The Times They Are A-Changin'

Сюзанна Торен не хочет ложиться спать. Смешно — взрослая женщина, жена, а сидит допоздна и смотрит телевизор на кухне. Старенький черно-белый телевизор на минимальном звуке. Потому что ночью придет Черная Женщина. И опять будет говорить страшное и странное. Черная Женщина, которая сидит в траве, и Сюзанна знает, что ее ноги тоже заканчиваются ниже колена. Сюзанна не видит ее лица, она не поднимает криво стриженной головы, но видит кожаную рубашку и старый револьвер? — кольт? — в кобуре у нее под мышкой. «Джози Уэлс», — проносится в голове Сюзанны. Вот только кто это? И тут ее окончательно догоняет сон. И Черная Женщина тут как тут. — Не помнишь меня, черномазая? А зря. Мы ж с тобой сколько прошли и проехали на твоем креслице. Ты его не выкинула? И Сюзанна впервые спрашивает у нее, впервые за те долгие ночи, где Черная Женщина смеется, и ругается, и вспоминает колдуна. — Кто ты? — Совсем забыла, черномазая. Ой, забыла! И про вот этого мальца забыла? — Черная Женщина вытаскивает револьвер из кобуры и протягивает его Сюзанне. — Разве не помнишь? Что тебе тот колдун беломордый говорил, тоже не помнишь? А придется. Придется, и быстрей, чем ты думаешь. И Сюзанна молчит. Потому что видит возле Черной Женщины красно-белую банку. С неправильной надписью. Неправильной. Не такой. И просыпается, зажимая рот руками, чтобы не закричать. На банке было написано «Кока-Кола». И это было с чем-то связано. С чем-то. С чем-то знакомым и страшным. С Эдди и Джейком? С именем Черной Женщины? С высоким человеком? Сюзанна молчит, хлопочет по дому, смотрит телевизор и пытается понять, почему она не сказала Эдди. Почему голос Черной Женщины слишком знакомый. И о каком колдуне она говорила? О котором колдуне? Их должно быть двое. Сюзанна проводит пальцами по старому шраму на голове. Что-то случилось с ней в детстве. Очень давно. — Двоих под луной укокошил злодей, ах лучше б расследовать дело скорей! — громко поет Черная Женщина, и ее голос бьет по ушам. — Перестань! — Сюзанна по-прежнему не видит ее лица. — А чего такого, Ох-Детта? Ты и этого не помнишь? Ну, это не страшно. Страшно будет, вот когда это запоют, — и Черная Женщина исключительно противно голосит: «Крошка, поймешь ли ты своего парня? Он парень что надо, он парень шикарный». — И что ж тут такого страшного? Это ты будешь петь, что ли? — Сюзанна пытается взглянуть ей в глаза. — Ох-Детта. Ты тупая черномазая. Не кто будет петь, а когда, смекаешь? — южный говор — слишком южный — Черной Женщины доводит Сюзанну до белого каления. — А ты тогда кто? Великий Дракон ку-клукс-клана? Детта в простыне! — откуда у нее взялось это имя, Сюзанна не знала. — Вспомнила таки, Ох-Детта! — Черная Женщина подымает голову, и Сюзанна кричит. И от ее крика просыпается Эдди. — Меня переехало поездом метро! — Сюзанна говорит это, потому что Эдди не должен знать. Не должен. Почему-то. И от этого еще страшнее. Потому что у Черной Женщины, Детты — ее лицо. Полностью ее лицо со злыми веселыми глазами. Такими злыми, что от нее убежит маньяк в темном переулке. Это ее злая сестра-близнец? Но Сюзанна знает, что у нее не было сестер. Никаких сестер — ни старших, ни младших, ни двоюродных, ни родных, ни приемных. — Не называй меня так! — на этот раз Сюзанна решается заговорить первой.— Не называй меня Одеттой! И Детта хохочет. — А как же ж тебя называть, Ох-Детта? Ты не Сюзанна. Была Сюзанна, да пропала, замуровали Сюзанну в башне, сгнили там Сюзанны косточки. Осталась только Ох-Детта, которая засунула голову в ведро и не слушает умных советов. — В какой башне? — у Сюзанны мороз по коже. Детта говорит ее голосом. С жутким южным говором, но ее голосом. — Из мяса и костей, Ох-Детта. Из мяса и костей. Потому что до настоящей Башни, — Детта произносит это слово как что-то святое, — только колдун беломордый и дошел. Стрелок, чтоб его! Чтоб ему только на ярмарке в Алабаме выступать да чтоб его там тухлыми яйцами закидали! Потому что у тебя, Ох-Детта, жопа замерзла! Потому что ты сопли распустила по Эдди своему, вместо того, чтоб до Короля добраться да ему глотку за Эдди вырвать и за Джейка! Потому что ты стрелку только грузом стала и меня не спросила! Хочешь тут остаться, Ноз-А-Лу пить — а не выйдет! Он уже идет по дорогам, Ох-Детта. Он уже идет. — Кто идет, Детта? — Сюзанна хватается за голову, боль прошивает череп насквозь. — Тот, кому я так и не дала в морду еще с прошлого раза, — хмыкает Детта. — Стрелок? — Ох-Детта, тебе сколько раз говорено, что ты тупая? Не стрелок это. Но его он тоже знает и боится. А ты вспоминай, вспоминай, вот как ты с Эдди познакомилась, а? Только не говори, что вы в парке на карусели катались. Сюзанна хватается за голову, боль разбивает череп. Тварь, которой нет на свете, медведь ростом с дом, и черви ползут у него из глаз и носа. Или кролик? — Правильно, Ох-Детта. Был такой. Ты его убила. Ты вышибла ему мозги. Медведь с именем в честь кролика из книги. Его сделал «Северный Центр Позитроники». В очень стародавние времена. Да только у тебя будут враги пострашнее. Так что готовься, ищи оружие, запасай еду. И так, чтоб сама унести смогла. И не говори им. Может, все и обойдется. Может, ты малость не туда попала. Хотя это проверить можно — берешь плошку воды и иголку, а дальше я тебе покажу. Но игла тихо лежит на дне стеклянной мисочки с водой. Что должно с ней происходить? Что? И откуда-то в доме появляется темный пакет. Сюзанна знает, что там — крекеры, сгущенка, бутылка питьевой воды, синие трусы модели «парашют десантный» и огромная упаковка прокладок. И Сюзанна не помнит, когда она это покупала. А длинным летним днем Сюзанна слышит по радио обрывок песни про шикарного парня, и голос мужской и приятный. Какой-то Ларри Андервуд. И Эдди приходит со своей работы, со своей строительной фирмы, кашляя и чихая. И Джейка скашивает уже вечером. Обычная летняя простуда. Обычная летняя простуда, обычный летний грипп. «Обычный Капитан Шустрик, Ох-Детта», — теперь Детта говорит и днем. И ее жертвами пали уже три тарелки. Три синие тарелки с белыми розами. Не те тарелки, не те розы. Розы красные. Красней крови, красней огня. Сюзанна пытается дозвониться до больниц, но трубку берут далеко не сразу, да и кто-то на другом конце кашляет посреди разговора. У соседей заходится собака — где ее хозяева? Их со вчерашнего дня не видно. По телевизору показывают настроечную таблицу. Радиоведущий рехнулся и три часа читал двадцать второй псалом без перерыва. А потом перестал. И вроде бы что-то упало в студии. Сюзанна на всякий случай проверяет, есть ли еще вода в кранах. И боится посмотреть на диван. Она знает, что Джейк уже не встанет с него и не пойдет с Эдди на воскресный бейсбол. Знает. Она видела мертвецов. Где? Когда? В кукурузном поле, по которому летели всадники? Но видела. Она все-таки смотрит в их бывшую спальню — Эдди все так же не шевелится. Все так же. Он не шевелится с тех пор, как радиоведущий упал со стула. «Они уже, Ох-Детта. Они уже все. Их провели долиной смертной тени. Пошли». Сюзанна Торен глядит вокруг. И даже не может заплакать. Она накрывает своих мертвецов красными пляжными полотенцами с огромным комаром и фразой «Птица штата Мэн» на них. Как же они смеялись, увидев эти полотенца в магазинчике! «Нам нужно уходить. На запад. В кровавые земли. В гости к старухе» — Детта говорит, и каждое ее слово — это боль. Боль как Блейн, которого никогда не видела Сюзанна Торен. — А почему туда? — Сюзанна разворачивает кресло и спрашивает в пустоту. Она не помнит, как переодевалась — вместо платья на ней брюки и футболка с длинными рукавами, футболка с черным всадником на спине и тот самый пакет на коленях. «Потому что к ней могут прийти совсем другие гости и спалить вместе с домом. Крути колеса, Ох-Детта, как раньше — ты копаешь, а я стреляю», —- стрелять Сюзанне не из чего, но за поясом у нее спрятан нож. Хороший острый нож. Колеса шуршат по дороге, шуршат и шуршат, Сюзанна пробирается пустыми улочками, боится встречи с людьми. В воздухе плывет запах гнилого мяса. На фонарном столбе висит человек. «Как в Ладе, Ох-Детта, как в Ладе, где психи поделили город надвое, Юнцы и Седые. Мы по нему так мило гуляли, я и Эдди». Сюзанна Торен не знает, где этот Лад, да и Эдди, с которым мило гуляла Детта, у нее в голове здоровенный, лохматый, бородатый, равномерно увешанный револьверами и скальпами, потому что нормальный человек с Деттой под виселицей гулять точно не будет. Детта смеется. И Сюзанна видит копию своего Эдди — длинноволосый, в кожаной рубахе, в мокасинах, с пистолетом за поясом потрепанных джинсов, но это ее Эдди. Ее. Он если кого и убивал, то только мух. Газеткой. И Сюзанна видит Джейка. Джейка, который не ходил в школу, лохматого Джейка, в таких же самодельных мокасинах, пончо, и с недобрыми светлыми глазами. Но это ее Джейк, брат Эдди, мальчик, который не пропускал ни одного футбольного матча, если там с кем-то играла команда Алабамского Университета. Какого именно — Сюзанна не помнила. Что-то про Алый Прибой. И Сюзанна действительно не помнит, где они познакомились: в кафе? На концерте? В кино? В парке? Хуже того, она помнит, что у Эдди был брат. Еще один, старший. Он умер. Но ведь Эдди никогда не говорил про старшего брата. Сюзанна не помнит, как училась в колледже, а она ведь его закончила. Сюзанна Торен не помнит слишком много. Сюзанна Торен не помнит даже лица отца и матери. Но Сюзанна Торен помнит городок и детей, которых нужно защитить. «Мы были Стрелками, Ох-Детта. Мы были ими». «Стрелками?» — Сюзанне вспоминается старый фильм с Оди Мерфи. Про таких вот убийц, как Детта. Детта хохочет в ответ. «Ой, нет. Ты поаккуратней сравнивай, Ох-Детта. Я ведь и обидеться на тебя могу. Как говорил Стрелок, они забыли лица отцов своих. И ты тоже. Оди, конечно, ничо так, как для беломордого. Ты „Ровно в полдень“ хоть раз видела? Или там „Пороховой Дым“? Или, будь она неладна, „Великолепную Семерку“?» А вот последний фильм Сюзане не по душе. «Поняла? И ведь были мы уже тут, но смогли вырваться. А теперь — я не знаю, Ох-Детта. Нам надо идти в кровавые земли, к старухе». «Куда нам надо идти? К какой старухе?» «В Канзас. Стихи такие есть, „Канзас, Кровавый Канзас“, а дальше я не помню». «Там еще было про парня, у которого водились породистые вши. Фу!» «Все-то ты помнишь, Ох-Детта. Кроме нужного. А старуху узнаю, если увидим. Если доедем. А стихи эти называются „Тело Джона Брауна“ и они очень длинные, и написал их Стивен Винсент Бене». Сюзанна прикидывает расстояние от Нью-Йорка до Канзаса, при условии, что нигде не обвалился мост, и присвистывает. «Ты крути колесами, ты не думай. Тут главная беда — не как доехать, а как никого не встретить по дороге». — Капитан Шустрик? — Сюзанна спрашивает вслух. «Нет, его старший братик Капитан Бандит. С Шустриком ты хоть умрешь относительно быстро. И не забывай — Смуглый Странник тоже идет по дорогам. Не забывай. Если он доберется до бабки раньше нас, то там будет пепелище, пожарище и жареная старушка, разложенная на порции по тарелочкам. Может, даже с яблочком в зубах. Он может». «А ты его видела?» «В том и беда, Ох-Детта. И я его, и он меня. И запомни вот что — он узнается не по виду. Он говорит так, что и не хочешь — а слушаешь. А вид — долго ли куртку новую найти да сапоги на кроссовки поменять? И говорит он всегда такое, про что ты стыдишься вспоминать. Про злые дела. Злые возможности». И Детта накаркала. Вот по-другому эти жуткие сны нельзя было назвать — волки, пожирающие корову, черви на трупе младенца, черви, выпадающие из его глазниц. И высокая темная фигура в кукурузном поле. — Сюзанна-Сюзанна. Без отца, без матери, без мужа, без сына. Как тебе этот прекрасный новый мир? — Где мы? — Сюзанне не нравится кукуруза. Особенно вот эта. От нее тянет кровью. — Если это тебе так важно, Сюзанна, это Гэтлин. Штат Небраска. — Что здесь произошло? — Сюзанна понимает, что с ним нельзя разговаривать, но убегать? Уползать? На его территории? — Да как тебе сказать, деточка. Горделивые пали, а смиренные возвысились или смиренные пали, а горделивые возвысились? Все зависит от точки зрения. Кто-то строит из себя джейхокера, кто-то ищет Сиболу. Но тебе точно не понравится то, что тут было. Ты же такая чувствительная, ты же плачешь над грустными фильмами. — Что тут было? И почему тебе это так нравится? — Жатва. Чар-дерево. Смерть — тебе, жизнь — урожаю. И как положено, без чучел, — Смуглый Странник чуть ли не урчит от удовольствия. И ты ведь хочешь помочь бедным деткам не умереть с голоду? — То есть? Тут растет много кукурузы, много спелой, зрелой, хорошей кукурузы. Они ее варить не додумались? Это сколько лет тем деткам? — От четырех до шестнадцати. Но, Сюзанна, я думал, ты знаешь. — Ах, им белков и витаминов не хватает? — Сюзанна нашаривает нож. Обычный острый нож, которым режут сыр, с синей пластиковой рукояткой. Здесь темно, и ее противник может и не заметить ее оружия. И прыгает вперед, как разозленная лягушка. Смуглый Странник отскакивает в сторону и хохочет. И Детта хохочет ему в ответ. — Чегой-то ты с миссус Активисткой связался, беложопый? Она и драться не может как следует, не то, что тебе кишочки выпустить. — А что это у нас? Фантом больного мозга? Мисс «я тупая черномазая аж прям из Джорджии?» Мисс «меня не взяли в Клан?» — Из Алабамы, дебил. И тут ты одной такой штуки не понял. Ну давай, посвисти мне «Дикси», если умеешь. Не? Так я тебе словами скажу — я не знаю, как сдаваться. Не умею я этого. И прочь с моей дороги, пока есть чем ходить! — Глупая, глупая Детта. Ты еще черный флаг подними! Тебя же не существует, ты сбой в психике, результат травмы. — Будто не ты, скотина, тем кирпичом кидался. А насчет флага — подниму, подниму. И уши тебе отрежу, и яйца скормлю. Ты не беспокойся. И Сюзанна Торен просыпается под собственным креслом, в траве. И зажимает рот руками, чтобы не кричать. «Гэтлин, Ох-Детта. Запомнила? Туда нам нельзя». Сюзанна понимает, что ее крик был бы не воплем ужаса, а ушераздирающим визгом мятежников. «И что за хрень — Сибола? Если есть такое место, то тоже хорошо запомни». «Сиболы не существует. Это выдуманный город индейцев в Колорадо». «Ага-ага. Города, может и нет, зато там может быть отель, кемпинг, резервация с таким названием. Да хоть заправка. А язык у него без костей, ляпает не думая». И днем Сюзанна встречает еще одних выживших — мистера Джексона, тощего и перепуганного, его жену миссис Джексон, которая трещит, что сорока, какой у нее был дом, да какой был сад, да какие на кухне были занавесочки, и их отпрыска, который еще не умеет говорить, но умеет пускать носом замечательные огромные пузыри соплей. Сюзанна не очень разбирается в настолько маленьких детях. Это нормально? Но куда больше ее беспокоит то, что все снаряжение Джексонов, помимо памперсов, огромного количества памперсов и не менее сотни баночек пюре для ребенка, составляют шесть банок консервированного зеленого горошка, фонарик на трех батарейках и острые ножницы. Да, у них бабушка недалеко живет, но мало ли что? Вот, скажем, с какой стати они думают, что миссис Сюзанна Торен им ничего не сделает? «Детта, не надо!» «Во-первых, нам с ними и так не в ту сторону, им надо в Мэн, в Бангор. Во-вторых, главное, чтобы они нам ничего не сделали, в-третьих, это была твоя идея — петь этой медузе малолетней песенки. Вот и пой. Потому что если я спою — он обделается. Или они обидятся». Сюзанна Торен тяжело вздыхает. И перебирает в памяти старые хиты. Вряд ли им понравится «Оксфорд-Таун». Они сильно беленькие. «Среди Сосен» — так там про железнодорожную катастрофу. Или про проститутку, или про жену, которая мужу изменяет. Тоже не годится. «Ну, думай быстрее. Потому что я им могу и „Марш Полковника Богги“ спеть». «Детта, у бедного мальчика и так понос! Если ему еще и такое спеть, им никаких памперсов не хватит». «Понос. Летом. Они хоть раз руки мыли? Ох-Детта, а ты уверена, что тут виной пюре из шпината?» И трижды проклятая Детта права — ребенок умирает к вечеру. Только и радости, что не от Капитана Шустрика. На его родителей страшно смотреть. И Сюзанна поспешно крутит колеса своего кресла, уходя от них все дальше и дальше. Хорошо еще, что нет опасных зверей — Капитан Шустрик косит всех. По крайней мере, никого крупнее вороны она не видит. Ну, разве что скунс дорогу перешел. Толстый, пушистый, лоснящийся. И иди себе отсюда, зверушка. Никто тебя не задавит на шоссе. Некому уже по шоссе так ездить, чтоб оленей сбивать и скунсов размазывать. «Не зарекайся, Ох-Детта. Не зарекайся. Пока что нам везло. И нам надо где-то пошарить насчет трех вещей — оружия хорошего, спальника и атласа дорожного. Потому что вдруг мы в Орегон какой свернули?» — И в кого это ты такая оптимистка? — от Сюзанны шарахается какая-то мелкая птичка. «В тебя, Ох-Детта, в тебя. Сворачивай направо — там дом видать. Может, чем и разживемся нужным». «Я — не преступница!» «Ох-Детта, проблема в том, что я — да. Я в магазинах всякую мелочевку тырить могу. Я, может, всю жизнь мечтаю поезд ограбить! А то шарфики, или там трусики, или бижутерия дешевая — это даже не смешно. И глянь туда еще раз — там окно на втором этаже разбито, занавеска мотается. Нет там уже никого». «А если есть?» «Так поздороваемся и уйдем». Но дом был пуст. Господи Боже Милосердный! Вонь сочится наружу, стоит в воздухе так, что Сюзанну выворачивает при первом вдохе. Труп в прихожей —- раздутый, облепленный мухами, почерневший. Мужчина в розовых семейных трусах и розовых тапочках. В гостиной — клетка с дохлым зеленым попугайчиком. Стоит на полочке. А дальше Сюзанне не видно сквозь стеклянную вставку в белой модной двери, краска на которой еще не потускнела. «Интересно, если стекляшку рассадить, то можно ли открыть дверь? Или тут есть черный ход?» «Тут замок не такой, вставка специально для слишком умных сделана». «А, твой Эдди в таком разбирался. Мой зато по дереву резать умел, кольцо вырезал, как не в каждом ювелирном магазине найдешь. Ключ, что нужную дверь открыл в нужный час, тоже он вырезал». А вот у черного хода — новомодная штучка, замок с карточкой. А электричества нет. Можно было бы здоровому человеку по стене влезть прямо в окно разбитое. Да вот ноги мешают. И Сюзанна ловит себя на том, что в ее голове проскакивают словечки Детты. А на окнах первого этажа решетки. Красивые, ажурные. «Тут ловить нечего». Сюзанна разворачивает кресло и едет на запад. Она не знает, какую дверь можно открыть деревянным ключом. Она не помнит. И по лицу у нее текут слезы — по этим людям, по Эдди, по Джейку, по Сюзан Дельгадо, которую сожгли. Смерть — тебе, жизнь — урожаю, но они тогда умылись кровью. Кто — они? Тогда — это где? Кто такая Сюзан Дельгадо? И в голове всплывает кукурузное поле и собственный вой-клич: Риса! «Риса-Ориса, Госпожа риса. Ты ведь ничего не забыла, Ох-Детта. Тебе просто страшно вспоминать. Кем ты была. Кем ты будешь». Сюзанна Торен не хочет вспоминать. Сюзанне Торен хочется плакать до тех пор, пока она не ослепнет от слез. И умереть, чтобы ничего больше не видеть, не знать, не слушать, как воет ветер и кричат вороны. Но вместо этого она слушает Детту и ее гадкие анекдоты про вагон стеклянных шариков. Через два или три дня Сюзанна встречает еще одного живого человека. И они смотрят друг на друга, как два уличных кота. Еще один выживший — тощий, грязнющий, небритый молодой человек в куртке и штанах, которые когда-то были джинсовыми, а сейчас равномерно вымазаны грязью, но при нем два револьвера с оружейными поясами, как в вестернах, и очень нехорошая нашивка на куртке — белый крест на красном поле. Рука Сюзанны выуживает из-под футболки нож, а Детта скалит зубы: — Ток вякни, беложопый. Вот ток вякни. — А чего б это я тебя боялся? Ножи надо уметь бросать, да и мне уже все равно, меня с утра колотит. — Горе-то какое. Сколько черномазых не повесил, сколько пива не выхлебал. — Хорошо, что у меня рыбки подохли как раз перед всем этим. Хорошие были рыбки, аквариумные. Шесть штучек. Вот так раз и всплыли все шестеро, брюхом вверх. Повезло бедненьким, не то что этим дебилам в супермаркете. — У них не было воды? — У них не было мозгов. С рождения. Сначала они посадили аварийный генератор. Потом у них кончилась вода. Потом загнулась эта дура очкастая. Не от дутика, от другого чего-то. Она это называла Дэ-Эм и уколы себе делала. А уколы и кончились. — Дутик — это Капитан Шустрик? — Смешное имечко, он самый, сестра. Он самый. — Уже сестра? — Ты из Алабамы, я из Джорджии. И то Юг, и это Юг. Я тебе почему говорю — ты туда не лезь. Нет там ни жратвы, ни тряпок, а есть стиральные машинки и мухи. И трупы. — А ты откуда знаешь? — Я туда эти машинки и привез. Я до всего этого грузы перевозил. Так когда эта дура очкастая и загнулась, остальные с ума совсем посходили. Стали вопить да орать, что их спасет Черный Человек. Детта прыснула. — Тебе смешно, а я его во сне видел. Никого он не спасет. Нет у него души, нет у него имени, и руки у него без судьбы. — Здоровый такой мужик, в куртке с капюшоном, голос вредный, лыба паскудная, крутится в кукурузном поле. Он? Собеседник медленно кивает. И вытирает нос заскорузлым от соплей рукавом. — И мне такой снился. А он тебя никуда не звал? — Я не помню, у меня башка болит уже очень. А вот они орали что-то вроде «Сибола Благословленная, Сибола нетронутая». Если они не сдохли все, то ты поосторожней, они могли и туда пойти. Там трое коммунопедиков, длинные такие, в футболочках беленьких, с черными черепами, и девка страшная, с ирокезом. Студенты, чтоб их! Сюзанна разрывает от искреннего желания послать своего собеседника как можно нецензурнее — он расист, клановец, скорее всего, убивал людей по ночам. И от того, что он ей сказал. Двоим совершенно незнакомым людям не может казаться одинаковое. Он реален. Черный Человек, Смуглый Странник — реален. Значит, реальна и Детта. И реально то, про что она говорит. — Спасибо, я пойду уже, — и Сюзанна поспешно катит вперед, по твердой земле возле шоссе. Ветер сдует ее следы. Мало ли что, вдруг эти четверо действительно не умерли? Конечно, обзывать людей такими словами — это некультурно, конечно, клановец мог врать, но лучше перестраховаться. С ножом против четверых только в глупых фильмах побеждают. «Соображалка прорезалась! Это ж надо!» — хохочет Детта. И выскальзывает из кресла к шоссе. «Что-то там черненькое белеется, на дороге развалилось». Сюзанна сначала не понимает. А потом видит что-то темное на сером асфальте. Ой, фу. Ой, нет. Это она руками трогать не будет! Он же в принципе не мылся! Он заразный! Детта безмятежно ползет вперед. И подцепляет оружейный пояс на мертвеце, который еще час назад с ней разговаривал и вытирал сопли рукавом, палочкой — сорванной веткой с какого-то куста. «Пряжка туточки паршивая, чуть не так надавил — расстегнулась». «Детта, а ты точно уверена? Вдруг у него игрушки? Или муляжи?» «Они тяжелые, видишь, как штаны вытерты? И не каркай!» Спустя десять минут тыканья, и дерганья, и сопенья Сюзанна сидит в кресле и целится в дерево. Револьвер в ее руке слишком тяжелый. Ей, которая гнет стальные вилки руками, которая легко разворачивает кресло. И марка незнакомая. «Фэлкон». Чужой злой шестизарядник, черный и блестяще-скользкий. «Курок взведи, тупица. Во так. Чуток не такой у меня был револьвер, рукоятка другая, без выемок под пальцы. Не рукой целюсь — та, что целится рукой, забыла лицо отца своего. Да не было его у меня. Глазом целюсь. Не рукой стреляю — разумом стреляю. Не револьвером убиваю — сердцем убиваю. Давай!» Сюзанна нажимает на спусковой крючок — и тишину разрывает грохот. Пуля с чмоком уходит в древесную кору. Шестизарядник уютно лежит в руке. Как ориса-тарелка, там, на поле. — Кто я, Детта. Кто я?! — слишком привычный вес патронов на плечах. Слишком знакомый запах пороха. «Стрелок. И не трать патроны попусту». Теплым июльским днем Матушка Абигейл видит на дороге странного человека. Черный силуэт в инвалидном кресле. Женщину с двумя патронташами на груди, как мексиканский бандит из кино. Пыльную с ног до головы. Черную. Как и она сама. Друг? Враг? Но колеса уверенно подвозят свою хозяйку поближе, и Матушка Абигейл видит, что патронташи наполовину пусты, а под мышками у незнакомки два револьвера. И ее ноги кончаются коленями, дальше просто подвернутые пыльные штаны. — Хорошая кукуруза. И куры. И ферма ничего. Матушка Абигейл вежливо соглашается. — Качели за домом, миссус? — в голосе пыльной женщины прорезается тягучий южный акцент. Матушка Абигейл кивает и очень жалеет, что оставила дробовик в доме. — Да не бойтесь. Вы звали — я и пришла. Как тот парень с гитарой, который из-за сарая выглядывает. Вы звали. Только я говорю честно. — Я тоже, — Матушка Абигейл не совсем понимает, чего от нее хотят. — Я такая, какая есть. Принимаете меня? — Да, — Матушка Абигейл понимает, что это очередной сновидец. Издалека. — Вам нужна помощь. И защита? — Да, — и у Матушки Абигейл проходит мороз по коже. Кто к ней пришел? — Кто ты? — Детта, Одетта, Сюзанна — зовите как удобно. Желательно, к обеду, — черная женщина ухмыляется и подмигивает. — Ты ганфайтер? — пищит кто-то из детей, высовывая нос из-за двери дома. — Агась. Стрелок. — А в покер играешь? — пищит тот же ребенок. За дверью ахают: «Бобби! Не цепляйся к тете!» — Приходилось! — и черная женщина смеется.