали дорогу от ползущего из леса тумана. Пахло дымом. Здесь, в низине, всегда скапливался дым, если кто-нибудь в округе топил печь. Коля взлетел на пригорок, обогнул высокий забор и толкнулся плечом в калитку. Заперто. Вечно он запирается на сто замков! Это у них с матерью заходи кто хочешь, бери что хочешь, а дядя Костя чужаков не любит. Коля стукнул кулаком в дверь: — Откройте, это я! Я по делу! — Забыл чего? Дядя Костя стоял перед ним в одном полотенце, повязанном вокруг пояса. Мощная грудь с густой порослью, выпирающий живот. Позади него дымила банька, из трубы вылетали и уносились в небо золотые искорки. — Или передумал? — Что передумал? — не понял Коля. — Решил попариться со мной? — Нет, я хотел попросить, чтоб вы свозили меня в город. Мне срочно нужно лекарство, а маршрутки не ходят. И денег у меня нет. Дядя Костя взял его за локоть и повёл на застеклённую веранду. Усадил на пластиковый стул и сел рядом. От его голого тела пахло здоровым потом и берёзовым веником. Наверное, запаривал в бане. Из дверей, ведущих в дом, высунулась голова Серафимы. — Ты заболел? — тихо спросил дядя Костя. — Чем? — А, нет! То есть да, но… Я не знаю… — Какие симптомы? — Рана воспалилась. Я думал самогоном промыть, но лучше чем-то медицинским. И температуру надо сбить, очень высокая. Дядя Костя взял шершавыми ладонями его голову и приложился губами ко лбу, словно покойника поцеловал. Коля отпрянул и вцепился в сиденье. Дядя Костя отпустил его: — Да, высокая, тридцать девять как минимум, но больным ты не выглядишь. А рана-то где? Та царапина на боку? — он заволновался: — Ты случайно не ржавым гвоздем поцарапался? Точно, он же видел ссадину от деревяшки, когда утром Коля выскочил в трусах. — Нет, не гвоздем, просто… — Давай я перевяжу. — Нет! Я сам! — А матери чего не скажешь? — Я не могу. Пожалуйста, не рассказывайте ей ничего, она и так на меня злится. Купите мне лекарство, а деньги я отработаю! Дядя Костя вздохнул и пошёл в дом. Серафима отделилась от проёма, присела напротив Коли и зашептала: — Мне было шестнадцать лет, когда я поймала зайчонка, — он был такой чистенький, жирненький, а я не ела несколько дней. Мы тогда одну кору ели, собирали мытник и лопухи. Нас было двенадцать детей, пятеро умерло от голода, а мама беременная ходила, родила младенца и засунула в валенок… — Зачем в валенок?! — оторопел Коля. — На печку закинула, чтобы помер в тепле, молока-то у неё не было. — А зайчонок? Вы его съели? — Да лучше б мы съели того зайчонка! Вернулся дядя Костя с обувной коробкой в руках, и Серафима тенью ускользнула в дом. — Перекись водорода, мазь от воспаления, — дядя Костя выкладывал на стол лекарства, — бинты, таблетки от температуры. Всё, что нашёл. А в город я поехать не могу, я уже водки выпил. К тому же я жду гостей. — Спасибо! Спасибо большое… — Коля запнулся, не зная, как выразить свою благодарность. Когда они выходили, к воротам подъехало жёлтое городское такси. Из него выпорхнул юноша в леопардовой шубке и тесных кожаных брюках. Коля уставился на него, не в силах отвести взгляд. Кто это такой? К кому приехал? Почему дядя Костя смотрит на него как на старого знакомого? — Привет, Ла-ахматик, — протянул парень. — Ты с нами? — Нет, он уже уходит, — ответил дядя Костя. — А жаль, жаль… Танцующей походкой парень направился в дом — так уверенно, словно часто здесь бывал. Дядя Костя подобрал живот, пропуская гостя, и глухо прорычал: — Не смей меня осуждать. Иди лечи свою царапину. Я ничего Наташе не скажу, но и ты держи язык за зубами.