Down Like Rain

«…и голос её хлынул подобно дождю, изливающемуся в бездонные черные омуты. Она набросила свой плащ на глаза Моргота и навела на него сон, чёрный, как Внемировая Тьма, где он бродил когда-то». Дж.Р.Р.Толкин «Сильмариллион». Сидя в одиночестве на своём чёрном троне в тёмном зале в глубинах измученных земель Ангбанда, Моргот наблюдал за тем, как течёт время и стареет мир. И пусть он всё ещё находился в Средиземье, имя его давно превратилось в легенду. Его зло было настолько велико, и имени его так боялись, что никогда отныне не должна была восстать такая мощь, покачнувшая сами небеса, как то сделал он. Но великая сила стоила великой цены. Когда-то он был наравне с Валар. Когда-то он был самым могущественным из них, в Начале. В Начале, когда были только Илуватар и Аинур, и сам он был велик, был вторым после Создателя, после Тайного Пламени. Когда-то. Теперь он был Богом Тьмы и Зла. Заклятый враг Валар и всех, кто им служит; лишь однажды он вновь сможет увидеть земли Валинора и, стоя на вершине Таникветиль, взглянуть в лицо своего брата Манвэ — однажды, когда он будет повержен. Лишь когда его приведут в цепях и представят на суд его братиям, он сможет вновь увидеть Валар. Должно быть, существует всемирный закон, что предписывает величию и власти сгорать неистовой вспышкой перед падением, и падение то всегда скорое и жестокое. Это случалось со многими, и этому ещё предстоит свершиться, но падение Мелькора было первым и самым ужасным из всех. В одиночестве он влачил существование в своём мрачном мире, и со своего тёмного трона он учинял войны и приказывал народам пасть. Он не обладал физическим обличьем, как и все Аинур. И сила его заключалась в магии и мощи тех сил, что сотворили мир. И хотя его больше не считали одним из Валар, иное имя не могло изменить того, кем он являлся. Сила Могущественнейшего из всех Валар всё ещё пылала внутри него, и никто не мог сравниться с ним в магии, мощи и разуме. По прошествии веков и со временем, что беспрестанно мчалось вперёд, бесконечные войны Моргота и Валар заставили его мощь медленно исчезать. Мало-помалу он потерял всю свою силу, пока не стал лишь частичкой того, кем когда-то был. Однако и теперь единственным созданием, всё ещё существовавшем в Арде, которое было бы могущественней той «частички» Мелькора, был Манвэ. Манвэ и Мелькор, братья в разуме Илуватара, никогда не могли бы убить друг друга. Но вдруг в конце зала раздались шаги, и Моргот обернулся, раздражённый тем, что его раздумья прервали. Один из слуг бросился к трону, шипя о какой-то женщине, пришедшей, чтобы увидеться с ним. Мелькор бросил жуткий взгляд на слугу, и тот исчез быстрее, чем ему было придумано наказание. Довольный Моргот прикрыл глаза. Он не знал ни одной женщины, и не желал знать. Всё, что ему было нужно — остаться одному, и слуги научились безупречно угадывать его настроения за время своей службы. Иначе же век их был недолог. Он поднялся с трона и устремил взгляд в окно перед собой. Взгляд его чёрных глаз, пустых и холодных, глаз того, кто долго жил в темноте и знал её слишком хорошо, скользил по измученному пейзажу торчащих горных пиков, резко падающих скал и поломанных долин. Заходящее солнце окрасило небо красным, и камни гор почернели с наступающей темнотой. Красный и чёрный, цвета крови и смерти, цвета Ангбанда. Цвета его земель. Однако новый звук заставил его вновь обернуться, отчего его жестокое лицо исказилось в ещё более страшном гневе. Но, к его удивлению, в высоких дверях показалась женщина, о которой говорил слуга. Укрытая светлым плащом с тяжёлым капюшоном, она казалась совсем чужой среди темноты и ужаса Ангбанда. Следом за ней трусил волк — намного крупнее обычного — тесно прижимаясь к её ногам. Моргот наградил его единственным взглядом, а затем вновь обратил свой взор к пришедшей. В ней было что-то, что так привлекало его внимание. И тогда она встретилась с ним взглядом, жестом приказывая волку остаться чуть позади. Немного было тех, кто мог смело посмотреть в глаза Моргота. Лишь часть Валар, Майа Саурон и Валараукар. А эта женщина смотрела на него своими большими тёмными глазами. Они были совсем невинны — она не Айнур, о нет. Она дитя Илуватара, должно быть, эльфийка — черты её были тонкими и изящными. Он не изменил выражения лица, глухо зарычав про себя. И, вскинув руку, отчего его плащ взвился за ним, неспешно подошел к ней. — Кто ты? — мрачно прорычал он. Женщина продолжала неотрывно взирать на него, а в её темных глазах бушевала целая буря чувств, которые Моргот не успел уловить. Его терпение было на исходе, когда волк, наконец, подтолкнул её влажным носом. Она моргнула, точно очнувшись, и в тот же миг на её губах появилась тонкая улыбка. — Лютиэн Тинувиэль, — тихо ответила пришедшая. Морготу было знакомо её имя. Он выпрямился во весь рост и скрестил руки на груди. Чуть задумавшись, он слегка склонил голову так, чтобы его большие витые рога были ещё заметнее. — Лютиэн Тинувиэль, — прохрипел он, не отрывая глаз от её лица. — Та Лютиэн Тинувиэль, что сразила моего ученика Саурона? — и Моргот вновь обратил свой взор к волку. Он знал, что Саурон был побежден Лютиэн и Хуаном — волкодавом Валар. Что же, они пришли сразить и его? Глаза его яростно заблистали. — Вы думали, меня так легко одолеть? — в его голосе звенела смертельная опасность. — Я пришла не сражаться с тобой, — ответила Лютиэн, чуть вздрогнув от гнева, плеснувшегося в его холодных глазах. Она трепетала, но не боялась. И это так удивило и заинтересовало Моргота, что он вдруг смягчился. Он желал поговорить со своей незваной гостьей, а что до волка — Хуан он или нет, Мелькор не хотел его видеть. — Скажи своей зверушке ждать снаружи, — приказал он. Лютиэн не решалась, а волк свирепо разглядывал Моргота. Но тот уже поднял ладонь, готовясь выпустить пламя и испепелить не повинующееся создание. Но его гостья обернулась как раз вовремя. Она мягко потрепала волка по холке своей бледной ладонью, а тот взглянул на неё с тревогой. Они будто безмолвно договорились о чём-то, отчего волк, склонив голову, вышел из залы, а Моргот силой разума с грохотом затворил двери. Лютиэн вновь повернулась к нему лицом, её щеки слегка порозовели. — Тогда скажи мне, Лютиэн Тинувиэль, — с сомнением продолжил Моргот, а голос его и обжигал, и леденил своей мощью, — зачем ты явилась сюда? Лютиэн вновь посмотрела на него, впервые видя нечто другое, скрытое за ужасными горящими чёрными глазами, которые оцепеняли своей силой. Он был высок, но она знала об этом и до их встречи. Не столь высок, каким рисовало его поверье, но выше, чем любой другой человек или эльф, которого она когда-либо видела. Его голову венчали чёрные рога, закрученные от висков и стремящиеся к небосклону, как у оленя — короля леса. Каждый рог был таким же большим, как гребни Великих Драконов и, наверное, таким же острым. У него были густые и всклокоченные чёрные волосы, которые походили на гриву, ниспадающую на плечи. На нём был лишь чёрный плащ, обнажавший одно плечо. Моргот был могуч и силен, но Лютиэн знала, что убийца Финголфина не окажется слабаком. И вот она взирала на величайшее зло, что было известно миру. Его лицо было пугающим, но не таким жутким, как твердила молва. И пусть оно не выражало ни единой эмоции, подобно каменному изваянию, пусть в глазах был лишь леденящий чёрный холод, не знавший теплоты, оно не было отвратительным или уродливым. Когда-то лицо его было прекрасным и чистым, но не теперь. Быть может, и сейчас оно могло бы быть красивым, лишившись бесконечного холода во взгляде. Это было лицо того, кто познал слишком много жестокости, страданий и зла. Единственный свет в темной зале излучался тремя Сильмариллами, что были вплавлены в его тяжёлую железную корону. Самые чистые и редкие из всех драгоценных камней — Сильмариллы — сияли далеким светом погибших древ Валинора, каждый камень отражал свет другого. Они сияли неистово ярко, точно три звезды, упавшие с неба. Звёзды, что были обречены вечность мерцать в тени подлунного мира, но которые по-прежнему сверкали надеждой возвратиться на небеса, с которых они сошли. Но тем надеждам не суждено сбыться. Создатель Сильмариллов — Феанор (эльф, что был могущественным и непокорным, таким похожим на самого Моргота, хоть никто не желал это признавать) — давно уже умер, как и деревья, чей свет был заключен в его творениях. Теперь Сильмариллам суждено озарять темноту Моргота. Ведь Моргот выкрал их из Валинора, когда сам мир был ещё молод и цветущ, и с тех пор он ревностно стерёг их. «Достань для меня Сильмарилл из короны Моргота, и рука Лютиэн будет твоей», — такими были слова её отца, сказанные Берену. Слово Тингола было обязательным и нерушимым. Её отец никогда бы не поверил, что смертный отважится на такое. Но он недооценил любовь Берена, что тот испытывал к ней. И её любовь к нему — тоже. — Я пришла, чтобы спеть и станцевать для тебя, могучий Моргот, — прошептала Лютиэн, желая, чтобы голос её был твёрже, как у настоящей соблазнительницы. Лютиэн видела, как тот удивился, стараясь сохранить лицо всё таким же непроницаемым. Быть может, его глаза и впрямь замерцали в каком-то смятенном чувстве, и поза сменилась, а пальцы чуть сжались. Но Лютиэн точно знала, что Моргот не ожидал услышать такой ответ. — Ты разве не принцесса? — спросил он, но уже не так резко. Он опустил руки, и тогда Лютиэн впервые отметила, что ладони его были скрыты перчатками, и это показалось ей странным. — Это так, — ответила Лютиэн, зная наперёд, что он попытается запугать её, и решила, что не позволит этому свершиться. Там, за глухо затворёнными дверями, её ждал Берен. И всё это было единственным шансом, чтобы они были вместе. — Принцессы — не танцовщицы, — вдруг промолвил Моргот с насмешливой ухмылкой на устах. Лютиэн заметила, как кончики его клыков впились в нижнюю губу, растянутую улыбкой. Мелькор очень походил на хищника в человеческом обличье. И хоть она никогда не видела других Валар, но знала, что они могут изменять форму по собственному желанию. И Лютиэн задалась вопросом: отчего Мелькор выбрал себе такую. Лютиэн собрала всю свою храбрость, ведь то, что она ответит, будет не вернуть. План, который они с Береном так тщательно обдумали, теперь оказался в опасной близости к провалу. Она не была искусна в соблазнении — выросшая посреди лесов, куда не ступала нога человека, Лютиэн не знала своей красоты до тех пор, пока Берен не нашел её. Потому когда Берен предложил Лютиэн зачаровать темного Вала, она не сразу согласилась. Как она могла одурманить кого-то своей красотой? Когда Лютиэн спросила об этом, её щёки налились румянцем. Она всё ещё была неопытной девицей, а не женщиной, что могла бы использовать собственные прелести ради собственной выгоды. Но Берен уверил её в том, что именно невинная красота поможет ей сразить Моргота, ведь тот не знал этого чуда. И Лютиэн тогда послушалась его слов, вот только сейчас её стали терзать сомнения. Она глубоко вздохнула и протянула руку к застёжке своего плаща. Робкая, как загнанная лань, пытаемая нечестивыми взглядами хищника, Лютиэн медленно подняла глаза на Моргота, точно пылающего тёмным пламенем. Она откинула капюшон и сбросила плащ с плеч, оказавшись лишь в лёгком платье, облегавшем точёную талию. И ткань казалась такой тонкой, что Лютиэн ощутила себя совсем нагой под взглядом Моргота. Её длинные волосы тёмным водопадом струились по спине, и только несколько прядей спускались к плечам, ниспадая в ложбинку груди. Мелькор ошибся, посчитав, что Лютиэн — совсем ещё дитя. И пусть она была молода, но в глазах её блестело далёкое прошлое. Лютиэн давно уже выросла, но такая бессмысленная юношеская невинность всё ещё мерцала где-то глубоко в её темных глазах. — Разве я не прекраснейшая дева в целом свете? — вдруг спросила Лютиэн, чувствуя, будто вся её смелость вместе с тяжёлым плащом рухнула вниз. — Разве я не достойна танцевать для тебя, Тёмный Владыка? Я хочу показать свою красоту тому, у которого, молвят, нет сердца… Его глаза сузились, пока он наблюдал за ней. Он стоял неподвижно, лишь сжал одну руку в кулак. И Лютиэн вдруг испугалась, что Моргот вот-вот прикажет ей убраться прочь или ещё хуже — вызовет своих стражей, чтобы те заключили её в темницу. Но он вновь скрестил руки на груди и склонил голову, внимательно вглядываясь в каждое очертание её фигуры. — Подойди же поближе, — сказал он наконец. — Отсюда я никак не разгляжу твоей красоты. Лютиэн сделала крохотный шаг, чувствуя, как тяжелы её ноги. Как она могла танцевать, чувствуя, что сердце вот-вот вырвется, что страх ледяной ладонью схватил её за горло. И он заметил… И злобно ухмыльнулся, оскалившись в улыбке. — Ближе, — прозвучал его приказ, голос Моргота будто шипел. — Или ты боишься меня, принцесса? — Я не страшусь тебя, — ответила Лютиэн, точно отказываясь повиноваться. Она подошла к нему, пока он не вскинул руку, приказывая ей остановиться. Теперь он был так близко, что она должна была закинуть голову назад, чтобы посмотреть ему в глаза. Он разглядывал её лицо. Да, она была красива; он никогда не видел столь прекрасного создания. Да и как было возможно, чтобы дитя Илуватара было одарено такой красотой? Но он вдруг воскресил в памяти далекий образ… Образ её матери. — Ты дочь Майа Мелиан. Это не был вопрос. Лютиэн согласно кивнула. Она поняла, что Моргот начал свою игру, что он знал: подойди она к нему совсем близко, и её страх станет почти осязаемым. Он протянул руку к тёмным прядям, что спрятались на её груди. Лютиэн замерла, гордо выпрямив плечи, не смея вымолвить и слова. Она никак не выказала своего трепетного страха, напротив, застыла с каким-то странным предвкушением. Моргот провёл пальцами по её волосам. — Я никогда не понимал, как один из Айнур может влюбиться в такое слабое существо, как эльф, и согласиться провести свою бессмертную жизнь вместе с ним. — Они любят друг друга, — честно ответила Лютиэн и попыталась склонить голову, чтобы высвободить свои чёрные пряди, но Моргот резко зажал их в кулаке. Лютиэн вновь замерла, не смея пошевелиться. — Любовь, — фыркнул он, пренебрежительно взмахнув свободной рукой. — Дожив до моего времени, ты поймёшь, принцесса, что нет никакой любви. Есть жажда, желание, страсть… Но не любовь, — он высвободил её волосы и чуть отошёл. И его глаза вдруг потускнели, становясь далёкими и холодными. Он подошёл к своему тёмному трону и медленно опустился на него, глядя на Лютиэн. — Танцуй же, — резко промолвил Моргот, величественно взмахнув рукой в перчатке, — если таково твое желание. Лютиэн сложила ладони перед своим лицом и низко склонилась перед ним, как не кланялась ни одному владыке. Она знала, что Моргот не оставит этот жест без внимания. — Да, тёмный владыка, я хочу станцевать для тебя. Она вскинула руки и своей магией наполнила залу мелодией. Моргот резко поднял свою рогатую голову, ощущая, всего лишь на миг, колдовство Лютиэн. Но он знал, что невинное эльфийское волшебство ничто в сравнении с его мощью, и ничем не сможет ему навредить. И он вновь обратил свой взор к Лютиэн. Она начала свой танец грациозно и медленно, точно дикая лань из леса, в котором она росла. Моргот знал, что в конечном счете позволит ей танцевать. Ему так понравилось любоваться своей гостьей. Красоту Лютиэн он бы сравнил с самой неземной Вардой, но в глазах юной принцессы не было суровой мудрости, что была во взгляде прекрасной Валиэ. Когда-то давно он возжелал Варду, пока вдруг не узнал, что в себе таила её мудрость. И она сама желала его, но до тех лишь пор, пока не ощутила глубину, в которой тонула его душа. Она нашла свое утешение в объятиях его брата, а он лишь смотрел ей вслед. И как то случалось со многими после, любовь обернулась горькой ненавистью между ним и всеми Валар, но более всего он ненавидел Варду. Он наблюдал за танцем Тинувиэль, в то время как страсть его росла в тёмных мыслях лишь о ней одной. Пусть она танцует, пусть будет дикой и свободной, ведь она так чарующе прекрасна. Немногое Моргот ценил в этом мире, но он знал цену необузданной первобытности, ведь он помнил, как бродил по земле задолго до того, как реки и горы обрели имена. Задолго до того, как земля была приручена Аулэ, а затем эльфами, и, наконец, людьми. Мир больше не был таким девственно-диким и свободным, каким был в самом начале. А Моргот ценил свободу едва ли не так же, как мощь и силу. Потому что и его самого когда-то почти смирили и сковали, пытаясь распорядиться его судьбой. Но то прошло, и он не позволит этому свершиться вновь. Он предпочёл бы исчезнуть, умереть, истлеть, будь смерть возможной для него, чем прожить ту судьбу вновь. Так пусть она танцует: сладкий, соблазнительный танец той, что была невинной и чистой, что знала любовь, а не ненависть, счастье, но не страдания. Так красиво и так странно было видеть такую божественную красоту, заключённую в земном создании. О, как он желал растлить эту невинность, уничтожить эту чистоту, как он уничтожил всё прекрасное, что создавали Валар и эльфы. Желание, что взросло внутри, было для него сродни редкостной сладкой пытке, оно усмирило его искажённый разум. Да, пусть она танцует; а он будет смотреть до тех пор, пока пытка не станет нестерпимой. И тогда он возьмет её, излюбленное дитя чистоты, дочь Тингола и Мелиан. И вот уже глядя на Лютиэн, на то, как она танцевала перед ним, на её гибкий стан, скрытый только лишь тонким платьем, Моргот вдруг ощутил настоящее телесное желание. Он бы подмял её под себя, вталкиваясь глубоко в её лоно, он бы брал её вновь и вновь. Она бы закричала, сперва от боли, но вскоре от удовольствия. И её глаза потемнели бы в сладостном желании, она бы стала молить о свободе, а он — продолжил мучать её нежное тело с жадностью и вожделением, со страстью, которую она не смогла бы вынести. Она соблазнительно мягко качнула бедрами и откинула голову назад, обнажая шею. Моргот с тёмной улыбкой представил свои руки на её бедрах, и то, как впивались бы его клыки в её нежную шею. А затем она начала петь, и её голос был так красив и печален, что, казалось, даже завывающие ветра смолкли за толстыми стенами его твердыни. Сперва Моргот был слишком погружен в свои мрачные мысли о сладострастном желании, чтобы расслышать её чистую и глубокую песнь, что так легко смешивалась с музыкой танца. И только тогда, когда он внимательно вслушался, слова песни заставили его медленно склонить голову и податься вперёд. Она не пела о любви, как большинство молодых девиц. И она не воспевала желание, несмотря на свой танец. И пусть он не знал её песни, он чувствовал, что Лютиэн пела о том, что было ему знакомо. Она пела об одиночестве. Она пела о тёмной пустоте, что таилась внутри всех существ, смертных и бессмертных. Она пела о тёмной ночи, о траурном холоде, о сиянии звёзд и яснооком месяце. Она пела о тоске. Тоске по тому, чему не дано было свершиться, чего никогда не будет. О печали, что горит глубоко в душе, печали, которая всё разрушает, печали, что не уходит так просто. Печали, что навсегда остаётся тупой, пульсирующей болью, сжимающей сердце. А потом она запела о надежде. Надежде, что только слабо шепчет, надежде, что рождается из самого глубокого отчаяния и разбитой мечты. Из беспросветной темноты, такой непроглядной, что можно потеряться в самом себе. И только тогда внутри можно отыскать первый свет надежды. Только тогда печаль и боль отступают. Она подалась к нему, и он бессознательно наклонил голову немного вперёд, чтобы лучше слышать её песнь. Никакой магии не требовалось, ведь её голос был чист. Она пела, каждый миг глядя ему в глаза. Она пела для него, она танцевала для него, она говорила с ним. Эта песнь была его. — Прикоснись ко мне, — вдруг приказал он тихим, мягким голосом, полным желания, и откинулся на спинку трона. Если бы Лютиэн и вправду была соблазнительницей, она бы уже многое поняла. Но она просто одарила его загадочной улыбкой, надеясь, что этот жест получился обольстительным. Она продолжала свой танец прямо перед ним, невесомо касаясь бедром его коленей. Но Моргот был недвижим. Мысли путанным вихрем кружились в её голове. Что он хотел? Это было неправильно, неправильно! Она не знала, что делать дальше. Он не поддался чарам песни вопреки её надеждам. И Лютиэн не могла околдовать его. Она надеялась, что Моргот не зайдёт слишком далеко и не заставит её и впрямь коснуться его. Она верила, что этого будет достаточно, верила в их с Береном план. Берен. Нет, она не могла потерпеть неудачу. Ради Берена, ради себя — она не могла. И Лютиэн уверила себя, что просто поддалась волнению. Ведь нетрудно было одурманить Моргота и очаровать своим колдовством, усыпить. Она вновь улыбнулась ему из-под опущенных ресниц. Взгляд её был сладостным и невинным одновременно. Смелость взыграла в Лютиэн, потому что она отчаялась, не зная, что делать. Она опустилась на колени перед ним, как слуга в умоляющем жесте, и протянула руки вперёд вдоль его бёдер. И, невзирая на то, что он едва ли мог почувствовать её прикосновения под своими тёмными одеждами, он принял это движение как сигнал. Достаточно, сказал он себе, и потянулся к ней. Лютиэн почувствовала, как одна его рука коснулась её бедра, другая ухватила за талию, и резким движением Моргот притянул её к себе на колени, глядя по-прежнему, как голодный хищник. Его ладонь скользнула с талии вниз, тёмные глаза точно насмехались над ней, он взял руку Лютиэн, поднял к губам и нежно поцеловал самую середину ладони, как то было принято по благородному этикету. Это мог быть в самом деле благородный жест, если бы его глаза не выдали его. Лютиэн знала, что он дразнил её, играл с ней. И потому, не желая уступать — ибо она почувствовала, что это какая-то игра — Лютиэн второй рукой медленно прикоснулась к губам Моргота. Он послушно протянул ей свою ладонь, желая увидеть, что она собирается делать. И Лютиэн ловко стянула перчатку, открыв взору бледные руки с длинными и красиво очерченными пальцами, а затем он забрал у неё перчатку и небрежно отбросил в сторону. Лютиэн коснулась его руки, чувствуя под пальцами холод кожи. И самым странным ей показалось то, что там, где она прикоснулась к нему, кожа становилась теплее, точно поглощала её собственный жар. Лютиэн обернулась, припав губами к его ладони, сама того не ожидая, ведь он так внезапно протянул руку к её лицу. И она замерла. Теперь она поняла, почему он носил перчатки: ладони от запястья до кончика каждого пальца были обожжены. Они обгорели так сильно, что кожа почернела и не заживала. — Сильмариллы, — сказал он, и Лютиэн вздрогнула от того, как близко был его голос. Она смиренно посмотрела на него, а сам Моргот опустил взгляд вниз на свою ладонь. — Только тот, кто чист сердцем, может коснуться их и не обжечься. Когда я выкрал их из Валинора, то вынужден был нести их в своих руках, — он горько улыбнулся, и горечь отразилась в его глазах. Лютиэн моргнула — неужто его руки не заживали вот уже целый век? И будут такими всегда, и часть её согласилась в этим. Проклятие наказало его собственную жадность. Но то, как он сказал об этом, его странная улыбка и мерцающий взгляд отныне не давали ей покоя. И Лютиэн уже не понимала, играла ли она с ним, или то было по-настоящему, но ей захотелось излечить его боль. Она вдруг поднесла его ладонь к своим губам, как только что делал он. Большим пальцем он мягко прижался к её нижней губе. Улыбнувшись про себя, она приоткрыла рот и невесомо скользнула языком по подушечке его пальца. Моргот запрокинув голову и сощурился, отчего глаза его стали похожи на два тёмных полумесяца, воззрившиеся на Лютиэн из-под завесы густых ресниц. Он провел указательным пальцем вдоль её подбородка, чуть приподнял его, а затем вновь коснулся губ. Лютиэн вновь тронула кончик его пальца языком, и он чуть помедлил, позволив проскользнуть пальцу чуть глубже. Казалось, она сомкнет вокруг него губы. Ноздри Моргота раздувались, в то время как Лютиэн водила влажным языком вдоль грубой кожи. Взглянув в его лицо, она наконец-то увидела то, чего и хотела добиться. Его непостижимо тёмные глаза прожигали её насквозь. Теперь она знала, что Моргот желал её. Она вновь скользнула языком вдоль пальца, точно дразня его, и лицо его наконец дрогнуло. Лютиэн раскрыла рот, позволяя ему высвободить руку, очертить изгибы её тела, едва коснувшись груди, опуститься на бедро. Она почувствовала мимолётную вспышку желания, и вновь двинула бедрами. Желание приводило её в замешательство, но она оправдывала это лишь тем, что Моргот поймал её во время танца. И уж никак не связывала это с его горящими глазами, одним своим пылающим взглядом говорившими, что Моргот желал с нею сделать. Всё кругом было близко к тому, чтобы выйти из-под контроля. Его мышцы вновь напряглись под ней, выдавая готовность обхватить её — Лютиэн проворно вскочила на ноги и вновь пустилась в танец с грацией лани. Она призвала ещё магии, отчего завеса тьмы опустилась между ними, и заставила голос быть чистым, как свет и воздух, потому что Лютиэн боялась, что Моргот может разгневаться. Она окликнула его. — Всё не так просто, могучий Моргот. Сперва поймай меня, — промолвила она со смехом, удаляясь от него. Настало время завершить колдовство. — Я не желаю играть с тобой, как с ребёнком, — зарычал он из темноты. Он действительно был зол. Она бы испугалась, но знала, что он далеко — его голос звучал эхом. Она вновь начала петь, и в свою песнь она вплетала заклинание. И она запела о смерти. Смерть — противоположность любви, ибо в смерти чувствам нет места. Смерть — противоположность похоти, ведь мёртвое тело не сжечь огнем жажды и страсти. А потом Лютиэн запела о любви, но только потому, что не чувствовала никакой любви к нему. Она и не собиралась говорить о ней, но его тёмные глаза были так холодны. Лютиэн знала, что любовь была столь же далека от него, как и смерть, и так же, как он не мог умереть — он не мог и полюбить. Каким бы стал мир, если бы с Морготом случилось одно из двух этих зол? Она чуть повысила голос, точно стараясь прорваться им сквозь тёмные тени. Кто захочет вечность прожить в холодной тьме? Кто не желает познать свет другой души? Кто честно стремится жить, никогда не заботясь о ком-то другом? И чья душа скована льдом, покуда у всех она объята огнём? Все рождаются с бьющимся сердцем внутри — у кого-то оно больше, у кого-то — меньше, кто-то похоронил сердце совсем глубоко под ворохом умирающих чувств, но сердце есть. Всегда. Есть тело, что движется, есть голова на плечах, в коей заключен разум, но душа обитает в сердце. А душа — это единственное, что может жить вечно. Душа связывает, она не может быть уничтожена ни словами, ни лезвием меча, ни стрелами, ни огнём, ни даже ненавистью. Всё получилось, и это оказалось не так сложно, вдруг подумала Лютиэн и даже возгордилась — заклинание её почти свершилось. Она думала, что околдовать его будет не так-то просто. Уже улыбаясь своей победе, она обернулась ещё раз в ликовании, но наткнулась прямо на Моргота, который молча наблюдал за ней всё это время. — Ты, верно, позабыла, что я бог мрака, — он насмехался над ней, протянул руку и схватил её за плечо. — Нет, — только и вымолвила Лютиэн, пытаясь вырваться. Как он смог разглядеть её сквозь колдовскую завесу? Но ответом стала лишь холодная, насмешливая улыбка. Он притянул её к себе. — Почему ты не пытаешься сбежать? — спросил он, и теперь его голос был смертельно опасным. — Зачем ты пришла? — одной своей обожжённой рукой он подхватил её, а второй притянул к себе. Прикосновения были так опасны из-за заклинания, что соткала Лютиэн — оно притягивало не только тела, но и души. И в тот миг, когда он коснулся её, она почувствовала, как их души переплелись, точно невидимые нити. Её могущественное колдовство обожгло обоих. Но вдруг мысль пронзила её разум — не её мысль — и вспышкой опустилась и легла на сердце. Глубокая, погребённая где-то глубоко внутри Моргота, эта вспышка последовала зову магии Лютиэн. На мгновение всё, что Лютиэн видела, была темнота. Тьма гораздо глубже, чем мрак, что она могла наколдовать. Тьма, которой был неведом свет. Сквозь мрак и тени брёл тот, кто ходил в одиночку, его силуэт был чуть подсвечен жутким бледным сиянием. И его глаза, на мгновение встретившись с взглядом Лютиэн, продолжили отчаянно всматриваться в пустоту, пронзая её насквозь. Видение исчезло так же быстро, как и появилось, но страшная сила этой памяти осталась. — Это была Внемировая Тьма, верно? — прошептала Лютиэн, глядя на него в замешательстве. — Что ты делал там один? Его глаза сверкнули, выдавая нахлынувшие воспоминания. Моргот был там лишь однажды, но того времени хватило, чтобы разум его омрачился. Сила её песни и сила этой памяти заставили каменную маску на его лице раскрошиться, а чёрные глаза засверкать. Они встретились взглядами, не ведая о власти Лютиэн над Морготом, и, по иронии судьбы, о его власти над нею, и каждый из них по-настоящему увидел другого. В тот момент — момент не дольше, чем вспышка молнии, пронизывающая небо — Лютиэн увидела его истинного — первенца Валар, созданного быть величайшим из всех живых существ. Она видела его сломанную гордость и позабытую честь. Когда-то внутри него была красота — ярче, чем звезды, могущественней, чем ночь. Красота, что теперь была пустой и померкшей. Забытый и сломанный, когда-то давно он пытался найти Негасимое Пламя во Тьме. Лютиэн узрела его печаль, и рану, которую нельзя было залечить, и его великое сожаление, что никому не будет открыто, и мрак его будущего. Он был там в Начале, и он видел Конец. Не истинный Конец, ибо только Илуватар знал его, но судьбу мира, его падение. Каждый из Валар знал свою часть, но Моргот узрел конец. Он видел, как умрёт мир, он видел, кто уничтожит его, и, хотя он знал многое, он не понимал, почему конец должен быть таким. Илуватар не ответил на его вопрос, и Моргот отправился искать ответ во Тьме. Ведь он, конечно же, думал, что Негасимое пламя, породившее всё вокруг, даст ему этот ответ. Но Негасимое пламя не горело во Тьме, оно пылало внутри Илуватара. Это был выбор Создателя, того, кто избрал для всего свой конец. И то не поддавалось сомнению, ибо, в конце концов, кто осмелился бы вопрошать об этом Творца? Только тот, кто сам был богом. Моргот не был бы его частью — частью ужасного Конца, который он увидел, и поэтому он сделал свой выбор. Он был самым сильным из Айнур, и его мудрость была велика, но не так, как мечты. Он мог бы сделать лучше, чем задумал Илуватар, Моргот знал это. Будь мир его, он изменил бы его Конец, и ничто бы не завершилось таким образом. Его мир был бы вечным. Это он искал во Тьме, и в отчаянии позволил темноте поглотить его сердце. Даже не по своей великой мудрости он понял, что Илуватар знал всё, и, конечно, знал и об этом. Творец не делал ошибок, но с течением времени узрел, что было опасным одарять Мелькора таким могуществом. В начале он был слишком похож разумом на Творца. Более того, он был самым близким к нему по силе. Но Создатель мог быть только один. Лишь один мог быть в бесконечных небесах, а другой должен был пасть, поглощённый своей собственной силой. Только тогда, когда было уже слишком поздно, Моргот понял, что ничто нельзя было изменить, что видение, которое он видел, не стало бы реальностью, и теперь это увидела и Лютиэн. Она видела, что заставило его бессмертную душу, которая никогда не могла признать, что он был неправ, спрятаться ото всех и всего, похоронив себя так глубоко внутри, что отныне сам Моргот не знал и не помнил Мелькора. Всё это вспышкой отразилось в её глазах, и он увидел это и нахмурился. Тьма полыхнула в его глазах вновь, воздвигнув заново нерушимую завесу между ним и остальным миром. — Что ты сделала со мной? — прорычал он печально, сжимая её руку так сильно, будто хотел поломать все кости. Он обречённо потёр висок. Вспышка нестерпимой боли исказила его бледное лицо. И Лютиэн закрыла глаза и отвернулась, не в силах дольше смотреть ему в глаза. Она не могла понять всё то, что видела в них, не теряя себя в нём. Она не ожидала этого, не ожидала, что он мог оказаться иным. Как и все остальные, Лютиэн верила, что он был тем, кем он всегда был — Морготом, злым властелином Ангдбанда. Убийцей. Разрушителем. Лжецом. Предателем. Он был повинен в каждом из этих грехов. У него не было ни порывов, ни чувств, ни души; он был самой сущностью зла, необъяснимым, непредсказуемым и невероятно опасным. Так или иначе, когда она увидела причину зла, живую душу позади монстра, он больше не казался таким ужасным, каким был раньше. Он был Морготом теперь, но когда-то — Мелькором. Он не всегда был таким; он был создан, чтобы стать первым средь Валар, а не их заклятым врагом. Она видела его боль, и тут же тяжесть напускной соблазнительницы упала с её плеч. Теперь она вновь была лишь Лютиэн Тинувиэль, танцовщицей из леса, дочерью деревьев и соловьев, мечтательницей. Всегда она была чутка к дикой природе, потому что она жила с этой дикостью, подружилась с ней, исцеляла её раны. И велика была печаль и боль Моргота. Лютиэн видела это и ненамеренно возжелала исцелить его, успокоить раны, пылающие глубоким огнём, стать бальзамом его беспокойной души. Она хотела показать ему, что есть ещё красота в этом мире. Высвободив руку, которую он держал, прижав к своей груди, она аккуратно прикоснулась к его щеке, убирая от его лица его собственную чёрную ладонь. Её мягкая рука была тёплой на холодной коже того, кто слишком долго был вдали от света. Её губы приоткрылись, глаза смягчились, наполнившись состраданием и печалью. Желание, которое росло в ней, грозило сломать её колдовство, но она наслаждалась медленной пыткой этого пламени. Так же, как она видела его душу, он видел — её. Он смотрел на её истинную красоту и хрупкую невинность, и это было гораздо большей и могущественной силой, что была у красавицы, которая танцевала и флиртовала с ним. Больше не осталось сил, он просто желал её; он должен был получить её прямо сейчас. Сейчас и всегда отныне. Медленно и осторожно он скользнул рукой вниз по её спине и почувствовал, как она вздрогнула от прикосновения. Ладонь остановилась, пальцы крепко сжали бедро, и тогда она придвинулась к нему, прижимаясь всем телом. Легко он поднял её одной рукой, достаточно высоко, чтобы больше не смотреть сверху вниз, прижал к своей груди, уложив её голову на своё плечо. Так ласков и нежен он был в тот миг, что Лютиэн закрыла глаза на мгновение, чувствуя, как исчезает волнение и глупый страх. Она посмотрела на него и улыбнулась настоящей улыбкой, что отразилась в его глубоких глазах. Моргот потёрся губами о мягкую кожу её щеки и, когда она подняла лицо, очертил языком её губы. Вдохнув глубоко, она приоткрыла их, и он поцеловал её, мягко, как ей сперва показалось. Мягко, пока не почувствовал, как её пальцы запутались в его волосах, пока не увидел её блаженно прикрытые глаза. Обведя языком её губы вновь, он приласкал её нежную шею, чуть помедлил, а затем коснулся её затылка, мягко провел большим пальцем вдоль подбородка. Лютиэн тихо застонала, её дыхание опалило его. И тогда он накрыл её рот в новом, властном поцелуе, впуская свой язык, сплетаясь с её собственным, мягко обводя внутреннюю сторону губ. И то, что он вложил в этот поцелуй, не осталось не распознанным. Даже невинная Лютиэн поняла это, почувствовав, как стали сокращаться мышцы его тела. Страсть и желание часто сравнивали с огнём, ведь в своей скорой и могущественной силе они становились непобедимыми. О, меж ними сейчас пылало пламя! Моргот прервал поцелуй, чтобы взглянуть ей в лицо. Своей ладонью он тщательно очерчивал её тело, дразня округлую мягкую грудь, касаясь затвердевшего соска большим пальцем, отчего она стала громко выдыхать. В нетерпении ощутить больше он опускал руку ниже, скользнув по животу, обводя её бёдра, пока наконец его пальцы не скользнули под невесомой тканью между её ног. Зрачки Лютиэн расширились, губ коснулась едва заметная блаженная улыбка. Его пальцы ловко ласкали мягкую кожу, уверенно отыскав все самые чувствительные места. Моргот заглянул пристально ей в лицо, а его пальцы, точно дразня, поглаживали набухший бугорок. В глазах его была готовность обладать тем, что он желал заполучить. Огонь разгорался, вырываясь из-под контроля. Она тихо застонала, так тихо, что, если бы он не был рядом, то не услышал бы. Глаза Лютиэн горели, будто говоря без слов, что она чувствовала. Что он заставлял её чувствовать. Она выгнулась, закинув голову назад, и застонала громче. Он чувствовал, как она дрожит в его руках, уже не тёмная соблазнительница, а юная любовница. — Будь моей, — глухо шепнул он, продолжая прикасаться, и она извивалась. — Танцуй для меня, когда я пожелаю, люби меня всегда, и я буду с тобой, пока не придет Конец. Ни один из нас не будет отныне скитаться во Тьме, Лютиэн Тинувиэль, — он произнёс её имя тихо, и, услышав эти слова, она вздрогнула ещё раз, теряя больше контроля, чем когда-либо. Ибо огонь, который горел в нём, пылал и в ней. Глаза его помутнели, пока не стали вдруг невероятно чёрными и бездонными, и она осознала глубоко внутри себя, что на самом деле больше не думает о себе и Берене. Малая часть её требовала забыть обо всём, взглянуть на то, что обещали его глаза. Она никогда не испытывала желания настолько подавляющего, как в тот миг, когда он прикасался к ней, когда его рука скользила по её телу. И даже прикосновения Берена не заставляли её чувствовать так. Лютиэн видела, что было в этих чёрных глазах прямо сейчас — Моргот нуждался в ней больше, чем кто-либо другой во всем мире. И в тот момент она нуждалась в нём так же. Никто не мог устоять перед ними, если бы они были вместе — мир пал бы ниц, и они могли бы править всем, если бы они этого пожелали. И всё же было нечто большее, чем желание в его глазах — сильные и глубокие чувства, что заставляли их темнеть. Глубоко внутри, скрытые ото всех до сих пор, были лишь ужасная печаль, ужасное одиночество и горечь. Могли ли когда-нибудь они покинуть его? Могли ли эти глаза засиять от смеха, могло ли это каменное лицо озариться улыбкой? Загореться чем-то большим, чем порыв? Любовь? Мог ли он когда-нибудь полюбить её всем сердцем, как Берен? Может быть, он смог бы когда-то давно, но не сейчас. Никто не мог изменить его теперь; даже он сам не мог. И он будет таким, пока не примирит себя — святое создание света — с тем собой, кто царил и процветал в темноте. Слишком поздно — Лютиэн вдруг поняла, и это осознание снизошло вместе с горькими слезами. Она не могла изменить его, Моргот никогда не мог действительно полюбить её. Она уже потеряла часть своего сердца в нём самом, но её судьба и будущее — она не разменяет их ни на что, кроме как на чистую любовь. И пусть Лютиэн молчала, её глаза сказали обо всём, что могло бы быть, будь судьба иной, более доброй к ним всем. Её слезы сказали об этом, пока он молча смотрел на неё. Для него она плакала, как Ниенна однажды. И Лютиэн будет плакать о нём ещё много раз, прежде чем всё придёт к своему завершению. Она склонилась над его лицом, её слезы текли по его щекам. Он прикрыл глаза, отдаваясь чувству, и обвил руками её талию. — Мелькор, — прошептала она ему на ухо, называя его настоящим именем, тем самым, что больше не звучало в мире. Она бы сказала ему, что ей жаль, но знала, что ему не нужна её жалость. Она бы даже сказала, что будет всегда любить его, но знала, что он никогда не забудет эти слова, и они лишь будут причинять боль, что выльется во злость и горечь. Всё, что она могла вымолвить — лишь имя, но этого было достаточно. Ей хотелось верить, что он понял всё. Что скрывается за его именем? В старейшем наречии было оно таково — "Восстающий в могуществе"… Тот, кто был обречен на падение в темноту. Она поцеловала его, или, может быть, это он поцеловал её. Это не имело никакого значения. Но то, что на мгновение их дыхания смешались, их души соприкоснулись, и огонь в последний раз вспыхнул меж ними — вот что имело значение. Она с трудом сдержала слёзы и поняла, что и в его глазах они проблеснули. Она первая отстранилась. Лютиэн всё ещё баюкала его шею в своей ладони, а затем спела в последний раз для него. Их лица были так близко, что она увидела, как свет в его глазах померк. Она шептала слова, едва касаясь губами его уха, и заклинание завершилось. Свершилось её колдовство, сплетенное тонкой вуалью. Его тёмные глаза медленно закрылись, но отныне Лютиэн не вспомнит их холод, ведь она узрела мерцавший в них огонь. Его рука, всё ещё удерживавшая её талию, начала опускаться. Лютиэн знала теперь, что он способен не только на зло и жестокость. Моргот медленно опустился наземь, и она приземлилась на него сверху, всё ещё придерживаемая им за талию, как будто он пытался удержать её рядом даже сейчас. И ей пришлось проглотить слезы, которые она пролила бы за него и любовь, которой не суждено было случиться. И за боль, что останется навсегда. Всё точно застыло, упало в объятия сна. Задержавшись на мгновение, она провела рукой по его могучему стану, и ей казалось, что он мог бы её защитить даже во сне. Её собственные руки казались хрупкими и слабыми рядом с его широкими плечами. Она обняла его шею, пропустила сквозь пальцы его черные волосы. Приблизила к нему своё лицо — губы сами раскрылись, но она не могла позволить себе поцеловать его. Поцелуй разбудил бы его, снимая заговоренный сон. Лютиэн замерла, а её глаза внимали каждой черте его лица, запоминали каждую линию. Время застыло, а память погрузила этот миг куда-то глубоко, где Лютиэн смогла бы сохранить его скрытым ото всех. Огонь, который воспылал меж ними, ярко вспыхнул перед тем, как пожечь самого себя. Её судьба решена — что бы ни случилось. Ведь как и Мелькор когда-то, Лютиэн сделала свой выбор, и потому повернулась к нему спиной. Отвернулась навсегда от того, что могло бы быть. Она чувствовала усталость и слабость в ногах. Она победила… она победила Моргота, сделала то, чего никто до неё не был в состоянии свершить в одиночку, и всё же эта мысль не принесла с собой радость, которую Лютиэн ждала. Весь Ангбанд погрузился в сон, её заклинание было настолько сильным, что даже Берен уснул за дверью. Она опустилась на колени рядом с ним и легко коснулась его плеча. Он проснулся, и его обличье вновь стало человеческим. Он на мгновение заглянул в её лицо и увидел, что она плакала. Он мог только догадываться, почему, но слишком сильно любил её, чтобы терзать этим вопросом. И боль эту лучше было оставить недосказанной. В конце концов, всё это будет забыто, во всяком случае, Берен так думал. Он поддел ножом камень из короны спящего Моргота. И когда Сильмарилл зашатался и тяжело упал в его ладонь, то не обжег её. Он взглянул на Лютиэн, и в глазах её мерцало что-то странное. Но затем Берен вновь обратил свой взор на оставшиеся в короне камни. И хотя им нужен был лишь один, в секундной жадности он возжелал взять все три Сильмарилла. И когда он отважился вынуть ещё один камень из короны, нож соскользнул и рассёк щеку Моргота, отчего тот застонал. Чёрная кровь начала сочиться из раны, сияя на бледной коже, и Лютиэн отвернулась, прикрыв рот ладонью, не в силах смотреть. Берен крепко схватил её за руку, и они помчались прочь из Ангбанда. А когда Моргот пробудился от колдовского сна, то не пустил за ними погоню. Какое-то время он просто сидел один в темноте, молча наблюдая за тем, как кровь медленно капает на каменный пол. И его тёмный разум бушевал. Быть может, если бы Лютиэн Тинувиэль до конца поняла глубокое сияние в его тёмных глазах, она бы осталась в его руках. Быть может, она никогда бы не отказалась от своего бессмертия и жила в мире и по сей день. Но когда всё прошло, и судьба шагнула дальше, не стоит оборачиваться назад и гадать, что было бы… Но, конечно, в конце концов оглядывается каждый… * * * Кто-то скажет, что истинная любовь случается лишь раз в жизни, что она будет такой сильной, что её невозможно будет забыть. Они задыхаются, ведь такая любовь задавит их, и они потеряют самих себя. Кто-то скажет, что любовь вообще нельзя отыскать. И они замерзают. А когда находят любовь, то непременно её теряют, как они потеряли чистоту и невинность души когда-то очень давно. Кто-то скажет, что любовь, которая могла бы быть, но так и не случилась — самая сильная и могущественная из всех. Потому что это единственная любовь, которая делает нас сильнее. Единственная любовь, которая может нас освободить.