His Skin is Dressed in Shadow

Она появляется ночью бесшумной тенью, с едва слышным шорохом приземляясь на кованые перила частного балкона. Ей нет необходимости смотреть под ноги, на стебли виноградной лозы, что плотно переплелись между собой и балконными перилами. Она знает этот путь, ныряя в знакомое скопление теней. Ночной воздух остужает её разгоряченную кожу, но освежающего прикосновения в этот колдовской час недостаточно, чтобы успокоить жар, охватывающий её тело, жар, проистекающий из магической купели, что сейчас является частью её. Она задыхается от ощущения свободы, что течет сейчас в её крови. Адреналин заставляет её чувствовать, будто её нервные окончания пронзила молния. И это поразительное чувство задержится еще на несколько часов, задержится энергией, что заставляет её кожу подрагивать, а разум мчаться вперед — порой будоража так, что не до сна. На последние несколько секунд она откидывает голову назад, позволяя задержаться в разуме свободе, вызванной вечерним патрулем. Во всем Париже по пальцам можно сосчитать людей, что знают, как выглядит город с высоты птичьего полета, с вершины Эйфелевой башни. Свет каждого уличного фонаря, каждое сверкающее окно готово соперничать со звездами на небе. Миллионы людей живут в Париже, и все же очень немногие переживали это с той болезненной интимностью, с какой наблюдала она. Каждое переменчивое движение света и тени, каждая эмоция, родившаяся в Париже, каждый сезон, который приходит и уходит, чтобы вернуться вновь. Годы наблюдения не притупили волшебство момента ни на дюйм. Обычно она разделяет радость наблюдения с другим. Сегодня вечером у её мужа были другие планы. Возвращаясь в реальность, сделав глубокий вдох ночного воздуха, прежде чем попрощаться с ЛедиБаг и окунуться в теплые объятия, ожидающие её за порогом, Маринетт нетерпеливо входит в темную гавань, манящую её. Тьма поглощает, заставляя её моргать сквозь мрак, пока смутные силуэты не принимают очертания, тени не растут из темноты. Серебристый лунный свет проникает через окна, потоком света разливаясь за её спиной. Её привыкшие к темноте глаза замирают на единственной фигуре, растянувшейся на кровати. Он пронизан серебром и тенью, и её дыхание на миг сбивается, прежде чем губы растягиваются в улыбке. С изяществом, присущим магии, что делает из неё ЛедиБаг, она подходит к постели. Её улыбка становится шире, когда она всматривается в лицо, которое одновременно слишком красиво, чтобы быть реальным, и слишком прелестно, чтобы быть женатым на ней. Его золотистые волосы переплавились в белое золото в лунном свете, его лицо совершенно в покрывших его тенях; даже во сне он принял такую позу, что кажется будто так задумано, словно в любой момент из ниоткуда появится камера, чтобы запечатлеть эту картину. Не в силах справиться с собой, она откидывает со лба пряди волос, с любовью вспоминая моменты, когда может ощутить его тепло сквозь материал своего костюма. Она не может почувствовать ни мягкость его кожи, ни шелк его волос, но может воспроизвести это в памяти. Пока её пальцы прослеживают дорожку по его виску, исследуя линию его челюсти, подушечка большого пальца щекочет чуть пухлую нижнюю губу, и голову наполняют тысячи воспоминаний об их вкусе, и ощущениях, что они дарят, и их мягкости. Она была свидетелем того, как его лицо меняется от юношеского к мужскому. Каждая линия и каждый сантиметр его лица медленно переплавлялись на протяжении многих лет, теряя юношескую округлость, превращая его в плутоватое и, одновременно, утонченное. Его подбородок стал по-мужски упрямым, щеки гладко выбриты, что не составляло Маринетт неудобств с их поцелуями. У него был образ мужчины, выточенного из мрамора, совершенной греческой статуи, чьи черты тщательно продуманы и любовно воспроизведены. Но мрамор холоден, а статуи бесчувственны, и это полная противоположность Адриана Агреста. Его глаза сверкают, передавая смелость, что присуща ему - Коту Нуару. Утонченность проявляется в каждой благовоспитанной черте его лица, застенчивом благородстве, которое является следствием необходимости сдерживаться перед своим отцом, но его глаза больше не могут быть покорны. Со своими блестящими зелеными глазами, он разбойник, смеющийся из тени ночи; Кот Нуар больше не посторонний, которым он становится, Кот присутствует независимо от наличия или отсутствия костюма. Адриан попробовал манящий вкус свободы. Ему знаком запах полуночного Парижа, когда он мчится по крышам, и он знает песни, что напевают звезды, когда всего два существа во всем городе могут забраться так высоко, чтобы услышать их пение. Маринетт подарила ему любовь, по которой он слишком долго тосковал, сначала в качества сердца молоденькой девчушки, а потом в образе женской всеобъемлющей души. Она видела, как он пьет её любовь, словно умирающий в пустыне человек жадно глотает воду, и плавает, смеясь, в океане, перед которым не надо испытывать страх, что он высохнет. Несмотря на всю красоту его лица, его глаза, сверкающие глаза, делают его отвратительно красивым, что Маринетт не устает повторять ему. В течение всего дня и ночи, независимо от наличия на нем одежды, она считает необходимым указать ему, что он слишком красив для его же пользы. Странно, но Адриан не считает это критикой, каковой эти слова являются. Она приседает рядом с ним, прикасаясь губами к его теплой щеке, улыбаясь ему, соблазняя даже во сне. Но это бесполезно, и её улыбка гаснет. Она видит, что он даже не улыбнулся сквозь сон. Его веки напряжены. Сейчас, находясь вблизи, она видит — линии его тела не так расслаблены, как она привыкла. Он сжался, и тени в эти минуты выглядят темными кругами на его лице. Её сердце сжимается, в какое-то мгновение она испытывает жалость, что не сопровождала его на мероприятии, где он должен был появиться. Она знает, что он терпеть не может эти нюансы своей карьеры. Модель — это хорошо, но в то же время это вечное взаимодействие с недалекими личностями, что так действуют ему на нервы. С его новоприобретенной свободой так трудно держать лицо бесстрастным, а еще труднее держать язык за зубами. Из всех его достижений в мире бизнеса, он ценит новый уровень карьеры, что позволил ему взять больше обязанностей работы за кадром, но его лицо до сих пор имеет высокую цену для других, как и тело с приклеенным ценником. Но в этот вечер Адриан прошептал Маринетт на ухо, что Париж зовет её, безоблачное небо простирается вдаль, и было бы действительно несправедливо, окажись она в ловушке душного помещения. Полуодетый, смотрящий на неё с улыбкой на лице, он вывел её на балкон и велел беречь себя и Париж. И не совершать без него глупостей. Глупый, самоотверженный кот. — Он пытался дождаться тебя, — раздается голос Плагга откуда-то из темноты. — Прости, что не вернулась домой пораньше, — отвечает ЛедиБаг, еще не готовая стать Маринетт. Она хочет, чтобы магия еще немного задержалась. — Что-то случилось? — Не хуже обычного, — усмехается Плагг, и делает паузу. У него нет времени или желания вникать в человеческие слабости. Тем не менее, ЛедиБаг ощущает неуловимое изменение в поведение маленького, но древнего бога. Голос Плагга становится глуше, когда он заговаривает вновь. — Его отец присутствовал там же этим вечером. Это было неловко. Тут же ЛедиБаг начинает кусать губы, сожалея, что надела свои пятнышки. Умудренный опытом в бизнесе, бренд Agreste один из самых прибыльных в индустрии моды. Дуэт отца и сына — сила, с которой нужно считаться. Но семья Агрест — минное поле эмоциональных переживаний. И Адриан всячески избегал отца. — Ты хочешь, чтобы я что-то сделала, верно? — спрашивает она. Среди теней появляется пара древних зеленых глаз, что смотрят выжидательно. Разумеется, ведь она — ЛедиБаг. Верный защитник всех живых, даже котов. Ни для кого не секрет, что Плагг обожает Адриана. Из всех своих хранителей сильнее всего он привязался к хрупкому сердцем мальчишке, выросшему в сильного, гордого мужчину, обладающего неимоверной удачей, противоречащей силе его Талисмана. Наконец, Плагг произносит: — Я покину вас на время, — и исчезает в глубине квартиры. Это максимальное благословение, что можно получить от Плагга. Есть много способов, которыми ЛедиБаг может вытащить колючку из кошачьей лапы, и некоторые сформировавшиеся идеи уже приходят в голову. ЛедиБаг чувствует себя так, словно настало время расплатиться за все рассветы, которые она встречала в объятиях своего мужа, возбужденная его умелыми руками, отчаянно нуждающаяся в прикосновении его губ. Смех, звенящий в глубинах подсознания, доказывает, что Тикки уже уловила её коварные мысли. Нет ни капли неодобрения со стороны древнего создания. В противоположность Плаггу, Тикки — неизлечимый романтик. Она не просто радуется союзу ЛедиБаг и Кота Нуара — она поощряет его. Но ЛедиБаг не нуждается в поддержке такого рода. Её муж воистину слишком красив, чтобы оставить его на произвол судьбы, и она видит тысячи граней его красоты, нежели его собственный отец, грани, которые и тысячам глаз вокруг ни в жизнь не разглядеть. Он уснул так крепко, что не шевельнулся, даже когда она опустилась на матрас. Она вытягивается вдоль его тела, придвигая его к себе, прижимаясь губами к изгибу его плеча. Её глаза внимательно наблюдают за его спящим лицом — ни следа движения. Она изгибается и целует его в челюсть, а потом в шею. Эти поцелуи ищущие и извиняющиеся одновременно, которыми она даже через сон надеется донести до него, что она ни за что на свете не отдаст своего котенка на растерзание волкам. Её губы прокладывают дорожку по ключице, добираясь до впадинки у основания, манящую провести по ней языком. Она исследует его грудь губами и языком, её глаза чаще опускаются вниз, нежели смотрят вверх. Как и его лицо, его тело изучено ею не меньше. Его широкие плечи, четко очерченная грудь, гладкие мускулы вновь напоминают о совершенстве греческой статуи. Его выходки на улицах Парижа сделали его таким же сильным телом, как духом и мыслями. Она позволяет своим рукам очертить мускулы его рук, перейти на широкие плечи, которые держали слишком тяжелый груз на протяжении всей его жизни. Она разрешает кончикам пальцев скользнуть вниз по его груди, вздымающейся в серебряном свете Луны. В крови зарождается пожар, когда она видит свои покрытые пятнышками руки, касающиеся его обнаженной кожи, находя в этом что-то ужасно неправильное, от мысли, что она полностью одета, пока он, абсолютно обнаженный, находится в её полной власти. Выточенные мышцы живота сжимаются при прикосновении. Она ведет пальцами по дорожке мягких золотистых волос, вьющихся от пупка вниз. Чуть меняя позу, она упирается головой об его оголенное бедро и внимательно смотрит на него. Его тело — произведение искусства, но отнюдь не по причине, что она любит его. Он слишком идеален в свете софитов, когда на него направлен объектив камеры, но глаза всего мира видят только его красоту и ничего большего. Маринетт любуется им в темноте, где самые неосязаемые черты сияют ярче физических проявлений красоты. Жар удушливого лета пронизывает воздух комнаты, становясь еще жарче, поскольку движения ЛедиБаг становятся более уверенными и целенаправленными. Её внимание сосредотачивается на своей плотской задаче, её глаза загораются магическим сиянием за маской. Она склоняется, проводя пальцами по всей длине обнаженного бедра. Кончики пальцев замирают на колене, перемещаясь на другую его ногу, чтобы медленно вернуться вверх. Пятнистые пальчики прослеживают место соединения ноги и торса, удивляясь его жару. Она буквально чувствует мягкость его кожи, грубость светлых волосков, щекочущих покрытые перчаткой пальцы. Даже через свой костюм она может ощутить его жар, твердость мышц, но какая жалость, что она должна лишь представлять шелковую гладкость голой плоти. Небрежно она поворачивается щекой, чтобы поцеловать тазобедренную косточку. Первое прикосновение её губ настолько жадное, что он отвечает. Лишь мгновенный стон, а его тело конвульсивно вздрагивает на простынях. Глаза ЛедиБаг опускаются вниз, она довольна тем, что её пристальное внимание к его бедрам пробудило интерес хотя бы в одной его части. — Адриан, — шепотом зовет она, и поднимает взгляд, не услышав ответа. Её пальцы танцуют по всей длине, кружа голову, и она подавляет усмешку, когда он дергается. Ответный жар разливается внизу её живота. Она наклоняется, впитывая аромат геля для душа, чистой кожи, и, под всем этим, восхитительные запахи мужчины и мускуса. Знающие, что им делать пальчики обхватывают его плоть, поглаживая осмелевшей рукой. Под её прикосновениями он быстро твердеет, и по её коже пробегает ответный поток возбуждения. — Адриан, — повторяет она зов, когда он начинает более осмысленно двигаться навстречу её прикосновениям. И становится ясно, что она ласкает его недостаточно интенсивно, если он может спать в это время. Поднявшись, её губы находят его грудь, и она целует маленькие шрамы, о происхождении которых известно лишь ей. Шрамы, что бесследно исчезнут через несколько дней, благодаря магии, с которой он связан. Каждый шрам — жертва его тела перед её безопасностью. Независимо от могущества их обоих, не считаясь с магией, что защищает их, он все равно находит необходимым прикрыть её собой. Ему сильно повезло, что Тикки и Плагг обладают магией, способной ускорить исцеление и скрыть последствия, иначе его карьере модели пришел бы конец много лет назад. Она целует его кожу точно над его непобедимым сердцем, лаская, чертя влажный след до соска. Серебряный лунный свет приобретает розовый оттенок, когда жар поднимается по его щекам. Напряженность отступает от его черт, но глаза все еще закрыты. Её руки заняты: одна поглаживает сосредоточие желаний, а другая прокладывает дорожки по всему его телу. Она ласкает его щеки, шею, проходит по его ребрам, порхая от подбородка до бедер туда, где вторая рука продолжает свое занятие, лаская его. Когда он начинает пульсировать в её ладони, ЛедиБаг устраивается между ног супруга. Идеально прямой, он — эталон красоты, заполняющий её ладонь. Его плоть твердеет, становясь скользкой, благодаря её предварительным подразниваниям. Даже сквозь костюм она чувствует паутинку вен, идущую по всей его длине. Ладонь спускается к основанию, перекатывая твердые шарики, которые тут же напрягаются. Он всегда был необоснованно чувствителен к её касаниям. Как и всегда, его тело только и ждет момента ожить под её рукой. Это знание — сокрушительная сила. Она знает, что заставит его кровь вскипеть. Что призовет страсть вспыхнуть в его глазах. Снова сжимая руку у основания, она сжимает мошонку пальцами другой руки… И наслаждается внезапным, резким звуком, что он издает, пробуждаясь. Наполняет воздухом легкие. Его тело неожиданно напрягается, пока его разум осознает, что он больше не спит. — М-Мари? — выдыхает Адриан, крепко зажмуривая глаза, откидываясь обратно на кровать, прежде чем находит силы вновь открыть глаза. Его прекрасные глаза исследуют темноту, но пока не могут найти её. Они сейчас рассеяны, дезориентированы и уже подернулись пеленой похоти, которую она пробудила сквозь его сон. В доли секунды в его пристальном, ярком взгляде пробуждается нечто темное. Глаза, которые она так любит, будто оживают в тот момент, когда он успокаивается и понимает, что происходит. Одна его рука тянется к ней, дрожа, прослеживает линию щеки, замирая у края маски. Его зрачки затопляют радужку, рот приоткрывается, а под её рукой его плоть дергается с силой, демонстрирующий его реакцию на героиню в полной красе. Грудной стон, наполняющий комнату, вибрирует по всему его телу, и, в свою очередь, передается ей. — Моя Леди. Она не дает ему возможности расслабиться. Сейчас она — ЛедиБаг, а значит уверенная, бесцеремонная и, безусловно, ответственная. Словно подводя черту его ужасным каламбурам, она приветствует его словами: — Я слышала, что у тебя выдался кошмарный вечер, — прежде чем её губы размыкаются и принимают его так глубоко, как только возможно. Вскрик, который она вырывает из него, еще приятнее, чем его стоны. Его руки взмывают вверх, чтобы найти опору и удержаться в реальности. Одна рука поднимается над головой, сжимая изголовье кровати, чтобы обеспечить хоть какое-то притяжение к Земле. Вторая ложится на её волосы, но он не осмеливается сжать их с той же силой, что изголовье. Вместо этого он пропускает её волосы сквозь пальцы. Его глаза сверкают, но прикосновение трепетно. Её руки помогают губам и языку, чтобы угодить своему ошеломленному и ошеломляющему любимому. Она сжимает ладонь одной руки вокруг основания, улыбаясь тому, как её пятнышки выделяются на его плоти. Либо само прикосновение, либо лицезрение прикосновения к нему, будучи одетой в костюм, заставляет её подавить стон. С его губ начинают скатываться звуки и слова — мольбы и обещания. Он томно рассказывает, что сделает с ней, когда наступит её черёд. И кричит, что произойдет, если она остановится. Порочные нюансы, с которыми он описывает, что случится, если она отменит трансформацию и повернется так, чтобы он мог попробовать её на вкус, пока она вкушает его, воспламеняют кровь и почти заставляют забыть, что это для него. На этот раз это только для него. Он не должен отдавать. Он может только брать. Она хочет, чтобы он брал. Тем не менее, он заставляет её чувствовать себя могущественной, ведь она единственная женщина в мире, которая обладает этой силой. Единственная женщина, которая имеет над ним такую власть. Чем в более безумную лихорадку она ввергает его, тем большее давление ощущает между своих бедер. Его пылкие стоны спускаются по её телу к низу живота. Его кожа трется об её костюм, и будь это их обоюдно обнаженная плоть, прикосновения вдохновили бы волну статического электричества. Жар поглощает её кровь, проникая глубже. Она прижимает его бедра к простыням, поднимая глаза вверх по телу Адриана, чтобы посмотреть, что с ним стало. Что она сделала с ним. Его грудь вздымается и блестит от пота, спина изогнута. Адриан отпустил себя ради наслаждения, что она доставляет ему. Его волосы взъерошены, он словно одичал, и извивается змеей. Он движется навстречу каждому посасывающему движению её губ, врезаясь в её щеки, заставляя её голову подпрыгивать, а руки сжиматься в кулаки. Она может разглядеть, что его глаза стали узкими щелками, наблюдающими за ней с обожанием и восхищением. Он ничего не скрывает от неё — ни его любви к ней, ни похоти. От движений её языка жар нарастает. Страсть, которую она разожгла в нем, ударяет в голову. С каждым движением её языка он слышит, как ускоряется биение его сердца. Ласковое поглаживание его руки по её волосам могло бы быть мольбой, и взгляд, брошенный им на её тело, подстрекает её. — З-Зачем? — Задыхается он, мгновенно заставляя себя прикусить губу, и откидывается на подушки. Его низкий, протяжный стон продолжает вибрировать в темной комнате. Она медлит, облизывая губы. Целует головку, слушая по истине кошачье шипение. Её мягкий язык на его твердой плоти, вызывает дикий отклик, ласкающий её слух. Когда он снова спрашивает «зачем» (будто ответ не очевиден), она отвечает: — Затем, — прежде чем снова припасть к нему. Адриан не сопротивляется. Уже нет. Он позволяет ей проказничать дальше, а значит её ответа достаточно, пока она не получит возможность подобрать причину. Он прогибает спину, извиваясь на простыне крайне энергично. Каждый нерв наэлектризован, все его мышцы напряжены, когда он готовится взлететь над пропастью. Сила, с которой он сжимает изголовье, достаточна, чтобы оставить борозды на дереве. Огонь, что она разожгла в его крови, стремительно выходит из-под контроля, и каждый раз, когда он приоткрывает глаза, новый всплеск жара будоражит кровь. Видения её любви к нему обычно достаточно, чтобы заставить его взорваться, но, когда она одета в пятнистый костюм, эротизм ситуации моментально опаляет его душу. Она может почувствовать, как он приближается к грани. Он нежно натягивает пряди её волос, бессвязно шепча предупреждения. Она заставляет его содрогнуться от особо дерзкого посасывающего действия, которое выбивает весь воздух из легких. Она чувствует, как его плоть набухает в ответ на движения её языка. Мышцы на животе и ногах резко расслабляются. Его дрожащие веки закрываются, когда на его лице появляется выражение сладкой агонии. В ушах отдается его крик: «Мари…!» перед тем, как он изгибается дугой. Его плоть упирается ей в нёбо, и привкус соли и мускуса касается её языка. Она вырывает у него оргазм, который, кажется, длится вечно. Он кричит её имя, и оно отражается от стен. Он прижимается к ней плотнее, его тело не принадлежит ему, потому что удовольствие накрыло с головой. Каждая волна проходит по телу дрожью. Призрак его наслаждения ласкает её кожу, как выражение искреннего восторга, что ей удалось порадовать его. Сейчас она борется с собственным неизрасходованным возбуждением, жаром пульсирующих нижних губ между её бедер, где, она чувствует, совсем мокро. Она уже сожалеет об озорной мысли держать трансформацию. Было бы легче, будь она обнаженной, позволять бедрам тереться друг об друга, чувствуя жар, и трение, и мягкость. Когда нежные руки берут её лицо в ладони и чуть отталкивают, она улыбается. Под изумленным взором Адриана улыбка сменяется усмешкой. Он больше не кусает свои губы, с лица спало напряжение. Их сменило насыщение, и любопытство, и любовь, и тысячи других эмоций, что отражаются в его глазах. Что ж, небольшой дискомфорт того стоил. Под его внимательным взглядом она отменяет трансформацию, становясь просто Маринетт. Тикки стремительно скрывается, оставляя их вдвоем, чтобы найти Плагга в его потайном местечке. Ночной воздух внезапно ощущается намного холоднее, чем две секунды назад, покалывая горящую кожу Маринетт. Рука Адриана поглаживает её щеку, даря покой и удивление. Она фокусирует на нем взгляд, гордясь тем, что сотворила с ним. Она любит его так собственнически, безумно и покровительственно, что если будет необходимо заняться любовью с каждой его клеточкой, чтобы убедить его, что ценность его в гораздо большем, нежели в его лице, его теле, в мнении его отца о нем, она это сделает. — Зачем? — Снова спрашивает он, сдвигая её с места между своих ног и укладывая рядом. Когда она оказывается достаточно близко для его ласк, он прижимается к её щеке, одаривая её ленивыми, но любящими поцелуями. — Я хотела, чтобы ты знал… — Она реагирует на его нежность, как мотылек на свет. Все многочисленные чувства, что она испытывает к нему, рассеиваются при прикосновении его губ к её шее. Она хочет, чтобы он узнал все десять тысяч причин, по которым она любит его. Она любит мальчика, которым он был, и она любит того, кем он является сейчас. Ей нравится, что порой он украдкой покидает их постель по утрам, чтобы добраться до пекарни ниже по улице и купить ей свежие круассаны к завтраку. Она обожает, что магия, превращающая его в Кота Нуара, остается с ним, даже когда трансформация спадает. В отличие от всего остального мира, смотревшего лишь на его лицо и тело, она видела его сердце. Она наблюдала его в темноте, укутанным тенью, когда видно лишь самое важное. Она знает его лучше, чем кто-либо во всем мире, и любит его все больше и больше за все, что видит в нем. Маринетт хочет рассказать ему все это, но не может, поскольку его руки обнимают её, а одна из его ладоней ложится на изгиб спины. Он гладит кожу, сознательно вызывая самые яркие ощущения, что дрожь проходит по нервам вверх и вниз. На его лице расцветает коварная ухмылка, и в этом весь Кот Нуар, и весь Адриан. Она изгибается, не пытаясь скрыть жар, покрывающий её щеки. Ночь еще только начинается, и взгляд Адриана говорит ей, что он только начинает. Маринетт с нетерпением ждет единения их тел и безумной, дикой пляски до самого конца. Но прежде чем они отдадутся страсти, она наклоняется, отбрасывая тень на его лицо, которая скрывает все, кроме его сверкающих глаз. Почти соединяя их губы, она улыбается и отвечает ему: — Я хотела, чтобы ты знал, что прекрасен именно таким, какой ты есть.