Хейл-Стилински-Арджент

Когда Брэйден утром заставляет себя разлепить глаза, первое, что видит: стул и Кору на нем, которая, перекинув ноги через подлокотник, спит - разумеется, об опухших веках и вспоротых когтями ладонях ни слова. – Детка, что ж ты творишь, – Брэйден хмыкает, и это с трудом, у этого крови соленый вкус, и тут, конечно, о том, чтобы встать, речи нет, но Брэйден не Брэйден, не будь ей плевать, можно подняться, нельзя - какой там постельный режим, док. И она встает. Потому что какого хера разлагается, когда девчонка в одиночку гребет кучи их дерьма. Катит к себе модный столик на колесах, хватает шприц, склянку, упаковку зубами рвет, колет в вену, и это на раз-два, быстро, умело. Откидывается на спинку дивана, переводит дыхание. И чувствует взгляд на себе. Не человеческий, нет. Волчий, пустынный. – Да ну, – возле нее - ребенок. Брэйден усмехается, узнает. Оставила. Конечно же, другого-то быть не могло: подростки-моралисты научили дикую девчонку правильному. Она-то знала, что не убьет: не решилась бы. Неплохо выкрутились в итоге, право. Арджент, надо же. – Глаза у тебя мамины, – в самом деле, вау, совпадение ли, что ребенок-Хейл среди Хейлов и оказался? О, едва ли. Крис-то стратег, Крис все продумал. – Ты знаешь? – вдруг подает голос Кора, ладони пряча стыдливо. Ох, девочка. – Малия, – Брэйден отвечает просто, и она уже знает, что это значит, будет значить. Кора два плюс два не складывает, странно. – Элли дочь Малии? – удивляется вместо, говорит так, будто не верит. Она же, в самом деле, и не задумывалась, откуда она, малышка, появилась. В смысле да, ясно, Дерек привез сюда, потому что Крис сказал - это все, что знала. Остальное вроде как не положено ей, Коре. Да и не интересовало - зачем бередить, глупые? Ребенок есть ребенок, не важно, чей. – Она не просто дочь Малии, она Хейл, – подводит Брэйден, и шестеренки крутятся, и понимает вдруг, что, осознает. Клан. Дерек, Питер, Малия, она, Кора, и. Элли. // Разумеется, это ничего не меняет. Только тот факт, что они вроде как семья теперь. Та, которую когда-то отняли, забрали, выжгли дотла керосином и дешевыми спичками. Малышка-то уже родное, важное, и Коре, честно, плевать, кем приходятся, потому что любит и так, без справок, анализов, прочей долбанной ереси. Но Брэйден не об этом, конечно; о том, что место ее здесь, дом, и от этого паршивей, хуже: кто она, Кора, чтобы решать? Будет день, когда Айзек увезет ее отсюда. Айзек, Крис. Крис, разумеется, Крис, он отец, он вернется. Кора делает вид, что не считает часы - тридцать. Будет день, когда им придется прощаться. – Поговоришь со мной? Она оборачивается - Айзек. Конечно, он. Крыша же, совместное это, общее, их. Внизу Брэйден с Элли смотрят "Чудо-зверят". Тупой, знаете, мультик, а вышло, что Кора-то и есть тот пресловутый склеенный геройчик - здесь не от героизма. Брэйден сказала: перестань думать, детка. Не всевышние, судьбу не перелепим. А ссадинам на лице буквально в противовес: я могла помочь. Но на самом деле могла ли? – Кора. – Почти двадцатник уже Кора, ага. Скоро юбилей, поздравишь? – безразлично. И он, Айзек, поверил бы, но сама себя выдает. Оборотни же, на волну одну настроены, как бы иронично не звучало. Он ближе подходит, он запястья перехватывает, но Кора, конечно, Кора: руки вырывает нервно, а там, глубже, - страх. Потому что ладони в решето все еще, по-прежнему, мясисто-рваные. И на секунду - черные полосы по его венам, рукам жилистым. – Тебе больно, – утверждает. – Нет, сбой в твоей волчьей системе, – отрицает. – Разве ты не должна была исцелиться? Ладно, он не спрашивает, что произошло, и Кора хотя бы за это не посылает его к чертовой матери. – Понятия не имею, – раздражается, потому что да, черт возьми, должна была. Но не исцелилась. – Дай руку. – Нет. – Дай мне руку, Кора. Знает, что нужен. – Я в порядке, Лейхи. Займись лучше делом. Он не верит. Она раздражается, сама за руку хватает, стискивает, показывая: видишь, ничего нет? Ему, конечно, знать не обязательно, что вопль душит внутри. // Ладони не заживают. Вечером Кора лепит на них пластыри и готовит ужин - слишком устала, чтобы думать. Обо всем этом. Элли возле хвостом вьется, не отходит, жмется к ногам. – Ко-л'а, кол'а, – обнимает. Крепко так, по-детски искренне, за колени цепляясь. Чувствует будто, что не так что-то, неправильно. – Я, я, – Кора на корточки садится, щелкает по носу, улыбается (Элли ради), но это снаружи, не через силу, нет, конечно, но сквозь ожидание то, бессилие, которые кислотой разъедают, сжигают; это слабое, вымученное. Элли смотрит глазенками серьезными, темными, и в них Кора истощение собственное видит, не чужое, нет; надежду, что гаснет, тухнет. Веру-то переоценивают; веры как таковой и нет. О чем речь, надуманное, выдуманное, щит лишь. Плюс: к жизни устойчив. Минус: из металла. Здесь духа упадок - коррозия. Здесь сам себя разрушаешь. Кора уже. – Боба, – Элли тянется к ладоням. Элли знает все, понимает: больно. – Да, милая, – не там только - в груди, за щитом пробитым. Кора усмехается: нет ничего, с чем мы не смогли бы справиться. Ха. Ложь отменная, подавай на серебряном блюде. Эта, про справились. Добавь "рас" - честнее выйдет. Расправились. С ними. Мне больно, - не вслух, нет. И хочется, ей-богу, разрыдаться. Как в свои десять. Но и тогда давила, глушила, кусала губы, потому что нельзя было. Потому что Дерек не плакал. Лора не плакала. И мама тоже. Никогда. Потому что сдалась уже вчера, лимит исчерпала: хватит, хватит. – Кол'а. – Кора. – Радуйся, что мой кулак не встретил тебя раньше, чем ты подкрался, Айзек. – У тебя соус подгорел. Между, кажется, пропасть. Элли смотрит на них снизу вверх, головой туда-сюда вертит. А они - друг на друга, друг в друга, чтобы глубже, больнее, недостаточно будто уже. Кора влюбилась, как девчонка. Ему-то, конечно, не сказала, что в первый раз такое. Были другие, был Бойд, но не он. Теперь отдельное, только, увы, проваленное. Причина: не судьба. Серьезно, а кто-то в нее, судьбу, верит, а? Смешно. Разрыдаться, как в десять; нельзя - команды машинные, сигналами в мозг. – Не люблю, когда мне врут, – Айзек бросает безразлично. Кора бы сказала, что ей все равно, что он любит, но молчит. // Ночью звонит телефон. Не разбирая, одевается: рубашка поверх обнаженной груди, шорты; ноги - во вьетнамки, сбегает по ступеням и выгоняет старый байк из гаража. Брэйден не будит: упертая же, с ней поедет, хотя стоит едва. Кора, – она слышит. – Постарайся не разбиться. Это Айзек. Нервничают оба, конечно, но он остаться вынужден: должен быть здесь, с Элли, когда она проснется. Кора передала: Крис приедет, как только сможет. Как только. Заводится быстрее, чем допотопный харли - о брате по-прежнему ничего не известно. Ладно, знает хотя бы, куда путь держать. Гонит по пустынной трассе на ранчо, которое Дерек купил пару лет назад - место сбора изменить нельзя. Он ведь должен быть там, обязан, да? На подъездной дорожке пробитые тачки; земляное брюхо шинами раскурочено. В окнах свет. Кора въезжает в облупившийся заборчик и режет ступни, но на это плевать. Влетает в дом с краской вместе, что с двери сыпется, оглядывается, зовет по имени. Мужик - черт знает, кто такой - со ствола кровь оттирает возле, голову поднимает, губы - в усмешке, по телу взглядом, и затем туда кивает, в сторону: жив он, малышка. Кора врезала бы сыну сукиному и глазом не моргнула: охотники через одного все ублюдки, но не дает единственное одно, держит: он там был. Все они. Не она, нет. Раз здесь, значит, бился - в бою даже мудачье на вес золота. А они-то за слово, кодекс плешивый. – С дороги уйди. Хмыкает, отходит, пропуская, губы облизывая. Кора обещает себе: когда-нибудь. И поправляет: никогда. Все отдаст, чтобы бойцов этих в первый и последний раз здесь видеть. Черта с два отпустит его, Дерека, снова. Лучше сама. Лучше сдохнет за. Если терять, то только себя. Так? – Разве я не говорил, чтобы ты не лезла, куда не надо? – это о ее руках. Даже смешно, потому что сам металлом нашпигован до отказа, на ногах еле держится, и здесь об исцелении и речи нет. В отличие от нее. В противовес - будто драка в детском саду. Ее боль с его - ничто. – Я ненавижу тебя, Дерек. Если бы ты только знал, как сильно я. Тебя. Ненавижу, – срывается. Голос, она. Когда было десять, тайком от мамы растирала слезы по его рубашкам. Сейчас девятнадцать. И мамы нет, чтобы сказать, что должна быть сильной. // Они, разумеется, не празднуют возвращение. Не делятся впечатлениями и не посвящают в подробности. Латают раны, делая вид, что так и было, так и должно быть. Не забывают, нет. Просто живут. Следующим утром Дерек отвозит Брэйден на ранчо, и они занимаются любовью на льняных простынях в одной из спален, и они не говорят: я люблю тебя. Они обещают, что не уйдут. – Ты говорил, что хочешь правду. Там, в городе, Айзек пакует вещи, и он оборачивается, когда Кора закрывает за собой дверь. Они уезжают: Крис, Элли и он. Обратно, в Париж. Айзек знает, хотя Арджент прямым текстом не сказал: здесь, в Мексике, не их дом. Коры, Дерека, Брэйден - да. Но не Криса. Айзек давит в себе мысль, что нет, мог бы стать, но. – Я говорил, что не люблю, когда мне врут, – он смотрит на нее, и да, он не готов прощаться. Кора усмехается. Айзек не знает, что она заставляет себя сделать это. – Ты, наверное, не думал, что я втрескаюсь в тебя, да? Они напротив друг друга, и это апофеоз, и прошедшее то и стертое, потерянное, чего сами лишились. – Ладно, плевать. Просто, – Кора делает шаг, – будь джентльменом и поцелуй на прощание. Меня. Она вытягивает руку, и она улыбается, и он понимает, что специально делает это, за шуткой прячась. Это он ошибся. И Айзек, конечно, не целует руку (никакой не герой рыцарских романов). Айзек целует ее. Они лежат на тесной односпальной кровати. Кора к нему жмется, по груди пальцами водит, взглядом - по скул росчеркам четким, острым, лезвиям; а он, Айзек, - в потолок. Молчат. Сердце стуками время до отъезда мерит. Затем шепотом: – Айз. Итак, у них был секс. Прощальный, который поставил точку. И будто все просто, но нет. Не сможет он бросить, разорвать, свалить в Париж теперь, когда привык. Когда она, Кора, под боком живая, горячая, в него влюбленная. Не просто, потому что три недели под одной крышей вместе хотели или нет, но были. Так карты легли, так надо. А с другой - они позволили. Дуло к виску не приставляли - сами решили, сами объятия раскрыли и летели туда, в них, вниз. Оба со сроком годности истекшим, из штампованных, брак. Эллисон не была такой. Девочка из китайского фарфора, куда ему, со сколами, до нее. А однажды треснула. И снова, и снова. Айзек от себя отрывал каждый раз. Забывал только, что сам не фарфоровый. И он не починил. Не смог. А потом целовал руки Коры, и они заживали. Айзек не знал, что и она тоже. – Айзек. – Что? Все это не просто, потому что он снова трус. Она хочет попросить его остаться. Хочет сознаться, что нужен ей, важен, и нет дела, что он знает и так. Но она молчит. Айзек повторяет вопрос. В конце концов, она головой качает - выглядит определенно глупо. Тогда точку ставит он, на Криса ссылаясь, которого в квартире-то и нет. Зато оба знают, что так будет лучше. Он уйдет сейчас, и им не придется делать вид, что все в порядке. Что это всего лишь секс. Она чувствует тошнотную усталость. Тело ломит, но списывает на паршивые деньки. Айзек замечает, что болезненно морщится, только не спрашивает. Идет к выходу и в дверях удачно сталкивается с Крисом - у того багажа нет, только ствол. – Айзек. Куда-то идешь? - Арджент удобнее перехватывает Элли, которая болтает сама с собой у него на руках. Не выглядит, признаться, человеком, в путь-дорогу собравшимся. – Нет, просто искал тебя. – Все в порядке? - Крис задерживает ладонь на его плече. Банально в своей привычности. – А'си, а'си. – Да, в порядке. – Хотел о чем-то поговорить? – Арджент как Арджент, но есть в его лице что-то, что напрягает изрядно. – Ага, вроде того. Ты же, кажется, так и не сказал, во сколько улетаем. – А мы разве куда-то летим? - Крис удивляется. Айзек мог бы подумать, что это шутка. Может быть, даже посмеялся бы, не стой именно Крис перед ним - среди Арджентов встречаются юмористы, а? – А разве нет? – Я - лечу. А насчет тебя не уверен. Если ты, конечно, не оплатил никакой билет во время моего отсутствия, - Крис усмехается. Айзек понимает только, что этого вот как раз и не понимает: как это - не уверен? – Разве наш дом не в Париже? - с места в карьер, формулировка вопроса до смешного детская. Зато "наш дом" - он, Айзек, впервые же об этом прямо. И он тогда напрягается и понятия не имеет, в чем дело. Это он ошибся? Что-то не так понял, да? А Крис непривычно губы в улыбке растягивает - он что, глупость сморозил? – Дом может быть где угодно, Айзек, но всегда - где твоя семья. И пазл тут уже складывается. – Хейлы. Семья Элли, - это вслух. А дальше понимает: не спонтанное это решение. Арджент знал, что они, в конце концов, будут здесь. Знал уже в тот момент, когда Элли впервые заснула на его, Айзека, руках. Ей было два месяца, и ей нужна была стая. Что ж, Арджент ее нашел. // Они остаются. Что интересно, все это почти годится для интрижки подросткового сериала по Fox (девушка Кэмдена смотрела когда-то такие - Айзек помнит). Сопливый сюжетик и хэппи энд на десерт. Жаль, в актерстве не силен. Был кружок в школе, а он, Айзек, не ходил. У него отец тренером был, у него тренировки по плаванию попеременно с морозильной задержкой дыхания. Наверное, зря. И телек не смотрел - а надо было. Стилински цепляет факты из телешоу и документалок себе в помощь, а Айзек топчется на грязно-желтой лестнице и понимает, что те розовые сериальчики точно не подвели бы: Кэмден же всегда знал, что делать. – Зайдешь, наконец, или продолжишь пялиться в мое окно, а, сосед? Учти, я дважды не предлагаю, - Кора усмехается, останавливается, но не рядом, и это опять неправильно. Айзек-то уже знает, что влюбился. В эту девчонку-оборотня с пятнами машинного масла на лице. В его девчонку. Но в привычной манере облажался. Еще тогда, перед надуманным отъездом. Знал же, что она любит. Знал, что хочет, чтобы был с ней. Но все равно ушел. Что-то оборвалось. А потом Крис снял квартиру по соседству, перевез вещи, и они остались. Счастливый конец? Есть, но не здесь. – Чертовски содержательный разговор, Айзек, - Кора закатывает глаза и ступает дальше, когда он вдруг перехватывает ее запястье. – Зайду, - говорит настойчиво, делая вид, что не заметил, как вырвала руку. Но там, в квартире они оказываются еще дальше друг от друга. Кроме того, Айзек, конечно, не слепой и видит: здесь пусто. Пусто в значении тотального одиночества. Становится тяжело дышать. Падает стул. Кора сглатывает, но она не спрашивает Айзека, в порядке ли он. А он нет. Он не в порядке. Она, как ни странно, тоже. Тогда фокусирует взгляд на консервной банке, которую Кора к этому моменту уже ковыряет ножом. Глубоко вдыхает. А после лезвие соскальзывает. – Кора, - у него вырывается для себя неожиданно. – Подумаешь, порез. Это не смертельно, принц. Но не в этом дело. Незаживающие ссадины. На руках, пальцах, худых коленках. Он готов поклясться, что за воротником рубашки засос, который ей поставил без малого две недели назад. – Ты не исцеляешься. – О чем ты? – Ты не исцеляешься, Кора. Айзек подходит ближе, задирает рукав рубашки и оказывается прав: девчачьи пластыри в цветочек. Десятки пластырей. – Я не обязана была говорить тебе, ясно? - она раздражается, но он ни при чем. Не в нем причина. Конечно, не в нем. – Кора. – Ни малейшего понятия, что происходит, - нехотя уступает она. – Ты говорила с Дереком? – Ясное дело, что нет. У него и так полно проблем. Не собираюсь становиться еще одной. – А если он знает, как помочь? – Мне не нужна его помощь, Айзек, ладно? - отрезает. - Я с этим разберусь. А ты лучше держи язык за зубами. – Дело в силе, - догадывается он. - Ты теряешь ее. – Я не слабая. – Я не сказал, что ты слабая. Всего лишь то, что теряешь силу. – По-твоему, это не одно и тоже? Она права. А он думать хочет, что это не так, но она оборотнем бесполезна. И вдруг отчетливо понимает, что не намерен списывать Кору со счетов. Никогда. – Но твои руки. Разве раны не затянулись? – Да, но, - она запинается. Она не собирается говорить: когда мы были вместе. Это же удачное стечение обстоятельств, случайность, и только. Это не он, и они не вместе. И она не понимает, зачем тогда тянется к его губам. Но больше всего - зачем он целует ее в ответ. // Они не встречаются. Не ходят на свидания и не держатся за руки, и он не пишет ей на ночь, и они не спят в одной постели, но Айзек так крепко прижимает ее к себе, когда лежат на крыше, сплетая ноги, и он чертит что-то на спине, забравшись рукой под ее рубашку, и он смотрит в глаза, и он знает, что все будет в порядке. Он отдаст свою силу, если так будет нужно. Они вместе работают в автомастерской, и Кора крутит пальцем у виска, потому что Айзек ни черта не смыслит в тачках. И она раздражается, когда он лезет к ней, лежащей под железным брюхом проржавелого седана, и она раздражается, когда он в принципе куда-то сует свой нос, но Айзек приносит чизбургеры и картошку фри, и Кора хотя бы за это готова его терпеть. В нее влезают хэппи мил, две порции куриных наггетсов и карри из кафешки напротив, и Айзек не удивляется, когда она жалуется ему, что потолстела. – Не поверишь, но мне нет дела, - он вытирает ладошки Элли, которая сидит рядом. – Нет дела, - повторяет она, пытаясь запихнуть в рот несколько трубочек. - Нет дела. Нет дела. Но это теряет значимость, когда Кора случайно режет палец упаковкой. Кровь на белизне салфеток напоминает, что за четыре месяца они так и не сдвинулись с места. У нее кружится голова, и она на девяносто девять целых и девять десятых человек теперь, и радужки не горят, и нет когтей, но она не умирает. Это не то, что было с Дереком; и не то, что было с ней, когда на их головы свалился Дарак. Что-то другое. Они ищут ответы и продолжают жить: болтают со Стилински по скайпу, ездят на ранчо на выходные и вместе принимают душ. – Так ты мой парень? - интересуется она, когда он медленно ведет кусочком мыла по ее животу. – Если ты этого хочешь. Но оба же знают ответ: да. Естественно, да. Она жмется к нему всем телом, и она чувствует тогда: они вместе. Кора уверена в нем и в том, что так должно быть и так будет. А потом появляются ответы. Это случается через месяц. Она сидит на бортике ванной, смотрит на две полоски на экране теста и поражается, как не поняла раньше: вот же причина, вот. А вместе с этим уверенность закручивает в воронку слива осознанием: ребенок. У них будет ребенок, который родится через четыре месяца. Она упорно не допускает мысль о том, что он не родится. И она говорит: пиздец. Но ей хватает слов, чтобы добавить: – Понятия не имею, что мы скажем твоему папе.