Хейл-Стилински-Арджент

На следующий день Кора зовет его ужинать, и предложение (почти не) намекает на свидание. Кроме того, Элли с ними, поэтому, конечно, нет, никакого рандеву. Айзек в принципе не уверен, может ли Мексика быть романтичной. Он жмет плечами: ему все равно, где есть. Элли пытается повторить, ерзая на месте с плюшевым волчонком, которого Крис привез из Бикон-Хиллс - кто-то из стаи подарил, наверное. – Ну все, решили, – Кора разворачивается на пятках и забрасывает детскую бутылочку в рюкзак. Кажется, его мнение ее не особо и волновало. На ней обтягивающие шорты с пальмами и короткий топ, и Айзек в очередной раз замечает, насколько тон ее кожи темнее его собственного. И что она красивая. Пожалуй, даже больше, чем просто. И ни капли не похожа на Эллисон. Айзек вздрагивает, когда Кора пихает его ногой. – Я спрашиваю: ты в этом пойдешь? – она усмехается, и он в самом деле не понимает, чем ее не устраивает его свитер. – Только не говори, что ты не запихнул в свою маленькую сумку хотя бы одну маленькую футболку. Нет, он запихнул. Вернее, впихнул себя в поло, когда летел сюда. О другом не подумал, и, кажется, это не было мудрым решением. – Элли стошнило сегодня утром, – он не говорит, что на поло. – Не могу поверить, – (Айзек и сам бы удивился, будь он на ее месте). – Крис тебе не сказал, что северный полюс в другой стороне? – Не трать время, ладно? А потом "не благодари" - и черная мужская футболка прилетает в лицо раньше, чем он успевает заметить, откуда Кора ее взяла. Кроме того, совершенно не хочется думать, чья она: Дерека или, может, того соседа-латиноса (Мигель, что за дерьмовое имечко), или еще черт знает кого. – Спасибо, не надо, – но позже футболка все равно оказывается на нем. – Здесь пятна, – он принюхивается. – Это что, кари? – Возможно. Я ее не стирала. Кора говорит так, будто его, Айзека, этот факт удивлять не должен. Но его удивляет. К тому же, пахнет ей. Это странно: чувствовать на себе запах девушки, которой не касался. Айзек спотыкается на последней ступени. Кора и Элли оборачиваются почти одновременно, и он понимает, как по-идиотски выглядит. Кора хмыкает, но ничего не говорит. Айзек уверен: она думает, что он пялился на ее зад. (Это сложно не сделать, но Айзек справился, надо же). Его толкают локтем. Кажется, парень на байке - не видел: в клубах песка и дорожной пыли он едва различает носки своих кед. – Так куда именно мы идем? – спешно ровняется с Корой (благо, шаг широкий), зачем-то вспоминает те криминальные хроники, которые по ящику в закусочных двадцать четыре на семь. – Там не опасно? – Крис, конечно, не подверг бы жизнь Элли риску. – Там - нет. – А где да? – странно, а вот об этом Арджент упомянуть как-то забыл. Айзек спрашивает чересчур требовательно. Кора останавливается, смотрит почему-то раздраженно. – Думаешь, в твоем святом Париже не найдется никого, кто носит ствол за пазухой или прячет когти? – она цокает языком. – Опасность в каждой части этого гребанного земного шара, Айзек, пора бы уже смириться. В самом деле, ты же жил в Бикон-Хиллс! Это должно быть тем самым аргументом, который позволит забыться хотя бы на остаток вечера, но Айзек не забывается, нет. Он молчит. – Брось. Там, куда мы идем, лучшее тако во всей Мексике, – Кора улыбается неожиданно тепло, и Айзек готов признать: да, им и правда нужна разрядка. Потому что, по факту, они остались вдвоем. Она - у него, и он - у нее. И Элли, которая в их недосемье-стае вроде баланса, точки равновесия. Элли, которая не знает, что ее ждет. Их всех, если говорить честно. // В кафе, куда Кора приводит, оранжевые облупившиеся стены и низкие пластмассовые столики, и нет меню, но есть бумажные фонарики и салфетницы с олдскульным кока-кольным логотипом. Довольно мило (плесень в углах и плиток сколы не в счет?). – Эй, расслабься, – Кора толкает его плечом. – Не знаю, о чем ты там думаешь, но выглядишь так, будто Атлантику в утином круге переплываешь. – Просто хочу уже, наконец, нормально поесть, – Айзек по здешним меркам безразличный неприлично. Кора закатывает глаза: – О, не будь занудой. Мария назвала тебя милым парнем. – Мария? – Хозяйка. Она думает, что мы встречаемся. Давай, поцелуй меня, и получим бесплатный десерт вместе с приглашением на собственную свадьбу в лучших мексиканских традициях. Айзек ждет, что это шутка. Дожидается: Кора отмахивается, боже, забудь, к столу уходит, где Элли, довольная, жует пшеничную лепешку. – А ты уже лопаешь? – треплет малышку по голове, усаживаясь рядом (пластмассовые стулья и разноцветные подушки, вау). Айзека игнорирует. А вот с типом в цветастой майке ей трепаться на радость. Этот, пришедше-подошедший, жмется своим потным черным телом, здороваясь, пытаясь обнять (облапать). Мика Хуанте. Айзеку, черт возьми, плевать. Хоть сам Боб Марли - все-рав-но. Ему здесь не нравится: неуютно, не в своей тарелке. Конечности длинные пластмассу оплетают, колени стола выше, белый, по-испански только "хола" и "грасиас". – Здесь все друг друга знают, – Кора объяснить пытается. Айзек кивает: ага, ладно. (Достал). Она делает вид, что случайно бутылку с горчицей сильнее сжимает: упс, извиняй, Айз. Слизывает капли с пальцев, хлопает глазами, а взгляд: выкуси, один-ноль, побеждаю я. Ладно, Айзек не из тех, кто сдается (теперь нет). Элли восторженно кричит, вторит: Аси, Аси, пока завязывается борьба шуточная, бессмысленная, по-ребячески глупая. В конце концов, у обоих лица в соусе, тела. Кора улыбается, облизывая губы, дышит часто. Айзек качает головой, но признается: было весело. (Не говорит, что руки у нее горячие, дыхание). Они рядом сидят, бедрами друг друга касаясь. Не будь он в джинсах, получил бы ожог, серьезно. – Дай сюда, – она вырывает салфетку, оттирает пятна соуса с его лица (как ребенок, ей-богу, Айзек). (О да, это же я начал). Сталкиваются взглядами. Там, в глазах ее, Айзек видит. – Что бы ты без меня делал? – Кора отстраняется. Кора чертовски хорошо себя контролирует. Айзек теряет что-то. Боится признаться, что именно. Они. (не пара). – Не знаю, – отвечает честно. – Коси! – Элли привлекает к себе внимание, и это (предлог), чтобы отойти, уйти (от темы, себя). Айзек ошибался: он сильным не стал.

alicks - away

Они ужинают под песни гитары, когда закат догорает и вечер обнимает. Айзек понял, почему здесь, сюда: романтика на испанском по-мексикански. Красиво, и как-то забываешь про облицовку, фальшивое это, пустое. Дело-то в другом. Здесь жизнь, какая есть. Краски в легкие не вбивают, чтобы деланным задохнуться. Тут, у каждого, любого, яркость выхлопами от моторчика в грудной. Кора подпевает; стучит пальцами по пластику спинки, и с ней вместе - они, местные. В воздухе запах мяса и миллионы слов (о любви, вере). Айзек слышит, даже когда за милю оттуда (это сигналами в волчьей груди). Элли сопит у него на плече, Кора рядом, шаркает кед подошвой по песку, и Айзек счастлив, правда. (Кажется, впервые после смерти Эллисон). // В квартире (он, разумеется, не называет ее домом) Айзек укладывает Элли, а затем находит Кору в гостиной с привычной бутылкой темного - он и сам не отказался бы сейчас. – Спит? Айзек кивает: устала, наверное. Малышка обычно Криса по ночам зовет, плачет. Успокаивают с Корой в четыре руки. – Хорошо, – улыбается тепло, и Айзек готов признать: да, она, Кора, нравится ему. И да, он в ужасе, боится, понятия не имеет, что ему, им делать. Правильно ли? Кора тем временем музыку включает, телефон подключая к допотопным колонкам. Щелкает пальцами в ритм, двигает бедрами, ближе подходя, говорит: – Ты должен мне. Айзек понимает: за ужин. Не знает только, почему смотрит хитро и кусает губы. – Потанцуй со мной, – она протягивает руку. Айзек, конечно, говорит, что не танцует, не умеет. Коре все равно. Она тянет на себя, спиной прижимаясь, его ладонь на живот кладя. Делает несколько движений в такт, за шею одной рукой цепляясь, чувствует дыхание сбитое, опаляющее. Айзек выше; Айзек неловко двигает ногами, рукой не шевелит. Кора закатывает глаза, оборачиваясь, обрывая. (Нехотя). – Знаешь, я не выпущу когти, если ты дотронешься до меня. – Да? – Да. У Коры жилка дергается на шее, и она губы кусает, а еще смотрит прямо, в упор, до упора. Разумеется, она о танце, рук движениях, ног. Конечно, она. Айзек не танцует. Айзек. – Черт возьми, просто сделай это, – выдыхает в губы усмешкой, этим своим "боже, какой же ты идиот". – Я знаю, – шепчет, и шепот дрожью, до дрожи. А потом грани стираются: пальцами в волосах, языком горячим, скользким по груди, соскам, бедрам, головой между ее ног, поцелуями рваными, просящими, стонами, простынями. Зажатым ртом ладонью. Губами до крови. Изголовьем, долбящим в стену. Печатями пальцев. Их ночь пахнет остывшим асфальтом и пеплом на огнище губ.