Идиот

Он старше меня почти вдвое. Он намного выше меня и опытней. У него невыносимо позитивная улыбка и лицо святого. Джиджи, тебе надо было выбрать церковь. Джиджи, сутана пришлась бы тебе к лицу. Джиджи, я бы хотел исповедаться во грехе. В каком грехе, сын мой? Пауло втягивает носом воздух и шумно сглатывает, следя взглядом за перекатывающимися под черной спортивной водолазкой мышцами капитана. Интересно, каковы они на ощупь, спрашивает он себя и тут же прикусывает ментальный язык. Дурак, все мышцы на ощупь похожие. Потрогай себя за ляжку, если так сильно хочется. И он трогает. Стоит, черт возьми, посреди поля, сверля взглядом ни в чем неповинный мячик с радужными разводами, и сжимает пальцами бедро. Оно худосочное и жесткое, как у всех, кто очень много бегает. Пауло не просто много бегает, он живет бегом. Бег и есть его жизнь. А Джиджи бегает куда меньше. «Умные не бегают», — бросил он как-то раз в шутку, намереваясь беззлобно поддразнить нового нападающего на первой совместной тренировке. Дибала не обижался, потому что был с ним согласен. Нет смысла обижаться на правду. Я завидую. Нечто непоколебимое. Буффон выглядел именно так. И следивший с самого детства за карьерой вратаря аргентинец, знавший и о депрессии, и о скандалах с Ювентусом, все равно не сомневался ни на мгновение, что человек этот скорее разрежет собой ветер, чем позволит тому себя снести. Это свойство было предметом зависти всей молодежи в клубе. Где-то в колодце самоощущения они понимали с налипшим на кирпичные стенки разочарованием, что таким можно либо родиться, либо стать, пережив добрый десяток кораблекрушений в океане существования. Пауло, будучи воспитанным в конкурентной борьбе за место на поле, а еще в силу того, что воспитание закончилось совсем недавно, не страдал недостатком самоуверенности. Но самоуверенность эта напоминала хрустальными гранистыми боками растущую из потолка какого-нибудь местного палаццо люстру. Большая, красивая, но если рухнет — осколков не соберешь, да и на нижний этаж провалиться может, а тогда еще и с соседями проблемы будут. Пауло с мазохистическим наслаждением хлопнул себя по лбу за идиотские сравнения. Какая, к черту, люстра, а? Его и так в последнее время считают поехавшим. — Дибала, ты не влюбился случаем? — Влюбился, влюбился, только вот избранник взаимностью не ответил. Пауло шипел, как разозленный кот, и метил подачей одному из шутников в промежность. Никогда не промахивался. И пока кто-то ползал по травке, словно увеличенная безумным ученым гусеница, сам Дибала смотрел на того, кто — ну хорошо, эти придурки отгадали, — не ответил взаимностью. В какой-то момент его взгляд был пойман, обернут охотничьей сеткой и притянут к Буффону. — Пауло, все хорошо? — голос, обычно рычащий где-то в глубине легких, словно из жерла вулкана, немного смягчался, стоило аргентинцу оказаться в зоне поражения. Пепел оседал на лицо, бутсы заливала лава. Нет, ничего не хорошо. Все просто ужасно. — Да, Джиджи. Я просто… Просто не могу перестать думать о тебе. — Просто что-то не то съел, кажется, — ляпнул нападающий, тут же отвесив себе мысленный подзатыльник — взгляд капитана был весьма красноречив. Однако Буффон не стушевался. — Тогда тебе, пожалуй, лучше уйти пораньше и отдохнуть, — хлопок по плечу; частички вулканической пыли подлетели в воздух, забиваясь в уши, накрывая глазные яблоки тонким слоем серой потали. Знаю, где цель. Не вижу препятствий. — А ты не мог бы… — давай, не веди себя как девчонка. — Меня проводить? Поспешно ойкнуть, схватившись за живот, сжать неприятно голой в контрасте рукой вратарскую перчатку. Закинуть вторую руку на широкое плечо. Задержать дыхание. Путь до раздевалок еще никогда не давался Дибале так тяжело. Двадцать кругов по стадиону или кардио с утяжелителями были ничем в сравнении с заполошной реакцией организма на присутствие рядом голкипера. Пауло начал молиться про себя, чтобы это был эффект от укуса лисы. Какой лисы? Неважно. Лишь бы не признавать неизбежное, лишь бы его отсрочить. Остановись, мгновенье, ты ужасно. Силы бороться с собой еще оставались, но стремительно таяли. С каждым новым шагом их становилось все меньше, а мыслей в голову лезло все больше. — Ну, и что ты такое съел, Пауло? — голос прозвучал глуховато из-за бившей в перепонки крови. Тело аргентинца было заботливо сгружено на скамью в раздевалке, доставщик сел на корточки рядом с коленями Дибалы, вглядываясь в лицо, которое, подыгрывая лжи хозяина, должно было бы побледнеть, но упорно краснело, выделяясь на черно-белом фоне тряпкой тореадора. Да, не быть мне актером, понял Пауло. Я желаю. — Джиджи. — Кто это звучит? Дибала? — Помнишь, ты как-то рассказывал мне притчу о двух волках: плохом и хорошем? Там в конце была дурацкая философская мысль о том, что побеждает тот, которого мы кормим. Итальянец удивленно приподнял густую бровь, но кивнул. — Ну да, помню, конечно. А как это связано с твоим несварением? Пауло сжал веки и потер их указательными пальцами, дожидаясь цветных вспышек фейерверков, за которые можно было зацепиться, как за спасительный якорь. Потому что Дибала очень явственно ощущал, что тонет. Что ж. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, верно? — Да в общем-то ни при чем, — бросил Пауло, соскальзывая со скамьи. Джиджи рефлекторно подался назад, но вставать не спешил. Наблюдал за странными действиями представителя молодого поколения. Кусок отменной говядины полетел в сторону рычащих животных, отвлекая внимание. Щеки у Буффона были колючие и горячие, как местное солнце. Губы немного обветренные, но мягкие. Он замер черным исполином в тишине раздевалки, пока пальцы Дибалы обхватывали крепкие запястья, а следом взрывом петарды прозвучал звук расстегиваемой липучки. Стоя рядом с голкипером на коленях, Пауло не переставал ощущать себя маленьким, слишком маленьким, песчинкой великой пустыни рядом с самой пустыней. Руки были немного влажные, пахнувшие кожей перчаток и, совсем чуточку, резиной. Нападающий рассматривал их как величайшее сокровище, поднеся так близко к глазам, что Буффон мог ощущать чужое дыхание. А следом ощутил язык. — Пауло, ты… Подстегнутый хриплым рычанием голоса, аргентинец втянул пальцы в рот, лаская в горячей глубине. Когда его снес ураган по имени Джанлуиджи Буффон, Дибала не помнил. Помнил лишь влажные от его же слюны руки на своем теле, под майкой, под шортами, на… Это хотелось одновременно забыть и запомнить на всю жизнь. Я люблю. Он любил. Любил свою работу — свое призвание. Любил проводить время с друзьями и девушкой, ведь, черт возьми, у него вообще-то была девушка. Но ей вовсе не нужно было знать о синяках от мужских рук на теле своего парня. Они, конечно, молодежь прогрессивная, но не до такой же степени. Теперь Пауло мог прокручивать в памяти эти моменты, пока они не обтесались северным ветром времени до состояния гладких бледных пластинок. Облепившие кожу чешуйки пепла отходили неохотно, будто на теле молодого нападающего нравилось им больше, чем где-либо еще. Ожоги от выплеснувшейся лавы еще побаливали, и Дибала с радостью покрыл бы их заживляющей мазью, только вот не было такой мази еще на свете. «Мазь от воображаемых ожогов вулканической лавой». Было бы здорово зацепить флакончик-другой вместе с минералкой и ароматным свертком салата в каком-нибудь ночном супер-маркете. Пауло снова нырнул под горячую воду, выпускаемую на волю решетом душа, как первоклашки из дверей школы. О’кей, Дибала, сказал он себе, тщательно придавая голубой мочалке вид обнятого облаками неба. Ты влип. Ты очень крупно влип. Зачем ты влю… Зубы неприятно скрипнули. …бился в мужика? Да еще и в своего капитана? Ответа не было. Мозг отказывался подряжать ценные нейроны на решение этой вселенской задачи. Покайся. Удар лбом о кафель был не слишком приятен, но куда лучше удара по лицу от разъяренной фурии, бывшей недавно девушкой молодого и подающего надежды нападающего, когда тот сообщил ей, что им нужно расстаться. — Ну и почему же, хотела бы я знать? — Потому что я люблю друго... гую. Трус. Какой же ты трус, Дибала. Даже честно признаться во всем не способен. Внутренний голос внезапно поднял голову, отобрал микрофон, зачастил: — А этот каков? Воспользовался твоей слабостью и по тормозам. — Заткнись! — шикнул на него, кажется, вслух Пауло. Но голос разума потому и был голосом разума, что звучал прямо в голове, обходя барабанные перепонки. — Ага! Я так и знал! — господи, какой же мерзкий тембр. — Ты его идеализируешь! — Ну и что с того? — буркнул Дибала. — А то! А то, милый мой, что ты втрескался в него по уши! — Если ты не замолчишь, то я тебя… — Что ты меня? — перебил голосок гневную тираду. — Я — это ты сам. — Я-ты круглый идиот. Дверь душевой что-то неуловимо прошептала, и в царство пара ворвались запахи земли и пота в шумной компании своего обладателя. — Кто идиот? — спросил источник запахов голосом Буффона. Если бы в руках у Дибалы был кусок мыла, он очень красноречиво и очень не вовремя его бы упустил. Нападающий инстинктивно оценил обстановку: впереди стена, слева тоже стена, справа стекло, а позади, о ужас, возвышался нависшей громадиной Буффон. Справедливо, но немного суицидально рассудив, что лучше уж стекло, чем этот верзила, Дибала резко подался влево. И чуть не издал писк луговой собачки, когда большая ладонь, обхватив его чуть повыше локтя, отстранила тело смертника от запотевшей мутной поверхности. — Можешь не отвечать. Я уже понял. Голос прозвучал над самым ухом, и Пауло тут же покрылся мурашками с ног до головы. Рука его сама потянулась к вентилю с красной маркировкой, но была перехвачена на полдороги. Спасшая от встречи со стеклом ладонь переползла на талию, невесомо пересчитывая спуски и подъемы на карте мышц. К спине прижалась горячая грудь, слегка отираясь о скользкую кожу. Кончик уха обдало каким-то драконовым жаром, а следом на кусочке плоти сомкнулись белые зубы голкипера. Дибала зашипел, подался назад и с ужасом обнаружил, что назад нельзя — слишком очевидное там было препятствие. Понаставили тут своих шлагбаумов, подумал с возмущением загнанный в угол мозг, отказываясь осмысливать реалистичность происходящего. И тут его тело, будто обиженное на упёртость своего хозяина, само подало сигнал SOS (otSOS, прошептал гаденько вновь вылезший наружу внутренний голос). Вторженец и захватчик данной конкретной единицы крупного гигиенического оборудования сообразил, что к чему, раньше самого Дибалы, поэтому мгновенье спустя тот уже хрипел и выгибался в умелых руках. В руках, которые знали, как нужно ласкать, чтобы вызвать всхлип, где погладить, донеся затем потолку полустон. Лава вновь залила ноги, поднялась до лодыжек, а потом, никем не остановленная, раскаленным ужом проскользнула прямо в вены. И стало жарко, как под аргентинским солнцем, как под тысячей аргентинских солнц. И стало холодно, невыносимо холодно, будто все эти солнца разом погасли. У Дибалы дома, как алтарь, высилась целая стопка наворованных или полученных в подарок футболок Буффона. Время от времени он доставал их, обнюхивал, отирался щекой, ощущая себя распоследним на свете извращенцем. Но гладкая синтетическая ткань не шла ни в какое сравнение с настоящей кожей, живой, дышащей и густо усыпанной темными тугими завихреньями волосков. Когда эта кожа коснулась спины нападающего, а в следующее мгновение крепко к ней прижалась, сливая в одно тела, Дибала готов был поспорить, что крыша его унеслась куда-то в страну Оз. Дальше были только вспышки, заполошные движения, обрывки предложений, останки слов, отдельные буквы, разлетевшиеся осенними листьями по пространству душевой. Пауло, где ты? Абонент временно недоступен. Вы можете оставить сообщение. Пауло, это твой рассудок. Ты мне нужен. В ответ — только гудки и звук удара пластиковой трубки о кафель. Пауло был где-то далеко, Пауло не был собой, он витал перед изолированной плафоном лампой, пропуская белый искусственный свет через астральное тело и наблюдал, как тело физическое подвергается новым и новым атакам. На войне как на войне. Хриплый полузадушенный стон был одним на двоих, как эта душевая, как этот момент, как этот воздух. Кафельный пол под ногами тоже был общим, и они опустились на него вместе, чувствуя себя вымотанными, как после матча с целой вечностью добавленных минут. Покайся. И, возможно, будешь прощен. — Ты в курсе, что я тебя ненавижу, а? — Правда? — отозвался Джиджи, натирая во второй раз все той же мочалкой гладкую спину. — А я-то думал, что как раз наоборот. Пауло промычал в ответ что-то невнятное и прикрыл глаза. Засранец был прав. А если нет… Что ж, получишь шанс пробить Сатане пенальти.