У них не было ничего впереди

Даг считал, что это было лучшее изо всех времен, чтобы родиться. Родись он веком ранее, он не смог бы получить то влияние, которое обрел сейчас – или, возможно, смог бы, но эта эра была временем, когда было реально осуществить почти все. Сегодня, сейчас любой мог подняться на невообразимую высоту, стоило лишь начать двигаться в нужном направлении, – нужно было лишь немногим больше ума и амбиций, чтобы тебя заметили. И он, Даг Стэмпер, не обладающий никакими особыми достоинствами, обретя этот шанс, цеплялся за него всеми способами. Это было худшее изо всех времен – прогнившее, лживое, насквозь коррумпированное, когда каждого можно было купить. Можно было обрести привязанность, верность, даже любовь – все продавалось за хрустящие зелененькие купюры, стоило лишь поманить ими. В обмен на деньги можно было получить все – начиная от голосов выборщиков и заканчивая верностью самых близких. Его собственная верность не выставлялась на аукцион – но купить можно было все. Это был век мудрости – эра неглупых дальновидных людей, таких как чета Андервуд и многих других, противостоявших им на поле боя, крутивших этот политический механизм изо дня в день, из года в год. Куда это время мудрых людей заведет их государство? Боже, благослови Америку, ибо. Это был век глупости, когда каждый мог оступиться, растрачиваясь на бесполезную, бессмысленную чепуху; когда соблазны довлели, брали верх над чистыми помыслами, гениальными идеями, светлыми мыслями, амбициозными планами. Век безумных, необдуманных поступков и ошибок, за которыми следовало немедленное наказание. Это была эпоха веры в правительство, в его способность уладить конфликты, веры в собственное предназначение, веры в личную независимость и правоту убеждений; это была эпоха безверия во все содеянное, в окружающих людей, в духовные ориентиры, в высокие моральные стандарты общества, которое раз за разом не оправдывало возложенных на него ожиданий. Это были годы Света, в которые становилось ясно – все еще можно исправить; еще можно сделать эту страну, этот город лучше, чем он есть; это были годы Мрака, в которые Даг осознавал – невозможно просчитать и предсказать действия других, потому что они стремились обхитрить всех, в том числе и себя. Это была весна надежд, когда он встретил эту девушку, когда он привязался к ней – больше, чем хотел бы; больше, чем они оба этого заслуживают. Навещая её несколько раз в неделю, Даг Стемпер, руководитель администрации вице-президента, словно становился другим – чуть моложе, чуть проще, чуть чище. Последнее особенно смешно – Рейчел бывшая шлюха, и даже ее желание начать всё заново не изменит этого. Но тем не менее, несмотря на всё это, он словно возвращается – не домой, но в своё безопасное место, где ему комфортно и хорошо [ему комфортно лишь с ней, он уже это выяснил; это не огорчает и не удивляет – он уже давно на крючке]. Рядом с ней словно нет этой безумной чехарды, нет политики, заговоров и подковерных игр, нет тех, кто одним своим словом может навлечь беду на их головы; нет ничего, кроме её тепла и её голоса. Она выходит по первому же его звонку – в рубашке поверх домашней майки и в джинсах, и в этом наряде она выглядит восхитительнее, чем в коктейльном платье. Даг не может понять причину своей одержимости девушкой, которая могла бы быть его дочерью. Но в конечном итоге, ведь каждому хочется быть нужным, хочется возвращаться к любимой женщине. Фрэнк раз за разом приходит к Клэр; Рейчел никогда не стать похожей на миссис Андервуд, но Даг этого от неё и не ждет. Фрэнк готов мириться с тем, что Клэр была с другим мужчиной, – Дагу же невыносима мысль о том, что рядом с его Рейчел находится кто-то еще, что его Рейчел целует кто-то еще (Лиза, её зовут Лиза, эта совершенно бесполезная информация всплывает в голове некстати; вся эта их связь – некстати). Он просит Рейчел читать ему вслух: это избавляет от необходимости беседовать (потому что он не может говорить с ней ни о чем, кроме как о ней: ее безопасности, ее работе, увлечениях, о том, что она должна позвонить ему, если заметит слежку; он, даже не говоря всего этого, осознает, как это нездорОво). Судя по тому, как быстро она соглашается, данный вопрос мучил и её. Но Рейчел неглупа – она знает, всегда знает, зачем он здесь. Ей хватает щедрости, терпения, ума не прогонять его, потому что она понимает, чем это может быть чревато (защитить её сможет и захочет лишь он, больше она никому не нужна). Она восхитительно хороша и он хотел бы обладать ею – сейчас, завтра, всегда. Хотел бы сжимать её красивые груди в своих ладонях, ласкать её тело, смотреть на художественную россыпь каштановых волос на белоснежной наволочке, вбиваясь в её тело, забывать о том, что ждет его за порогом этого дома. Но он никогда больше не осмелится, ведь свой лимит он исчерпал. И теперь он будет ждать, пока она не сделает первый шаг – не в ответ на его желание (ведь именно оно раз за разом толкает его к ней, в другой город, и она достаточно сообразительна, чтобы осознавать это), но по своему собственному. Это была зима отчаяния, когда он осознал, что в его противоестественной привязанности Рейчел никогда не ответит ему взаимностью. У них было все впереди – могло бы быть: она имела над ним неограниченную, необъяснимую власть, которую он радостно передал в ее нежные руки. У них не было ничего впереди – кроме нескольких тяжелых ударов, которые она нанесла ему, и которые он вернул ей сполна.