---
Все-таки жизнь — странная штука. Она дает тебе обманчивую свободу и мнимую уверенность в том, что ты хозяин собственной судьбы, а потом переворачивает с ног на голову и вот ты уже покидаешь отчий дом, закованный в кандалы из-за вспыхнувшего, как макушка дерева от всегда бьющего точно в цель удара молнии, сарая. Она неустанно отправляет по твоим, упрямого беглеца, следам храмовников и те всякий раз находят тебя и наказания с каждым разом становятся все жестче, а потом прокладывает путь твоего конвоя прямо через башню, осажденную порождениями тьмы, и какой-то там шебутной маг для твоих персональных мучителей сразу отходит на второй план. Она избавляет тебя от рабства Круга путем отдачи в рабство Серым Стражам, и в первое время даже неясно, какое из зол меньше. Она намеренно закрывает глаза, делая вид, что не подозревает о твоем новом плане побега и притворно удивляется тому, как играючи ты обходишь вставшие на твоем пути в Киркволл трудности, а потом с самодовольной улыбкой швыряет храмовникам под нос твои переписки с единственным близким тебе человеком во всем этом несправедливом мире. Жизнь лишает тебя Карла Теклы, доброго друга из юношества — нет, даже более, чем просто друга — но дарит Гаррета Хоука, которого вообще сложно отнести к какой-то конкретной категории, на которые люди так любят делить свое окружение. И ты честно стараешься в лишний раз не думать, когда и каким изощренным способом на этот раз жизнь поставит тебе палки в колеса, потому что если она вознамерилась что-то забрать — она не станет мелочиться, а из дорого у тебя только и есть что свобода, да этот взбалмошный юморной маг с обостренным чувством альтруизма, но ты с тяжелым сердцем не можешь сказать наверняка, что из этого тебе больнее будет потерять. Хотелось погрязнуть в работе, не вылезая из лечебницы ни на минуту до конца своих дней, забыться, отгородиться от этого мира еще сильнее, чем есть. В редкие секунды слабости, как бы он ни хотел этого признавать и в какую бы ярость от его мрачных мыслей не впадала Справедливость — а ведь, казалось бы, дух, а не демон — хотелось смириться, подавить внутреннюю борьбу и с распростертыми объятиями кинуться прямо в руки храмовников. Пускай запрут, усмирят или казнят — неважно, ему больше не за что держаться в этом мире. По крайней мере, он так думал. Так же, как в тот роковой день он думал, что на выполнении его части договора его недолгое общение с Хоуком сойдет на нет, толком не начавшись. Но этого не произошло, и даже раскрытие его, как бы художественно ее назвал Варрик в своем произведении, вдарь ему в голову идея написать о маге-идиоте, добровольно согласившемся стать одержимым, страшной тайны не оттолкнула Гаррета, точно он каждый день только и делает, что общается с одержимыми и в этом нет ни одной причины лишить его жизни собственными руками или как минимум насторожиться. Так и прошли эти полгода: Андерс замыкался в себе — Хоук умудрялся вытащить его из этой трясины; Андерс наотрез отказывался выйти за пределы лечебницы — Хоук всегда находил такие слова, после которых Андерс уже плелся вслед за ним на очередную опасную авантюру; Андерс отдавал всего себя на облегчение страданий беженцев, до которых больше никому не было дела, и потому отсутствовал на делах Гаррета по безусловно уважительной причине — Хоук хотя бы раз в день появлялся в его лечебнице и тоже, демон его раздери, имел уважительные причины на то, чтобы изо дня в день маячить у Андерса перед глазами, когда у того нет возможности его сопровождать. В какой-то момент в светловолосой макушке родилась шальная мысль, что этот чокнутый наемник либо намеренно ввязывался в драки, либо и вовсе не торопился использовать в бою барьер или на худой конец чаще и внимательнее отклоняться от ударов. Конечно, он себе накручивал. Даже одна невинная мысль о том, что это вполне может быть реальностью, что такой красивый, мужественный, сильный, забавный, пленительный… гарлок его раздери! Ну не мог же такой человек, как этот обворожительный засранец Гаррет Хоук, действительно намеренно искать встречи с жалким одержимым отступником вроде него?! И нежелательно было вообще кому-либо знать, что Андерс с затаенной надеждой мечтал, чтобы все действительно так и было. — Хоук, у меня полная лечебница больных, некоторые из них уже при смерти, а запас маны, увы, не бесконечный, и даже Справедливость здесь не сотворит чуда, — тихо проговорил Андерс, не сразу найдя под собой рукой койку, чтобы медленно присесть на ее краешек, переводя дух, — но ты, похоже, скоро начнешь приходить ко мне с царапиной или ссадиной на коленке и просить кружиться вокруг тебя, как какая-то курица-наседка, да? И это при том, что я точно знаю, что хоть ты и далек от целительства, но заклятие исцеления и сам прекрасно знаешь. А-а, даже не отнекивайся, — одержимый маг предупреждающе поднял ладонь, когда Гаррет, к слабой, но преисполненной гордостью собой улыбке Андерса, с в кои-то веки пристыженным видом приоткрыл рот, намереваясь возразить, — я все прекрасно видел. Целителю, однако, не понравилось, как тот смиренно опустил лохматую черную макушку, точно провинившийся пес, и вознамерился уже было слезть с койки, остановленный мягким, но настойчивым прикосновением ладони к груди. При других обстоятельствах Андерс бы постарался взять от этого момента все, прикрыв глаза от греющей сердце их мимолетной близости, может быть, даже улыбнулся бы уголком губ, стараясь запомнить ощущение размеренного биения сердца под ладонью и жара горячей кожи, что чувствовался через обычную мантию Хоука соблазнительно явственно. — Ну и куда это ты собрался со сломанной рукой? — фыркнул Андерс, усиленно подавляя желание потрепать этого очаровательного плута по густой шевелюре. — Ну, знаешь, видимо я как-то неправильно расценил твое «мне некогда с тобой возиться, вылечи себя сам», — если Хоук и хотел огрызнуться, то прозвучало это скорее обиженно, и Андерс снова не сдержал обреченного вздоха, картинно закатив глаза. А ведь до этого момента ему казалось, что в нем не найдется сил даже вот так играться. — И ты, конечно же, прямо сейчас бы ушел и самостоятельно это сделал, — Андерс кивнул с важным видом, мол, да-да, я же тебя ну совсем не знаю, — тем более ты знаешь заклятие. — Угу, знаю. А еще догадываюсь, что с третьей рукой управляться с посохом будет как-то проблематично, если я вдруг с чем-то напортачу в заклинании, в котором совершенно не силен. — А что? Я думаю, это выглядело бы забавно, — не растерялся Андерс, на мгновение подняв голову и отвлекшись от изучения степени полученного мужчиной увечья и мысленного прикидывания, хватит ли ему тех до смешного малочисленных остатков маны, чтобы вылечить его руку. Хоук, неясно когда успевший принять сидячее положение и теперь сидевший головокружительно близко, как назло, смотрел на него в упор, и Андерс, совсем не ожидавший этого, вздрогнул точно как в день их первого знакомства, напоровшись на нечитаемый взгляд друга, который отчего-то сразу поспешил отвести его в сторону. Все это время целитель так и не выпустил из бережной хватки ладоней его предплечье, и, если бы он отчетливо не помнил того, что прямо сейчас держит самого желанного человека в его жизни за руку, он бы точно, забывшись, начал бездумно гладить удивительно нежную кожу большими пальцами, особенно трепетно очерчивая линии вен. Меньше всего на свете ему хотелось оступиться и потерять то немногое, чем он мог беспрепятственно наслаждаться в его присутствии, а именно — мимолетными, а в редкие моменты такими вот протяженными касаниями, каждое из которых он бережно хранил и лелеял в памяти. — Ладно, не смотри на меня так, — Андерс произнес это с заметной хрипотцой, потому что в горле как-то резко пересохло от представшей перед глазами картины, — с двумя руками ты мне все-таки больше нравишься, чем с одной или тем более тремя. А еще он очень надеялся, что эта невинная по своей сути фраза была понята Гарретом правильно, потому что, дыхание Создателя, он как-то странно посмотрел на него после этих слов. Так, что в груди что-то ухнуло вниз и тотчас сладко заныло. Сегодня Гаррет был на удивление молчалив, вдвое меньше острил, что было ну совсем на него не похоже, и был просто необычайно покладист. Вот только Андерсу было невдомек, что тому было просто тяжело заниматься любыми делами, когда он точно знал, что этот единственный солнечный лучик для брошенных на произвол судьбы бедняг, вынужденных ютиться прямо на зловонных и холодных — особенно по ночам — дворах Клоаки, самоотверженно помогает другим и совсем не думает о себе. Прекрасно запомнив еще в их первую встречу, с каким трудом его дорогому целителю дается каждый чертов день в этой злосчастной клинике, очень скоро Гаррет взял себе установку приглядывать за ним в особенно тяжелые дни. Нет, Хоук вовсе не был против оказания помощи нуждающимся, в конце концов, не этим ли занимался он сам, даже если выходило так, что за это ему никто не собирался платить? Просто дать Андерсу угробить самого себя он точно не позволит. За размышлениями Хоук не сразу заметил, как рука перестала напоминать о себе пульсирующей болью, а отдавший все силы до последней капли Андерс заснул, склонив голову на его плечо — Хоук совсем не этого хотел, но слишком хорошо успел узнать этого мага за какие-то смешные полгода, чтобы быть уверенным, что в ином случае мужчина бы все равно держался до последнего и попросту бы рухнул на пол по пути до очередной койки. Гаррет недовольно покачал головой, не желая смириться с неистовой тягой возлюбленного к самопожертвованию, и, не заботясь о всестороннем внимании, направленном к их странной парочке, осторожно высвободился из объятий, бережно укладывая даже не отреагировавшего во сне Андерса на койку, машинально заправив выбившуюся прядку светлых волос за ухо, на котором еще виднелся след прокола, хотя самой сережки Хоук никогда у него не наблюдал. — Что ж, — пробормотал Гаррет, закатав рукава мантии и с важным видом вперив руки в бока, — даже если я все-таки ошибусь в заклинании, лишняя конечность вырастет не у меня. Это уже плюс! С широкой улыбкой обернувшись на испуганный вздох одного из пациентов, видно услышавшего его слова, Хоук только задорно ему подмигнул. Впрочем, в следующий миг ему было уже не до смеха — юноша оказался пугливым до безобразия и потерял сознание. — Да хорошо я умею исцелять, хорошо. Что ж вы все такие нежные, что от простых шуток в обморок грохаетесь, — недовольно буркнул так-то боевой маг, но почти сразу рассудил, что так даже лучше и излечить парнишку в бессознательном состоянии будет куда проще. Пожалуй, знать о том, что для этого «хорошо» Хоуку из желания облегчить своему любимому вот такую повседневную рутину пришлось год осваивать самое простое из заклинаний созидания, этим несчастным было совсем не обязательно. Да и освоил он то, как сам догадывался, чисто на силе собственного упрямства, потому что иначе истолковать успех боевого мага в целительстве было невозможно. А на следующий день Андерс проснулся в кои-то веки пустой лечебнице, не без удивления обнаружив возле двери корзинку — и как только не украли — с множеством склянок с лириумным зельем, догадываясь, что Хоук еще не раз нагрянет к нему и напросится на лечение вне очереди, и, мягко улыбнувшись, проговорил: — Ведь все всегда должно быть по-твоему, правда?---
Чем ближе подступал день экспедиции, тем тревожнее становилось у Андерса на душе. Справедливость беспрестанно ворчал, бубня что-то там про то, что отвлекаться на этого его дружка неразумно, что тому нет дела ни до Андерса, ни тем более их миссии, так зачем на него тратить нервы? Тем более переживать, что Хоук может и не вернуться, ведь это же демоновы Глубинные Тропы, кишащие порождениями тьмы точно Катакомбы исхудалыми злобными крысами, так и норовящими укусить за ноги, если кто-то рискнул подойти ближе. Андерс ненавидел Глубинные Тропы едва ли меньше, чем храмовников, и не было ни одной причины, которая заставила бы его добровольно спуститься в них вновь. Ну, по крайней мере так было раньше. Светловолосый маг невольно предавался воспоминаниям о первой встрече, особенно отчетливо помня о своей твердой уверенности в том, что его единственная роль в этой самоубийственной авантюре заключалась лишь в предоставлении Гаррету карт. Однако в тот день он также был уверен, что-то была их первая и последняя встреча, а сложилось-то все совсем иначе. Поэтому когда Хоук показался на пороге его лечебницы уже во второй раз за этот день, Андерс на периферии сознания уже знал, о чем тот его попросит. А Справедливости оставалось только недоумевать, почему эти странные люди любят говорить одно, а делать совершенно другое, и при всем желании не мог разобраться, почему его человек, и поныне приходящий в благоговейный ужас от одних лишь воспоминаний о Глубинных Тропах, в тайне обрадовался на предложение этого своего прямо-таки обожаемого мага присоединиться к тому в экспедиции. Глубинные Тропы были для Андерса синонимом большим, нет, громадным проблемам. Они десятками забирали даже закаленных не в одном бою воинов Ордена, давили каменными стенами со всех сторон, точно пытаясь прихлопнуть нежеланных гостей, как надоедливых букашек, и выбрасывали из своих недр таких уродливых и внушающих одним своим видом животный ужас созданий, что, единожды их увидев, до конца жизни будешь помнить этих жутких уродцев, если, конечно, вообще переживешь такую встречу. А теперь еще и оказывалось, что они были предвестником семейных ссор. Нечасто Андерсу доводилось видеть Карвера, потому что Гаррет почти никогда не брал его с собой, и вот сейчас конфликт вспыхнул по той же самой причине — Карвер настаивал на том, что он уже давно не маленький и ему осточертело быть в тени своего старшего братца, а последний напару с матерью пытался втолковать нерадивому младшему братику, что экспедиция на Глубинные Тропы — это тебе не облава на разбойников, господствующих по ночам на улицах Киркволла. Конечно же, Карвер их не слушал, и каково же было удивление целителя, да и самого Карвера, когда старший Хоук сдался под его напором. Андерс хотел было возразить, но вовремя себя одернул — кто он ему, чтобы так нагло перечить его решению. Они, в общем-то, были хорошими друзьями, но сквозь призму неразделенной любви целитель не воспринимал это хоть сколько-нибудь серьезно в отчаянном желании быть Хоуку кем-то большим и в каком-то даже эгоистичном душевном порыве отказывался на меньшее. Стоило Хоуку согласиться, тут же приковав к своей (не)скромной персоне внимание трех пар удивленных глаз, Андерс почувствовал, как беспокойство в нем взыграло с новой силой. Что-то надвигалось, и это что-то было нехорошим, а его, как какого-никакого, а все же Серого Стража, предчувствие еще никогда не обманывало. Какое-то время спускались они молча: Хоук, Андерс, Карвер и Варрик. Мысленно целитель не мог удержать злорадства, раз за разом смакуя в воспоминании вытянувшееся в недовольстве лицо эльфа, когда его поставили перед фактом, что ему на замену пришел младший Хоук, дескать слишком рьяно он просился, а ты, дружище, и так изначально не горел желанием отправляться вместе с нами под землю. Вот только судя по его реакции, в этом была лишь малая толика правды, и либо Хоук не видел дальше своего носа, либо эльфу стоило хотя бы разок запихнуть свою раздутую гордость куда подальше и сказать все в лоб. Это его рвение попасть на Глубинные Тропы не могло не удивить целителя, для которого единственной причиной спускаться в это адово место был один самонадеянный маг, которого ему, уж не обессудьте, очень не хотелось потерять. Даже удобная отговорка имелась на случай, если излишне любопытный гном лукаво поинтересуется, чего это Андерс так резво согласился пойти с ними, если до этого от него только и слышны были причитания о том, что это исключительно опасное и наихудшее место, в которое он не отправился бы вновь ни за какие коврижки. «— Я, как Серый Страж, чувствую приближение порождений тьмы, — мысленно время от времени повторял Андерс, чтобы не оплошать во время разговора, — со мной у вас будет больше шансов выбраться оттуда живыми.» Добавлять что-то вроде «а еще я просто слишком привязался к вам с Хоуком и не прощу себе, если с вами, а тем более с ним что-то случится» он не решался даже про себя. В конце концов, к тому же Карверу, с которыми они были едва знакомы, он испытывал своего рода симпатию, причем куда большую, чем к лириумному воину, оставшемуся на поверхности и сейчас наверняка надирающемуся до состояния нестояния в особняке или в компании Изабеллы. К слову, об Изабелле. Андерс до сих пор с содроганием вспоминал первый месяц их повторного для него самого и совершенно нового для его сопартийцев знакомства, больше коря себя за исключительную глупость, едва не выдавшую его с головой перед Хоуком. Девчонка была слишком настырная и явно привыкла всегда добиваться своего во всех аспектах жизни, из которых любовный был далеко не из последних. Поэтому всякий раз замечая ее недвусмысленный интерес к их негласному предводителю, Андерс едва сдерживал себя в руках, всерьез опасаясь по неосторожности позволить Справедливости на время взять контроль над его телом в особо обжигающем приступе клокочущей в груди ревности. Однако Хоук оказался на удивление неприступным, точно и в его жизни была своя таинственная «Бьянка», о которой знал только он и хранил той верность с непреклонностью какого-нибудь брата церкви и андрастианина до мозга костей. И хотя целитель не знал, чем было вызвано такое поведение Гаррета, который обычно упражнялся в искусстве флирта направо и налево, его мягкий отказ в адрес удивленной и немного даже оскорбленной пиратки успокоил пожар в его душе, а сама Изабелла, впоследствии переключившаяся на Фенриса, после еще нескольких неудачных попыток на корню оборвала свои поползновения, ограничившись редким и ни к чему не обязывающим флиртом, устраивающим, похоже, обоих. Пускай это все еще было Андерсу неприятно, он мог быть спокоен в своей уверенности в том, что их отношения дальше не зайдут, а легкие отголоски ревности, в общем-то, можно было и перетерпеть. Как оказалось, меланхоличные размышления о жизни неплохо отвлекали от безрадостной окружающей действительности — едва ли кто-то мог бы так же мягко назвать это место, в котором им пришлось пребывать по прихоти охочего до наживы гнома, который при изучении со стороны с Варриком имел общую разве что фамилию и родителей, и их компании, скованной безрадостными обстоятельствами. Перспектива провести несколько дней, а скорее недель под землей в одном из самых негостеприимных мест, которое только можно было представить, не выглядела хоть сколько-нибудь приятной с какой стороны ни посмотри. Нет, Андерсу, конечно, была в радость каждая минута в компании предмета его воздыхания, куда бы ни забросила их судьба, однако Глубинные Тропы от этого факта не становились ни на йоту привлекательными и лучше бы Хоук отправился с экспедицией куда-нибудь на неизведанные земли за пределами материка, честное слово! Хоук же тем временем его мыслей явно не разделял: он с любопытством щенка, впервые в жизни увидевшего снег, то и дело вертел головой в разные стороны, ни на чем долго не задерживая взгляд, поскольку тут же отвлекался на что-то еще, по его мнению, чертовски интересное, норовил заглянуть едва ли не в каждый угол и проверить каждую расщелину на глубину, кидая туда подвернувшийся под руки — зачастую он даже не смотрел, что берет в руки! — камешек. Со стороны, признаться, это выглядело даже комично, покуда в один из таких разов Гаррет опасно не склонился над зияющей пропастью, освещавшей зал рыжеватым свечением и пышащей жаром из своих недр, словно огромная печка, а земля опасно начала исчезать прямо у него из-под ног. Андерс едва успел спохватиться и ухватить того за ворот мантии, буквально и с небывалой силой, которой в его худощавой фигурке и не заподозришь, отшвыривая беспечного порой до форменного идиотизма мага подальше от внезапно обвалившейся под ногами породы. Бартранд, наверное, уже давно считал их горе-предводителя конченым психом и только больше укрепился в своих догадках после этого происшествия, но видит Создатель, это было последним, что волновало целителя в тот момент. — Ты в своем уме?! — неожиданно громкий в воцарившемся в лагере молчании крик светловолосого мага эхом оттолкнулся от каменных стен и затих в глубине зияющих чернотой коридоров, ведущих из этого зала в трех еще неизведанных ими направлениях. — Когда в последний раз проверял, вроде еще был в нем, — пробурчал Хоук, занятый больше потиранием саднящей пятой точки, на которую он так неудачно приземлился, нежели лицезрением праведного и имевшего все основания быть гнева на красивом бледном лице. Поскольку бледным оно, по сути, было всегда, списать это на страх было нельзя, как бы ни хотелось Хоуку верить в то, что Андерс действительно настолько за него испугался. — Да?! Что-то не похоже! — хотя это можно было понять и по крику, и Хоук против воли блаженно улыбнулся, рискуя вызвать своей неподходящей для ситуации реакцией новую вспышку негодования. Впрочем, он был не то чтобы против — Андерс выглядел особенно очаровательно, когда злился. — Во имя Камня, не мог бы ты перестать орать фальцетом, пока сюда не сбежалась орда порождений тьмы во главе с проснувшимся от твоей истерики Архидемоном?! — раздалось ворчание со стороны костра голосом старшего из Тетрасов. Андерс машинально обернулся на этих словах к развернутому не более получаса назад лагерю, поймав взволнованный взгляд сидевшего возле брата Варрика, и успокоил того легким кивком головы, мол, я справлюсь и сам вправлю твоему дражайшему дружку мозги, если те, конечно, у него вообще имеются. Опасность миновала, но Хоук, похоже, не торопился подняться на ноги, а только присел поудобнее в позу лотоса, будто собрался медитировать, и спокойствие на его лице, эта его блуждающая улыбочка, словно всем своим видом Хоук пытался показать, что все у него было под контролем и это представление было не более, чем частью какого-то его коварного плана, эта хренова показная уверенность только выводили Андерса из себя. Мужчина устало помассировал кожу между бровей двумя пальцами и на какое-то время задержал ладонь на лице, закрыв ей глаза точно в желании не видеть всего этого, потому, не заметив, как чужая рука коснулась его собственной, вздрогнул, убрав ладонь и опустив недоуменный взгляд на причину своей головной боли. Гаррет ничего не сказал, только чуть дернул его руку на себя, приглашая присесть рядом, прямо на каменный пол. — Гаррет, может тебе и доставляет какое-то мазохистсткое удовольствие измазать свою одежду в грязи, но я… — Но ты это уже сделал и твоя мантия выглядит не намного чище моей после последней стычки с огром, так что, присев, ты ничего не потеряешь, — Андерс раздосадованно скрипнул зубами, понимая, что тот, по сути, прав. А также с легкой подачи этого невозможного мужчины вспоминая, как сбитый на землю мощным толчком рогами он едва успел перекатиться от ножищи этой твари, вдоволь обтерев пол своей несчастной и, на минуточку, любимой мантией. Он даже на мгновение почувствовал фантомную боль в грудной клетке и давление пары сломанных ребер, которые, кстати говоря, Хоук с греющим сердце острым беспокойством на обычно серьезном лице тогда залечил на нем в два счета, хотя до их экспедиции клятвенно уверял, что разбирается в целебной магии даже хуже, чем умеет обращаться с луком или там мечом. Дальше сидели молча. Андерс все еще злился, внешне выдавая свое состояние лишь сжатыми в тонкую полоску губами и периодическим нахмуриванием бровей, что можно было даже расценить за мысленный диалог со Справедливостью, который, похоже, вступил со своим человеком в какой-то спор. Хоук, конечно, знать наверняка не мог, но именно об этом он подумал в первую очередь, едва решился поднять на друга глаза — признаться, ему и правда было несколько неловко за свое поведение, совсем чуть-чуть. Неспешная болтовня разношерстной компании рабочих и наемников в лагере странным образом успокаивала, понемногу забирая тянущее чувство страха, едва ощутимого, но все еще присутствовавшего в нем и отдававшего где-то на уровне беспокойно бьющегося сердца. Адреналин понемногу спадал, и опасения бесславно погибнуть по такой глупости после всего пережитого наконец стали отпускать. Он ведь, право, не идиот, кто бы там что себе не напридумывал, понимает, что опасно вот так отвлекаться на всякую ерунду во время серьезной миссии. Да только не ожидал он, что здесь действительно будет настолько тоскливо и противно, что придется хвататься за любой маломальский повод отвлечься от мыслей о преследующей их по пятам опасности. От мыслей о том, что он может не успеть защитить вредного, но такого родного младшего братишку, как когда-то не спас Бетани, не спасет Варрика, всех этих людей и гномов, рассчитывающих на него, потеряет Андерса… В груди ощутимо кольнуло. — Прости меня, — Хоук произнес это шепотом, едва ли не одними губами, но Андерс все равно расслышал его. Расслышал и не поверил сначала, что все это ему не снится. Гаррет Хоук и угрызения совести доселе казались ему взаимоисключающими понятиями, но вот, только поглядите, он действительно извиняется! — Я уже давно тебя простил, — так же тихо ответил Андерс, даже не стараясь побороть порыв найти его руку ладонью, чтобы чуть сжать в своей в ободряющем жесте. — Ты только будь в следующий раз осторожнее, ладно? Не хотелось бы познать все коварство черной иронии и потерять единственную причину, по которой я вообще спустился в это треклятое место… Это могло бы звучать как признание, которое они оба так долго ждали. Хоук даже посмотрел на него неверяще, как никогда напоминая собой Андерсу шкодливого щеночка с этим своим проникающим в самую душу трогательным взглядом, и тот впервые в жизни на время даже забыл, что он, в общем-то, кошатник. Нестерпимо хотелось пропустить сквозь пальцы эти мягкие, чуть припорошенные пылью после последней стычки волосы на неизменно лохматой макушке, ласково положить ладонь на затылок и щекотно, почти невесомо пройтись по загривку кончиками пальцев, вызывая забавное фырканье, и, когда Хоук в смешке чуть сморщит нос, прикоснуться губами к алеющей полосе на его переносице, желая узнать какая она на ощупь. — Кхм-кхм. Волшебство момента закончилось, будучи спугнутым так не вовремя подошедшим Карвером, от чьего внимание наверняка не ускользнула та резкость, с которой Андерс отдернул руку, и мимолетно мелькнувшее в золоте глаз старшего брата раздражение, вызванное его появлением. Он стоял, скрестив руки на груди и с неизменной тенью недовольства на даже более бледном, чем у целителя, лице. — Не хотелось бы отвлекать вас от, — Карвер скривился, словно во время обеда раскусил не замеченный горошек черного перца, — болтовни, — невооруженным глазом было видно, что на языке у него вертелось совсем другое слово, — но там обвал, Бартранд рвет, мечет и, кажется, скоро начнет от злости скидывать в него собственных людей. Нам нужно найти обходной путь. И тут Андерс явственно ощутил, что погорячился, признаваясь себе в симпатии к Карверу. — Нужно так нужно. Старший Хоук вздохнул и, стараясь не встречаться взглядом с Андерсом, поднялся с пола, не глядя подавая тому руку, а потому и не подозревая, что и он отвел глаза в сторону. Многим позже морально подавленный, но бесконечно благодарный за спасение брата, а также его собственной жизни ранее Гаррет назовет Андерса своим ангелом-хранителем, и у того на долю секунды перехватит дыхание от осознания, что Хоук произнес это без тени шутливости.---
Андерс был терпелив. По крайней мере, точно терпеливее Хоука. Он годами не бросал попыток сбежать из Круга, стоически выдерживал наказания храмовников, не проронил ни слезинки при воспоминании об участи Карла, будучи у всех на виду в тот злополучный день в церкви или оставаясь наедине с самим собой — Справедливость не в счет. И не решался сделать первый шаг. Так прошло три года со дня окончания злополучной экспедиции, и жизнь не то чтобы наладилась, но стала как-то проще, что ли? Не без помощи Хоука, разумеется. Андерс ведь в своей привычной манере заупрямился и из положенной ему доли взял едва ли половину этой суммы, и ту спуская на лекарства и ингредиенты для лечебных зелий, ну и все-таки прикупил новую мантию, которая все равно была точной копией предыдущей, над чем не преминул посмеяться ни один из сопартийцев. Кроме Хоука, разумеется. Он, конечно, тоже отпустил пару шуточек — он, в общем-то, никогда не упускал возможности сострить -, но те были и в половину не такими неприятными, как у других. А может все дело было просто в том, что это Хоук? Хоук, вернувший семье состояние и имя. Хоук, поднявшийся с низов бывший ферелденский беженец, с которым теперь считался каждый первый в Верхнем Городе. Хоук, на собственные деньги приведший лечебницу в более менее сносный вид, на сколько это вообще было возможно, и поставивший новые двери, видимо, в странном, почти параноидальном опасении того, что Андерса, едва ли не самого осторожного и самого неуловимого отступника Тедаса, может застать врасплох какой-то вшивый разбойник. Вот уже третий год Андерс засыпал только под утро, вымотанный ночным бдением в размышлениях в духе «а что, если» и представлениями счастливой совместной жизни, которой у них никогда не будет. Но он был терпелив. А еще всякому, даже его терпению есть свой предел. И когда этот предел дал о себе знать, Андерс на негнущихся ногах пошел в единственное место, где острые когти отчаяния не так больно впивались в израненную плоть его души. К Хоуку, разумеется. — Сэр Андерс? Вот уж не ожидал увидеть Вас здесь в столь поздний час, но мы с моим мальчиком безусловно рады Вашему визиту. Мессир Хоук у себя в кабинете, и, думаю, он будет рад не меньше, — Бодан с неизменной улыбкой отвесил поклон, и Андерс натянуто улыбнулся, что придало его лицу скорее страдальческое, нежели дружелюбное выражение, которые он попытался изобразить. Гном озадаченно, почти виновато почесал затылок, точно почувствовал себя совсем неуютно, и принялся сортировать письма на столе, изображая хоть какую-то деятельность. Вся уверенность в правильности своего порыва куда-то улетучилась. Ну пришел он сюда, и дальше-то что? Для чего все это и почему, во имя Андрасте, в которую он никогда не верил, он счел идею сейчас надоедать Хоуку своей осунувшейся физиономией хорошей? От этих безрадостных мыслей стало как-то особенно погано на душе, хотя доселе казалось, что еще больше его настроение испортиться точно не могло. — Я, наверное, лучше пойду… — Ну что же Вы… — начал было гном. Однако уйти незаметно ему не дали. Громыхая тяжелыми лапами по лестнице, на него неслась семидесяти килограммовая туша, и только после лицезрения такого зрелища Андерс окончательно понял, что ферелденцы подразумевают под способностью мабари вселять в своих врагов животный ужас по мере их приближения. К своему счастью, врагом тому Андерс не являлся, потому Макс, радостно лая, принялся нарезать вокруг целителя круги, то и дело валясь на спину, чтобы, вдоволь нарезвившвись на полу, оттопырив брюхо в явном желании получить ласку, снова вскочить и продолжить свое увлекательное занятие в виде отрезания целителю всех путей к отступлению и, что хуже всего, привлечения внимания своего хозяина. — Когда же ты запомнишь, что я не люблю собак? — смирившись с тем, что дороги назад больше нет, Андерс все-таки присел на корточки, почесав довольному пуще прежнего псу пузо, которое казалось чуть ли не больше грудной клетки самого мага. — Может быть, когда ты наконец перестанешь всякий такой раз гладить его? — Смешливо раздалось совсем рядом. — До твоего появления он, к слову, только меня раньше так обожал. Знаешь, никогда бы не подумал, что буду ревновать своего мабари. — Ревность вообще штука неприятная, — туманно отозвался целитель, упорно не отрывая взгляда от, как его порой в шутку называл Гаррет, шестидесяти девяти килограммов чистой любви и одного кило слюней, — особенно в отношении тех, кто, казалось бы, принадлежит тебе без остатка. Когда Андерс все-таки нашел в себе силы поднять взгляд, у Хоука на лице уже не было и намека на широкую улыбку, что явственно ощущалась в его словах минутой ранее. — Андерс, у тебя все хорошо? — Хотел бы я сказать, что да… — целитель напоследок почесал мабари за ухом и поднялся на ноги, чем вызвал у пса грустный скулеж, — но сегодня у меня не осталось сил даже на вранье. Андерс не помнил, сколько времени прошло с тех пор, как они с Хоуком переместились из прихожей в его спальню и что происходило до этого момента. Гаррет сидел рядом с ним на краешке кровати настолько близко, что Андерс остро ощущал тепло, исходящее от его крепкого тела, такого нетипично мускулистого для мага, и перекатывал из рук в руки бутыль из темного стекла, в которой, конечно же, не могло быть ничего другого, кроме алкоголя. — Выпьешь? Должно полегчать. — Мне нельзя притуплять чувства, к тому же я не хочу проснуться завтра с больной головой, предстоит очень тяжелый день. — У тебя как ни посмотришь — всегда тяжелый день, — проворчал Хоук, едва не вспыхнув от негодования все от той же старой песни в виде мазохистской любви Андерса доводить себя за работой до полуобморочного состояния. — Д-да… В первую секунду Хоук всерьез решил, что ослышался. Но всхлип повторился снова, и снова, пока сгорбившаяся фигурка закрывшего лицо ладонями Андерса не наклонилась к полу так низко, что Гаррет всерьез забеспокоился о том, что тот сейчас попросту кувыркнется на пол. Оцепенев, маг однако быстро взял себя в руки, вернее не себя, а Андерса — осторожно положив руку ему на спину. Всеми забытая бутылка сразу отправилась на пол. Впервые за три года их знакомства он видел своего любимого в таком паршивом состоянии, и это ему очень, очень не нравилось. — Ну-ну-ну, тише, — осмелев, Хоук переместил руку выше, нарочито медленно снимая тесьму с мягких — как-то Гаррет все-таки не удержался и спросил Андерса о волосах, сам того не подозревая побудив того чаще заботиться об их внешнем виде — волос, в свете камина кажущихся почти огненно рыжими, принявшись без задней мысли поглаживать его по голове, — что произошло? Мысленно Гаррет корил себя последними словами за такое неуклюжее проявление заботы, ведь он попросту не умел выражать ее в прикосновениях, предпочитая им какое-нибудь реальное дело. Все эти объятия, нежные слова утешения с обещаниями светлого будущего — хуже он разве что стихи слагал, хотя этого он и вовсе не делал, из чего смело можно было делать очень даже правильные выводы относительно его способностей в утешении кого бы то ни было. — У них в глазах всегда теплится надежда, — через какое-то время обоюдного молчания тихо начал прижавшийся щекой к его плечу Андерс, изо всех сил стараясь сосредоточиться на ласковых прикосновениях широкой ладони и убаюкивающем тепле чужого тела, потому что вспомни он хоть на секунду тот самый взгляд и точно разрыдается, как маленький ребенок, — они приходят ко мне, беспрекословно уверенные, что я спасу их во что бы то ни стало, избавлю от страданий, исцелю близкого им человека. Их благодарные улыбки — для меня плата лучшая и куда более весомая, нежели равнодушный звон монет. Меня часто спрашивают: сэр Серый Страж, почему Вы не берете плату за Ваш труд? Но, Гаррет… как я могу наживаться на чужих страданиях? Что я должен сделать, если истекающий кровью мужчина из последних сил ввалится в мою лечебницу и поведает, как из-за этих самых чертовых монет какая-то тварь пырнула его кинжалом? Пинками выгоню за дверь и оставлю умирать только потому, что ему будет нечем мне заплатить? Хоук ничего не ответил, давая своему слишком доброму для этого мира солнышку выговориться, сжав свободной рукой его мелко подрагивающую ладонь и ласково гладя ее тыльную сторону большим пальцем. С замиранием сердца он почувствовал, как тихо шмыгнувший Андерс накрыл ту второй ладонью в таком же доверительном жесте. — Иногда они… умирают. Я не всесилен, и я знаю это, но я все чаще думаю, что, если бы только был крохотный шанс, если бы существовало такое заклинание, которое могло бы воскрешать их не путем мерзостной некромантии, когда от человека не остается ничего, кроме гниющей оболочки, я бы все на свете отдал, чтобы его узнать. — Даже собственную жизнь? — Хрипло вырвалось у Хоука. — Это, конечно, звучит куда более трагично и самоотверженно, но боюсь в таком случае мне бы уже не понадобилось это знание, — Андерс, не удержавшись, весело фыркнул, не в первый раз дивясь тому, как легко Хоуку всегда удавалось заставить его улыбнуться даже в те моменты, когда жизнь начинала казаться ему сущей пыткой. Хоук тоже улыбнулся краешком губ, радуясь небольшой, но приятной перемене в его самоуничижающем настроении, и принялся расчесывать золотистые пряди своей пятерней, вызывая у отступника табун мурашек и сладко-тянущее ощущение в груди. Андерс закрыл глаза, сглотнув подступивший к горлу горький ком, наконец найдя в себе силы вспомнить, чтобы рассказать и, наконец, отпустить, чтобы не было так безумно больно и тоскливо на душе. Потому что он был уверен, что сможет справиться с этим только если Хоук будет рядом, и никак иначе. — Это был мужчина тридцати лет, он ютится со своей семьей — так он называет сироток, беженцев из Ферелдена без шанса на выживание в одиночку, что взял под свою опеку не имея ни гроша в кармане — в Катакомбах под Клоакой. Оказывается, он уже долгое время вынашивал идею… отправиться на Глубинные Тропы, представляешь? Хоук нахмурился, на миг задержав руку в его волосах, пораженный неприятной догадкой. — Ты хочешь сказать, что он… — Нет, думаю нет, — за эти годы Андерс странным образом научился понимать того с полуслова, — он коренной житель Киркволла, но, как видишь, это еще не делает тебя знатным жителем Верхнего Города. Он долгие годы решался на этот рискованный поход, в одиночку. Видимо, привязанность к детишкам дала ему необходимый толчок. Не знаю, надеялся ли он на удачу или это просто было от отчаяния, но он все-таки спустился на Тропы, имея за пазухой скудный запас продовольствия и старый меч на поясе. Думаю, он не собирался забредать далеко, просто надеялся найти хоть что-нибудь… — И потом конечно же что-то случилось? — Андерс кивнул, крепче сжав ладонь Гаррета в своей. — А могло быть иначе? На Глубинных Тропах? С человеком в одной исхудавшей рубахе и штанах? Когда он вернулся, на него было страшно смотреть. А я видел многое, Хоук, такое, после чего слабый духом человек в лучшем случае поседеет, а в худшем… ну, ты и сам понимаешь. На нем живого места не было, а я был бессилен, потому что до сих пор нет ни одного заклятия, ни одного гарлокова элексира, ни одной сраной молитвы, которая мог бы очистить человека от скверны. А у него, Гаррет, она лилась из ран вперемешку с кровью и неясно, чего было больше. Я весь остаток дня провел, остервенело отмывая пол, а перед глазами все стояла эта картина: он, лежащий на койке, и умолявший принести найденное на Тропах его детям. Он пришел ко мне не за лечением, а потому что не хотел, чтобы они видели и запомнили его таким… «— Они моя отрада, но и самое большое проклятие, — смог прочесть по его губам Хоук, — вот такая вот палка о двух концах, чтоб ее…» — Если бы не лечебница, я бы не видел смысла жить дальше, но она же когда-нибудь вгонит меня в могилу, — уже вслух произнес Андерс, в первый раз очевидно не уверенный, стоит ли ему открывать этот секрет или нет, — впрочем, здесь я уже начинаю лукавить. Есть и другой смысл, но… — Но? — Хоук машинально облизнул пересохшие губы, стоило Андерсу повернуться к нему лицом и опустить на них подернутый дымкой взгляд, так что теперь они почти соприкасались носами. — А это ты мне скажи, есть ли вообще это «но» или я просто его себе надумал. А Хоук не стал ничего говорить, предпочтя ненужным сейчас словам жадный поцелуй, которым он одарил Андерса, ласково подтолкнув его лечь на спину. Теперь Андерс точно знал ответ на вопрос, почему ноги привели его именно сюда. Этот кошмарный случай послужил для него тем же стимулом, как тому самоотверженному мужчине появление в его жизни несчастных сироток. Хоук целовал его так, словно грезил об этом моменте всю жизнь, едва давая партнеру время на судорожные глотки необходимого воздуха, точно боялся, что, если он хоть на миг оторвется от этих губ, Андерс исчезнет, как с пробуждением испаряются воспоминания о вещах, произошедших с тобой в Тени, если ты не сновидец или хотя бы маг. Целитель задыхался от долгожданной близости ли желанного человека, или от восторга в виду представившейся возможности наконец осуществить все то, о чем до этого момента он даже не смел мечтать, но, кажется, все вместе. Зарываясь пальцами в лохматые мягчайшие волосы, кусая чужие губы почти остервенело и наперекор этой настойчивости любовно оглаживая проступившие ранки языком в извиняющемся порыве, не оставляя на красивом мужественном лице ни миллиметра не зацелованного участка кожи, уделяя больше всего внимания всегда приковывающей чужие взгляды алой отметине на переносице и не обращая ни малейшего внимания на ощутимую грубость царапавшейся бороды, Андерсу казалось, что его мечты остались где-то в прошлой жизни и всегда были только мечтами, потому что в этой жизни реальность всегда была именно такой. Такой, где Хоук, вот так же непослушными руками боролся с завязками на его мантии, припадая влажными от поцелуев губами к едва успевающим открыться один за одним участкам точно плавящейся под его прикосновениями кожи. Андерс готов был перейти на крик, хотя пока все, что делал Хоук, было пытливым изучением его тела, когда маг, которого, в отличие от целителя, похоже, вовсе не смущал контраст их фигур — мускулистой и смуглой и бледной, почти белой и поджарой, кажущейся в теплом свете камина нежно-розовой — очерчивал горячими ладонями каждый изгиб его тела, надавливая, гладя, даже легонько царапая короткими ногтями, сжимая меж губ до вскриков чувствительные соски. Это абсолютно, точно, в корне и ни в какое сравнение не шло с теми до смешного недолгими минутами в Круге, в каморке, когда тобой движет лишь страх быть вот-вот пойманным с поличным и острое желание просто забыться, отвести душу. Сейчас же Андерсом двигала страсть, отчаянная любовь, наконец нашедшая способ выплеснуться наружу, и ее объема хватило бы, чтобы накрыть их обоих с головой, однако у Хоука, чувствовавшего то же самое, были немного другие планы, и потому два океана годами томящихся в их душах чувств смешались в буйном водовороте, и возлюбленные изо всех сил хватались друг за друга, точно утопающие. Вспышкой мириадов звезд отозвалось в светловолосой макушке влажное прикосновение пухлых от укусов губ к до боли — сказывалось долгое отсутствие партнеров — возбужденному члену, стальная хватка на бедрах — завтра на них наверняка найдутся синяки размером с подушечки пальцев -, ощущение обволакивающего словно все его жалкое существо целиком жаркое нутро — Ох, Создатель -, заставляя метаться по постели точно в горячке, которую не исцелит ни одно заклинание. И когда Андерсу начало казаться, что лучше уже просто не станет, что нет в этом мире блаженства больше и сильнее того, чем-то, какое умел дарить Хоук своим чертовым соблазнительным ртом, Гаррет снова и столь же играючи разрушил его сомнения, перед тем едва ли не умоляя Андерса впустить того в себя. Хотя и в этих хриплых, почти по-животному рычащих просьбах не было никакой нужды — Андерс уже принадлежал ему без остатка и телом, и сердцем, и душой. Каждый последующий укус, каждый торопливый поцелуй, каждый глубокий, поначалу преисполненный томительной медлительностью, находившей отлик в поджимающихся от удовольствия пальцах на ногах, но совсем вскоре неистовый, грубый, выбивающий с каждым ударом гортанный стон толчок развязывал какой-то тугой узел у него на сердце, нежным прикосновением забирал всю горчившую на языке боль, доселе находящую выход только в слезах, и Андерс, в эту ночь самозабвенно позволивший Хоуку овладеть им без остатка, впервые за все годы своей горькой жизни чувствовал себя самым беззаветно счастливым человеком во всем этом чертовом мире. Много лет пройдет до тех пор, пока Андерс, к тому времени почти столько же времени уже носящий фамилию Хоук, вспомнит о некогда терзавших его душевных порывах и поймет, что именно эта ночь и стала тем самым переломным моментом, когда его жизнь, перевернувшаяся с ног на голову в один казавшийся совершенно обыденным день в лечебнице, наконец-то встала на место.