Прощальный арабеск Анны Радостной

Утреннее небо над космодромом Лера’28 было всё устелено призрачно-пурпурной филигранью замысловатых облаков. Понурое солнце лениво открывало глаза на горизонте розового небосвода. Расцветал первый летний день — 31 мая; Одесса только просыпалась, когда мы с Анной нырнули в гулкое лоно станционной автостоянки. Анна была за рулем, — она обожала беспристрастность и свирепость этой машины, и ей ужасно хотелось в последний раз прокатиться на lamborghini Equilibrium — смазливая молодая девушка прощалась с этим городом, с яростным суперкаром и со мной, в ее широко распахнутых глазах читалась печаль. Нас выплеснуло к безликому сооружению Зидановской эпохи — к главному входу на космодром. В океане многоколесной мешанины ей удалось узреть свободное пространство для парковки. И Анна резким маневром юркнула на вакантное место. Выудив из багажника маловесную поклажу, мы вошли в холл и нехотя зашагали вдоль кулуара выделанного мозаикой в духе Майкла Бэя — отважный автобот Бамблби давал отпор мрачному Старскриму на картине справа. Внутри играл сносный Транс. Мы минули продавца мороженого, — сасная милашка в костюме красно-черного арлекина отпускала полного мальчика с бультерьером, — и перед нами разверзлось широкое панорамное окно: с тяжелым сердцем смотрел я на открывшиеся моему взору антигравитационные двигатели разлучного шаттла. В глубине моей самости прогремел вопрос: — Каково это — прощаться навсегда? — Может по мороженому? — спросила вдруг Анна робким тембром. — Конечно. Присядь тогда на скамейку; я мигом вернусь. Я поспешил к Арлекину как в воду опущенный. «Может по мороженому?» — ее вопрос отозвался в моей памяти далёким эхом — я всегда угощал ее пломбиром с фруктами перед сексом. Мне вспомнилась одна отрадная летняя ночь: Не иначе как той ночью я понял, что люблю ее. Мы отдыхали в самом обыкновенном курортном лагере с архаичными уличными душевыми кабинками с зияющим верхом, деревянными домиками и скупым завтраком. Именно в одной из таких кабинок мы целовались в свете ущербной луны. Ласковые струи нагретой за день воды сообразно обдавали наши нагие тела. Я привлек ее к себе и ощутил прикосновение ее твердых сосков, сделав рывок, Анна повисла на мне, обняв мои бедра своими ногами, и мы силились в единое целое. — Ладная, цветущая шатенка — Анна Радостная — знакомство с ней было самым эпохальным событием всей моей жизни, но я так ни разу ей об этом и не обмолвился. Ей никогда не узнать моей сердечной тайны. Перед оргазмом она оставила выразительный засос на моей шеи и что-то любовно прошептала мне на ухо. Ахх — Я мог бы писать об Анне днями напролет покуда перо не достигло б вершин творческой максимы, но в рамках лаконичного жанра поспешу изложить о главном… Для многих не секрет что я помешен на сексе, интересно: каким бы единственным термином я смог бы полномерно передать ее сексуальность? — меж тем, сам ответ, очевидно, лежит на поверхности моего хитросплетенного либидо — меня всегда возбуждал ее голос. Бархатистый, женственный, знойный и чистый — словно каждый раз перед тем как выразиться он отфильтровывался через особую божественную призму ее существа. Сейчас, когда между нами мириады световых лет, я то и дело вспоминаю врезавшиеся в мою память отголоски ее слов и стихов; иногда мне удается услышать ее (завсегда такой редкий) смех, — от него на душе становилось радостно и мне. О! как нечасто мне удавалось развеселить Анну. Черная меланхолия нет-нет да и накатывает, когда я вспоминаю безмятежные часы нашего золотого досуга; и по щекам стекают слезы безутешной тоски: Мы насытились ванильным десертом и, пройдя через таможенный контроль, вышли на взлётку. Солнце уже успело подняться над беспокойными тополям. До отправления космического корабля Интальо оставалось 38 минут. Возле курилки толпились провожатые и пассажиры, рядом ютились и мы, разговор не клеился, а понапрасну проявлять малодушие никто не решался… вот мы и молчали. («Время всегда против нас») — однако кто-то обязательно должен был запаять брешь недосказанного. И Анна, взяв на себя тяжелую роль инициатора, объявила: — Я написала его сегодня утром. Ветер лохматил ее бронзовые локоны, на сердцевидном личике дрожала наигранная улыбка. Анна несколько отступила назад — заградив собой рекламную надпись красным золотом на шаттле, достала из сумочки сложенный вчетверо листик бумаги и предложила мне снять видео на телефон, если конечно я имею на то желание. Я с радостью согласился и проговорил: — Итак, — затушив сигарету, ощущая ментально, что связан по рукам и ногам, я ощупью нашел телефон в кармане и охотливо направил камеру на нее. — Итак!.. Полагаю сейчас самое время; вполне удачный ракурс и свет атмосферно изливается вокруг. Можешь начинать! Анна робко улыбнулась уголком рта, но мигом войдя в образ, посерьезнела и выдавила, поправляя чёлку: — Похорони меня в стихах: философская лирика. И сделав глубокий вдох она начала: Из вскрытых вен струятся чёрные чернила, И опустив перо в них, я начну писать. Чтоб жизнь в словах кипела и бурлила, Взамен же часть себя должна отдать. Собою всею я испачкаю страницы, Где замурована остывшая душа, Под линиями, между строк таится, Едва дыша, как мотылёк дрожа. Летящим вниз лишь суждено разбиться, Захлёбываться ветром и рыдать, Им, как и ей уже не возродиться, А мне, как им, так страшно умирать. Боюсь оставить то, что я любила! С последним вздохом, с рифмой на устах Похорони меня в стихах, как я просила, В обрывках фраз пусть сгинет этот страх Час от часу легче не становилось — разлука меня обескровила. Один год сменялся другим, и убитый печалью со временем я тоже покинул эту планету. Управление всеми моими делами было передано улитке Молли — которая трагически погибла 19 Июля 2096 года, будучи раздавленной ботинком хрупкой четырехлетней девочки, прогуливавшейся с мамой по Трассе здоровья одним жарким солнечным утром. Все мои финансы и следы пребывания на Земле (за исключением плодов моего творчества) были уничтожены, а самоё искусство по рекомендации моего юриста переместилось в секретную резервацию на дно Атлантического океана. Единственно этот драббл я решил оставить, ибо желание не кануть в забвение победило в сражении, о котором вам никогда не узнать: Я редактирую эти строки сидя на гребне бушующего вулкана Роммо-14 — тактично скованного дюжими льдами мертвого океана. Наблюдаю за чудесным рассветом на этом населенном лишь вулканологами дивном планетоиде и вспоминаю об Анне. — Где ты сейчас? Кто заключает тебя в свои пылкие объятья? Машинально моя ладонь тянется к боковому карману ¬рюкзака, где уже несколько лет подряд покоиться, будучи деактивированным, мой телефон, — с момента прощанья я так ни разу и не решился просмотреть то самое единственное видео/изображение, удостоверяющее ее пребывание в моей горемычной жизни. Фантомы прошлого врываются в мою душу сожалениями о недосказанном. Так или иначе: времени назад не вернуть. Я жалею о многих вещах, по-детски наивно ум… Нет! преступно-осознанно …умолчанных; и в особенности вот о чём: Ане не ведомо было о моей любви к ней — за тот недолгий срок нашего увенчанного лучами радости романа я так ни разу и не осмелился открыть ей свое сердце. А однажды мне пришло в голову сделать ей предложение, но я не решился; прошение руки и сердца, весьма вероятно, ее лишь позабавило бы, и вся эта затея, наверное, переросла бы в шутку. — Эхх… вся моя жизнь — одна сплошная шутка: да и Анна была со своими «параноидальными расстройствами» — Признайся я ей, что моё любимое имя «Анна», она бы ни за что в это не поверила. Оглушительным эхом прозвучал сигнал, призывающий ученых к утренней конференции — мне пора идти. Сейчас я возьму эту рукопись и аккуратно умещу в просторный атриум золотистого дрона. Тот воспарит над вулканами ровно в четыре, и, кто знает? может Анна однажды и получит мою весточку.