Цефеида

Satan Отец мой, послушай меня, сегодня я видел дитя с ликом демона, волка в шкуре овцы, что так тихо крадётся к безвинным «собратьям» и жаждет скорее клыки свои погрузить в жертвы нежное мясо, а потом любоваться агонией тела. Отец мой, послушай меня, у него под белизною матовой кожи плесень и мор, и гниющая тьма, и жужжанье мясных мух, что злобно гудят, копошатся и рвутся из нутра наружу сквозь ткани и поры ко мне. Отец мой, послушай меня, у него на шее петля уж затянута, трётся о балку, скрипит, всё туже и туже на горло давя, последнюю жизнь из него выбивая с дыханьем, краской из тюбика, трупною жидкостью мёртвого тела льётся, хлещет из алого горла грязным и мутным потоком ложь. Отец мой, послушай, улыбка его, словно чёрная трещина в клоунской маске – выйдет с лицом лишь сорвать и с клочьями кожи, точно второе лицо, прикипела; так как же давно он врезал ножом ржавью в плоть человека страдания эту печать? Отец мой, послушай, изведал я ласку его, что подобна укусу змеи, мгновенная рана – и сутки мучений; задыхаясь от боли, я чую, отец, что я почти мёртв, я отравлен тем мерзким ядом плодов с ветвистого древа познания, которыми вволю, щедро кормили его всю его краткую жизнь. Отец мой, послушай, я видел, как плачет ребёнок внутри его тела, ребёнок, не знавший отца и отданный сильным мира сего на потеху, вскормленный болью, желанием мести и сиротской жаждой любви, не изведавший детства, но взрослым так и не ставший в итоге. Отец, господин мой всевечный, о моих словах вспомни, когда придёт время, расплаты не требуя, сжалься над ним и оставь копьё без жатвы сегодня, не губи его слабую душу, что так страстно алчет спасения, - на меня взор обрати: видишь, я грешен так же. Отец мой, послушай, я видел в глазах его страх исступлённый, первобытный, как непроглядная ночь за окном – гулкая тишь и не видно ни зги; но скажи, разве может дьявол, исчадие ада, так дико бояться остаться один? Deus Отец мой, послушай, сегодня я видел бога, что извергнул твой мир, - не из плоти и крови, но из стали, железа и льда выкован стан его, не гнётся, не сломится: но, отец, ты забыл, что тепло точит лёд, и вот – уже хрупкий и ломкий, так мало нужно для трещины. Отец мой, послушай меня, глаза его, словно пламя сверхновой пред смертью своей - угасшие, мёртвые, но таится там страшная сила, что скрыта до времени, пока час не пришёл; но снова и снова бежит эта сила от сухого молчанья пустого листа. Отец мой, послушай меня, я познал объятья его и смерти там не нашёл – руки смерти – холод мертвящий, его же длань горяча бесконечно; и когда придёт время, спаси его, любить он иначе не может, и в душе давно я простил его. Отец мой, послушай меня, ты взвалил на белого бога непосильную ношу, ведь он человек и пребудет человеком вовеки, и тело его, что косит врагов, как колосья пшеницы, по сути глубинной своей моему подобно: скроено из такого же звёздного праха. Отец мой, послушай меня, защити его от меня, ведь я то тепло, что подточит его, что сделает слабыми руки, что радужки выбелит, что веру убьёт в справедливость нашего страшного мира, но выход отсюда – лишь в смерть и мертвяще-холодный могильный сон. Отец мой, умоляю тебя, заклинаю остатками воли своей, что пожрал ты, - когда придёт время, сжалься над ним и даруй ему вечный покой, чтобы позже в бесконечной череде возрождений не зреть ему снова и снова на закате цветущее поле. Отец мой, послушай, в конце я встречусь с ним там, где тяжёлые венчики призрачных блеций целуют землю, склоняясь под тяжестью наших кошмарных грехов, и каплет с них кровь неустанно — не изжить эту боль, и мы оба молим тебя о смерти. Отец мой, послушай о том, как ночами может пустеть его взгляд, а душа, ослепнув, в потёмках блуждая, в мгновении паники руки моей ищет - нашедши, стихает, желанный покой получив до утра; но скажи мне, поведай, разве бог может так дико бояться остаться один? Mortales Отец мой, послушай меня, я многих за краткую жизнь свою повидал – образы их запали мне в сердце навеки, укрылись от злобы, жестокости мира: есть в мире твоём изъян неизбывный – молодой или старый, каждый из них хоронил дорогое и милое сердцу. Отец мой, послушай меня, я видел тиранов, безумцев, чьё наслаждение – невинная кровь на конце топора, пропитавшая эшафотные доски, не отмыться вовеки; но ты знаешь, что даже такие безумцы пред кончиной взывают к матери милой? Отец мой, послушай меня, я видел взрослых детей, чьи сердца закоснели, укрылись от мира пеплом и прахом родителей, павших в бою иль от случайности гиблой; отец, им так страшно, не могут они повзрослеть, разве стоит «равновесие мира» слезинки ребёнка? Отец мой, послушай меня, я видел влюблённых, что никогда не дождутся ответа: милый взгляд обращён не на них, и от ревности лютой рвётся на части нежное сердце, загнивает душа, и глаза засыхают в глазницах без слёз: жалок тот мир, где любовь пресекает юной жизни дыханье. Отец мой, послушай, ведь мир твой полон кошмарных изъянов, он в крови погибает, все мы - безнадёжно больны, наши тщетны попытки прощение вымолить – как искупить те грехи, что ты сам в наши души вложил, не узнать нам до смертного часа. Отец мой, на плечи наши взвалил ты непосильную ношу, под тяжестью этой гнутся хребты и ломаются с треском, не избыв страха мерзостный вкус и горечь утраты – ты молчишь, и дрожим мы от ужаса, пребывая один на один с мёртвым молчанием мира. Отец мой, послушай меня, я знаю, как больно жаждать любви и не получать, как страшно на просьбу о ласке удар получать и жестокость без смысла и цели, как страшно любовь получить и бояться её потерять; но страшнее их всех – чувство вины за любовь и желание жаркое смерти. Отец мой, ответь, зачем ты позволил мне жить, зачем ты дал мне надежду на счастье и радость, на ждущий огонь в окнах дома, зачем ты дал мне желанье любви, если в мёртвом сиянии звёзд на исходе времён, воплощений, миров я так дико боюсь остаться один?