Lullabye

Елена просыпается с первым раскатом грома, и тут же вскакивает с кровати — срочно, срочно закрыть и зашторить окно, чтобы еле угомонившаяся пару часов назад Кэсси не начала снова плакать. Сильный ветер кидает в лицо пригоршню песка и соленых брызг с пляжа, прежде, чем ей удается закрыть створки; Елена сонно протирает глаза и прислушивается. Вроде все тихо. Она облегченно вздыхает и наклоняется над кроваткой, чтобы подоткнуть дочери одеяло — и внезапно обнаруживает, что там никого нет. Пару секунд она неверяще шарит ладонью по шерстяному покрывалу; оно даже не теплое. Чересчур резко бросившись к прикроватному столику, Елена включает светильник, и спальня озаряется мягким желтым светом — другая сторона их с Нейтом кровати тоже пуста. Значит, Кэсси забрал он, покормить или просто подержать на руках, чтобы быстрее засыпала; значит, дочь в безопасности. Елена не замечает, как у неё вырывается вздох облегчения. На самом деле, она до сих пор боится, что кто-нибудь из их общего прошлого может однажды найти их. В этот дом на окраине одного из Гавайских островов, большой и светлый, разительно отличающийся от их старого в Нью-Йорке, семейство Дрейков перебралось не так давно, поэтому Елена все ещё путается в планировке и не с первого раза может найти то помещение, которое ей нужно; вот и сейчас — она была уверена, что идет на кухню, но оказалась почему-то в детской. Понимание того, что кухня совершенно в другой стороне, приходит только через несколько секунд; Елена направляется туда, когда вдруг слышит тихий голос, который что-то напевает. Она не может понять, откуда идет звук, поэтому прислушивается — и начинает различать слова: — Спи, прекрасная леди-пират, волны бьются о мол. Спи, прекрасная леди-пират, средь океанских волн. Слышишь, наш фрегат идет по вздоху якорей? Спи, а океан споет морскую колыбель. Грохот идущего далеко по океану шторма заглушает песню, но Елена успевает определить источник. Тихо отворив дверь на веранду, она, наконец, видит мужа; Нейт сидит на подвесной скамье, подвернув под себя одну ногу, отталкивается другой, неторопливо покачиваясь в такт — и поет. — Шторм бушует средь морей и тучи что свинец. Видишь, паруса туги, а ветер, вот стервец, Наш фрегат ведет на вал и кренит на бока, Клеит соль к твоим губам и бродит сквозь века. Их дочь, которой едва исполнилось три месяца, кажется, совсем не боится грозы, — она не спит, судя по тому, как уверенно её крохотные ручки хватаются за пальцы Нейта, когда тот поправляет сбившееся на сторону одеяло, но и не плачет. Наверное, её действительно успокаивает колыбельная. Елена прижимается спиной к косяку двери и прикрывает глаза, мельком думая о том, что ей ни разу ещё не доводилось слышать, как Нейт поет. Она вынуждена признать, что у него это очень хорошо получается. — Крепи концы, задрай трюмы, фрегат средь бурунов, Вцепись в грот-мачту – ведь не все увидят солнце вновь. Якорь брось, и сквозь ветра с молитвой, что есть сил, Гром и сердце бьются в ритм, и мир не тот, что был. — Вроде бы, эта песня не так поется, — улыбается Елена, когда Нейт все же замечает её на крыльце и радостно кивает в знак приветствия; он пожимает плечами: — Петь девочке — «парнишка»(1) — кажется мне явным неуважением. — Но... Пиратская колыбельная? Ты серьезно? — Не знаю, как тебе, а ей нравится. Верно, Кассандра? Крохотный сверток в руках Нейта согласно сопит и заинтересованно провожает глазами мелькнувшую в тучах синюю молнию.