365 сказок

Передо мной расстилалась ледяная пустыня. Я и прежде встречал подобные миры, в которых дыхание жизни замерло под гнётом холода, но с этой пустыней всё было иначе. Будто она и не просыпалась никогда. Будто была обречена с самого начала. Эта реальность не ждала, что кто-то пробудит её, подарив частицу собственной души. Нет, она словно заранее отдалась медленному умиранию, апатичному и бессмысленному предсмертию, и застыла в нём на столь продолжительный срок, что само оно уже превратилось в гибель. Снежный покров слежался и покрылся толстой коркой наста, не осталось даже ветра, только стужа. Я поёжился — мой путь лежал через однородное серо-белое пространство, давно позабывшее, что кто-то может отважиться перейти через него. Поначалу идти было не так уж сложно — наст легко выдерживал мой вес, а сухой мороз почти не проникал под одежду. Однако с каждым шагом внутрь меня проливалось что-то другое, чему я не мог подобрать названия. Что-то едва уловимое, но отравляющее, воздействующее столь медленно, что я не мог с точностью сказать, а было ли это воздействие. Не придумал ли я себе его? Скоро я потерялся в однообразии пейзажа. Скалы, некогда отполированные ветрами до зеркального блеска, заметённые и застывшие в неизменности снежные дюны, мертвенно поблёскивающие дорожки льда. Этот мир никогда не знал весны, не понимал смены сезонов, он был рождён в холоде, был обречён существовать и погибнуть в холодном дыхании стужи. Я упрямо шёл дальше, но цель начала ускользать от меня. Я забывал, утрачивал, словно вместе с частицами тепла из меня улетучивалось нечто важное. Каждый шаг давался со всё большим трудом, каждый глоток воздуха всё больнее обжигал лёгкие, но то была не та боль, что отрезвляет и заставляет увидеть мир иначе. Эта — тупая и ноющая будто уговаривала сдаться. Не прошло много времени — и я перестал понимать, с чем же сражаюсь, отчего отвергаю притягательную возможность опуститься на снег, почему продолжаю двигаться. Мой внутренний компас дрожал с нетерпением и жаждой, но за ощущением разрастающейся в лёгких ледяной боли я не чувствовал его биения. Казалось, я и сердца своего больше не ощущал, точно оно стало глыбой льда. Или действительно стало? Возможно, будь тут купол неба и солнечный свет, а не серая хмарь, и можно было бы оттолкнуться, прорваться, отбросить путы апатии, да только я не имел возможности это проверить, а очень скоро ушло и желание. Всякое желание. Я остался один на один со снежной пустыней, где только отполированные до блеска скалы и застывшие в неизменности дюны были моими собеседниками. Некому было меня спасать. *** Я ещё помнил, что существуют двери и иные миры, но за болью потерял чувство направления. Мне стало казаться, что я блуждаю кругами, и ничто не способно было меня переубедить. Не наступала ночь, однообразная серость, перекликающаяся с безжизненным белым, кутала меня, заставляя забыть слова, мысли и сами инстинкты. Остановившись у очередной скалы, в которой изломанной чернотой отразилась моя фигура — отражение таинственным образом украло все краски, даже рыжий пламень волос, я коснулся льда пальцами, но ничего не ощутил. Будто сам стал льдом. Существовало ли тут время, поток, что унёс бы меня хоть куда-то, или же мир этот навечно застыл в единственном мгновении ледяной апатии? Вопросы почти перестали формулироваться, и я нашёл в себе силы ровно на то, чтобы запрокинуть голову. Истёрлось из памяти, как я попал сюда, улетучились чувства, что вели меня сквозь реальности. Единственное, что отчего-то выплыло из темноты — прикосновение июльского ветра, что пах детством. От него стало только больнее. «Конечная точка не всегда бывает счастливой», — шепнуло мне нечто в глубине меня самого. Я попытался ухватиться за этот голос, но он растворился в белизне, ничего не добавив, даже не засмеявшись. Вглядевшись в черты собственного лица, мутно-серые и искажённые в ледяном зеркале, я не узнал себя, забыл себя, утратил суть и имя. Дрожью по позвоночнику сбежал испуг, я отшатнулся и отвернулся, чтобы больше не видеть опустевший взгляд. Единственное, почему я сделал следующий шаг, был подталкивающий в спину ужас опять увидеть то существо, что сейчас пыталось стать мной. *** В очередной раз остановившись, я решил, что не двинусь дальше. Внутри меня уже было так же снежно и пусто, как на этой равнине. У неё не было конца, а за болью я уже не чувствовал совсем ничего. Замёрз компас, пусть и показывавший верное направление. Я не в силах был слышать его. Мне хотелось лечь на снег, но я всё ещё вглядывался в снеговые дюны передо мной, такие же однообразные, как и те, что остались позади. Наст был таким плотным, что на нём не оставалось следов. Это обстоятельство заставляло меня горько усмехнуться. Никто не узнает, что я сгинул именно здесь. Даже я сам не мог бы доказать себе, что некогда шёл по долине между скал, которые ловили и раздирали в клочья моё отражение. И опустившись на снег, признав стужу победительницей, я стану таким же камнем, не более. Я опустил глаза, не выдержав взгляда пустоши. Стоило ли идти, когда нет никакой разницы? *** Снова из глубины души обещанием рванулся июльский ветер с привкусом пряностей. Он словно хотел обрести свободу и рассеяться под серым небом, но наполнив меня горечью до краёв, заставил разозлиться. Я снова поднял голову и сжал кулаки. Эту пустыню нельзя было сравнить с белой пустотой. Она не была пуста, пусть не была и жива. Застывшая, она не наблюдала и не звала, ничего не предлагала. Она не сковывала путами. Значит, я сам себя сковал, сам себя обрёк. И ярость хлынула из меня, заставив рвануться вперёд. Я легко понёсся по дюнам, по остро хрупающему под ногами насту, внезапно нарушившемуся, сломавшемуся, утратившему неизменность. Я мчался, забыв о боли в лёгких, и забился, задрожал опять компас, подталкивая меня двигаться быстрее, ещё быстрее, чтобы пересечь границы реальностей. Наконец я взбежал на холм. Пусть равнина передо мной ничуть не изменилась, оставшись всё такой же белой и пустой, всё такой же безжизненной, я увидел её иначе. Я злился на неё, но на себя сильнее, и ярость заставляла продолжать путь. Сквозь дверь я пробежал так быстро, что сердце едва не вылетело из груди. *** Вырвавшись в осенний сад — собственный сад, наполненный и ветром, и листьями, и шорохами, и терпким ароматом грецких орехов, я упал на колени. Стужа не сумела дотянуться до меня сквозь портал, дверь захлопнулась, оставляя её всё в той же ледяной клетке, и пусть я всё никак не мог отдышаться, острое чувство жизни переполнило меня, как прежде горечь. Я засмеялся. Я смеялся так долго, что Осень выступила из-под деревьев и опустилась рядом со мной. — Чего ты? — спросила она, обеспокоенно заглядывая мне в глаза. Но что мне было ответить? А компас, мой внутренний компас, продолжал дрожать и петь.