Петли

Неа всегда был дурным — быстрый, шумный, активный, яркий и обаятельный. Мана никогда за ним не поспевал или же изо всех сил старался догнать, но не выходило, и он всегда стоял рядом тенью, подобием. Но на этот раз — не хотел. У матушки скоро будет день рождения, и они обязательно должны приготовить подарок. Неа уже сбегал в город, пронёсся по магазинам, лавочкам и подвальчикам, переворошил-перевернул весь товар: шкатулки, ленты, салфетки — все дамские вещички, в которых ничего не понимал. Чтобы справиться с пробелом в своих знаниях, Неа активно подбегал к проходящим мимо девушкам, просил помочь, подсказать, выбрать лучшее и улыбался так обаятельно, что все они немедленно краснели и дрожащими руками указывали на ткани, бусы, поделки… Мана за ним не успевал. Мана слушал их рассеянно, переводил взгляд с одного предмета на другой и терялся, и стоило ему только разобраться в содержимом одной витрины, как Неа улетал к следующей. Вечером они активно шептались о том, чему матушка будет рада, вспоминали найденное сегодня днём, перебирали, думали и засыпали утомлённые, но довольные, однако, несмотря на это, через несколько дней Мана просто не смог пойти вместе с Неа, давясь ощущением своей бесполезности при поисках. Он не хотел дарить подарок, при поисках которого ничего не сделал, а только следовал за Неа покорно, мягко и бессмысленно. Он хотел порадовать матушку своими силами. Матушка часто сидела на веранде и зябко водила плечами, когда налетал ветер, принося сухие листья, пыль и сладкий, свежий запах колосьев. Мана не очень долго думал над тем, что хочет сделать для неё. Нитки — тёплые, пушистые, крепкие — купить намного проще, чем готовую хорошую вещь. Выпросить у кухарки пару уроков — проще, чем подойти с просьбой о помощи к незнакомой девушке на улице. Сидеть весь день в своей комнате у окна, перебирая и считая петли — проще, чем бегать из одной лавки в другую, удерживая в голове сомнительные сведения об атласных лентах, модных завитках и крупных бусах. Не то чтобы это правда было легко. Просто Мане это даётся проще, чем помощь Неа в поисках. Петли срываются, не слушаются, и иногда приходится по три раза заново переделывать один и тот же завиток. Узор не выходит ровным, гнётся то в одну сторону, то в другую, а нижний край вязаного полотна и вовсе волнистый и неаккуратный, потому что тогда Мана ещё не наловчился, и все петли были разного размера, либо слишком тугие, либо слишком свободные. Через несколько часов вывязывания руки уже устают и начинают дрожать, и тогда Мана откладывает в сторону работу и смотрит в открытое окно, вдыхает ветер и с удовлетворением думает о том, что, когда он вручит подарок матушке, она больше не будет зябнуть под резкими порывами. С каждым днём полотно всё больше, и Мана с удовлетворением проводит рукой по мягкой, немного пушистой ткани. Неа приходит по вечерам, влетает в комнату, обдавая Ману волной запахов: булочками, духами и пылью. В городе к ним всегда примешивается тяжёлый, вязкий запах толпы, неопрятных тел, плывущих мимо, и алкоголя, но к Неа словно не может прилипнуть что-либо неприятное. Неа чмокает брата в висок, садится рядом и рассказывает о случившемся за день, о пышных юбках, кружевных чепцах, о чудесной музыкальной шкатулке, которую он почти выбрал, но зачем, если они сами могут сыграть матушке любую мелодию? Мана улыбается и кивает, почти не вникая в подробности, просто наслаждаясь звонким и переливчатым голосом брата. Неа улыбается и гладит тёплую мягкую ткань, которая уже укрывает ноги Маны сплошным покровом. Мана думает, что всё это, пожалуй, и есть счастье, и порой ему хочется остановить время, чтобы вечным было это тёплое лето с резкими порывами ветра, атласные ленты для платья матушки и торопливо-сбивчивые рассказы и жесты Неа. Они преподносят ей свои подарки вместе. Матушка смеётся, восхищённая, сразу же закутывается в широкий шарф Маны и примеряет простые, но красивые украшения Неа, а потом обнимает их двоих, и глаза у неё светлые-светлые, лучистые, и это ощущение, это тепло, наполняющее изнутри, и свет, и улыбку — Мана запоминает навсегда.

***

Петли под пальцами ложатся покорно, легко, ровные и правильные, послушные каждому движению, создавая аккуратный узор. Шарф укладывается на ноги цветной рекой и стекает вниз, и в какой-то момент (Граф совершенно упускает его из виду) Роад подбегает и наматывает на себя тот хвост, что почти уже коснулся пола. Граф треплет её по голове крупной пухлой рукой. — Ну-ну, пусти, а то ты слишком растягиваешь шарф, и я не могу вязать дальше. — Нет! — озорно хихикает Роад и прижимается к ногам, щупает мягкую ткань и на секунду задумывается. — Граф, а когда вы научились вязать? И зачем? — Не помню, — рассеянно отзывается Тысячелетний. Пальцы движутся, словно автоматические, шарф растёт с огромной скоростью. Граф и правда совершенно не помнит и не знает ответа на вопрос Роад. Просто когда он вяжет, он чувствует себя странно спокойно и тепло. Но это ведь не значит ничего особенного, правда?