1.
28 февраля 2017 г. в 17:36
Он так бы и спал, до четырёх, а может быть даже до половины пятого, если бы сон был достаточно глубоким. Неуклюже поджав ноги и уткнувшись макушкой в холодный кожаный край дивана, он вдруг открывает глаза от того, что ладони непривычно сильно зачесались. Автоматически находится занятие для рук на целый день, и как-то неожиданно легко становится от этого. У Твика руки жили сами по себе, им всегда нужно было что-то, чтобы взять, расцарапать, измусолить, порвать и раздавить костяшками пальцев. Сегодня замечательный день для того, чтобы расчесать их до самого мяса.
Твик не заводит будильника, потому что в его случае это просто смешно. Его день похож на вчерашний, а вчерашний – на тот, что был до него. Протирание пыли и пола – ежедневная обязанность, и никому нет дела до того, что по ту сторону стекла ещё темно. Всякая мелочь, типа задач на дом или чистки кофейного автомата, помогает грамотно убить время, после этого есть ещё час на чтение, потом – можно выходить, и прийти раньше всех. Других вариантов старта нового дня нет, и думать об их появлении нельзя, потому что тогда Твик может выжить из ума по множеству причин.
Совсем недавно в его голове поселились странные мысли. Они не носили революционного характера, но и в привычный распорядок дня не вписывались, от этого Твику становилось некомфортно, и он сжимал руки на лямках портфеля всё крепче, чтобы чувствовать ногти в коже. Ему казалось, что до недавнего времени он всё летел в бескрайнем пространстве, типа космоса или океана на планете, который занимал всю сотню процентов её поверхности. А сейчас он будто бы куда-то врезался и застрял. По ту сторону было что-то новое, живое, оно не позволило увидеть себя, зато наполнило грудь огромной порцией свежего воздуха до судорожной ломки под рёбрами. Твик подумал о том, что это как-то связано с расширением границ внутреннего мира, парню ведь уже целых семнадцать лет, и он знает свой мир внешний до миллиметра. Кто-то другой бы сказал, что это естественная реакция на застоявшийся воздух в зоне комфорта, где ты сидишь, парень. Но Твик бы поднял глаза, дёрнулся, как идиот, а тоном, вполне серьёзным, прошипел бы: «Это не зона комфорта, а тюрьма. И я здесь не просто сижу, я здесь гнию».
О том, насколько его жизнь была ядовита, он знал и сам. От этого сердце становилось наивнее, а дни длиннее. Твик помнит все разы, когда чувствовал себя счастливым, это делает его несчастным. Твик помнит все поводы для счастья. Каждый разговор, жест и смешок, брошенный не в адрес его нелепого поведения или внешнего вида. Он помнит время, когда нервный тик и непроизвольно вырывающиеся от испуга крики были забавными для его сверстников, иногда даже милыми. Больше этого не помнит никто.
Он идёт в школу на автомате, первым просит ключ и открывает класс. А дальше становится местным божком открытой двери, невидимым, но шумным и осязаемым. С ним можно будет не здороваться, и необязательно разговаривать, потому что нельзя хорошо поговорить с тем, кто беседовать не привык. Он будет дёргаться от каждого твоего движения или слова, смотреть выпученными глазами, как бездомная псина, которая не может понять, накормят её сейчас или усыпят. Он тихо проживёт в углу несколько часов, царапая ладони и дёргая головой, а после занятий закроет дверь кабинета и уйдёт куда-то. Как ни странно, все знают – куда, но разговоров об этом заводить не принято. Вообще подросткам не нравится говорить об изгоях. Поливать их грязью бессмысленно, жалеть глупо, уделять им внимание – себе во вред, и вообще, это всё равно никому не приходило в голову.
Так вот, божок открытой двери на самом деле ещё и повелитель кофейного зерна и булочек с шоколадом за доллар штука. Он обитает в специально возведённом помещении с неоновой вывеской, обещающей вкусный свежесваренный кофе, и не покидает его с шести вечера до восьми утра следующего дня. На каникулах может работать в обе смены. Здесь его жизнь, здесь посетители даже иногда говорят ему: «Эй, парень, гляди, какая хорошая сегодня погода!». Он спешит ответить, что погода и впрямь замечательная, хотя из-за обилия света ему целый день режет зрение, но посетитель затыкает дрожащий рот фразой: «Американо, стакан 0,2».
«Сию секунду, сэр».
Он всё равно будет улыбаться. Сегодня погода покажется ему самой лучшей в этом месяце.
Этот экземпляр вообще не запоминает, что ему говорят. Ни у кого нет над ним власти, ни у родителей, ни у учителей, ни у президента, ни у господа, которому всё равно насрать, он уверен. Родители поначалу будут строго одёргивать и ворчать, и в итоге дадут полную свободу действий, но Крейг знает, что, стоит ему выйти, мама вымочит слезами весь отцовский пуловер. За это старики получат новую газонокосилку и миксер ближе к рождеству. Он знает, что ему всегда есть, ради кого стараться, и не видит перед собой несокрушимых стен. Только вот крушить их ему пока не хочется.
Он перебрался из родительского дома в тесную однушку с видом на засохшие дубовые ветки, и был уверен, что это правильное решение. Он устроился в местный автосервис на пару с Кенни, и это решение казалось ему не менее правильным. Он продолжал учиться с горем пополам, в надежде когда-нибудь забрать на руки злополучную корку об окончании школы. Он сохранял невозмутимость. Он хотел тащить всё это самостоятельно. Он был свободен.
Было в нём и то, что получило широкую известность в округе. Кто-то считал это жутким, и правильно делал. Кто-то хотел довести это явление до предела и либо нехило развлекался, либо попадал в отделение скорой помощи с открытым переломом. Крейг – флегматик до мозга костей, но его, как и любого другого, можно было обидеть. Это ни для кого не останется без последствий.
Он видел мир в красных оттенках, и запах железа для него привычен, огрубевшая кожа на костяшках выдаст вулкан по ту сторону тусклой синевы глаз. Он попадал в отделение полиции – да, бывало, его родители однажды выплачивали компенсацию пострадавшему владельцу чёрной ауди, который сбил какого-то старика в жилом районе и попытался скрыться. Крейга бесили подобные вещи, несправедливость душила его, выводила из себя. Он целый вечер сверлил глазами уставшего от происшествий шерифа, и тому становилось настолько не по себе, что он начинал сомневаться в том, кто в этом отделении главный. В итоге суд обязал Такеров выплачивать штраф, и тогда Крейг выломал дверь на выходе из зала заседания. За дверь он заплатил сам.
Крейг с нездоровым скептицизмом относился ко всему окружающему. Большой редкостью была его ненависть, ещё более редкой – любовь. Ещё более редкой – забота. Это было уже совсем дико даже для него самого.
Он не любил трепаться попусту и раздражённо жмурился, когда что-то ему мешало. Крейг, как и его друзья, первым делом обращал внимание на смелое декольте одноклассницы Бебе, а потом уже на её лицо, и тут же одёргивал себя за принадлежность к «тупым обезьянам, которые пускают слюни на женское мясо». Он не любил быть, как все, но у него плохо получалось быть особенным. Именно поэтому предостережения о том, что Крейга Такера лучше не злить, нисколько не бесили самого Крейга. Только вот, иногда и они мешали ему спокойно придерживаться распорядка дня.
Об этом позже, сейчас Крейг скидает все свои учебники в рюкзак, получит шлепок по заднице от Клайда, что-то недовольно пробормочет и выйдет из класса под гомон и девчачье чириканье, поест на заправке по пути на работу и ни на миг не задумается о том, как сильно устал. В телевизоре скажут о том, что солнечные дни скоро закончатся, а он пропустит это мимо ушей, зато мозг моментально выдаст картинку: стиральный порошок, кнопка «бережная стирка», и брызги воды из незакрытой форточки.