Ученик

Было лето, а он, как дурак, в самую жару слёг с простудой. Попросил Баффина прислать кого-нибудь потолковее в помощь — так и познакомились. Баффин был тогда самым молодым из их исследовательской группы и время от времени читал курс лекций в университете. Хвалил работу и студентов, у которых якобы тоже чему-то учился. Сам Гудвин возиться с молодёжью давно бросил. То, над чем он работал, понять могли немногие, а учиться к нему приходили самые отчаянные, уже обременённые степенями и лысинами. Неудобно было бы отправлять кого-нибудь из них в лавку или сажать за корректуру. Это было мирное время, охрана не возилась у двери, мешая думать. Покой Гудвина охранял всего лишь замок, хотя и довольно хитрый. Препятствием Амброзу он совершенно не послужил. Пока хозяин дома сипел «сейчас-сейчас» и пытался попасть в рукав халата, небольшой ураган ворвался в квартиру и прошёлся по ней, не пропустив ни одного уголка. Будущий помощник принёс с собой запах нагретой солнцем пыли, свежего хлеба и потревоженных фруктов. Он трещал без умолку, вывалил на Гудвина целую гору бестолковых новостей и приветов от коллег, оглядел внимательно его и расставленные на шкафчике лекарства, обшарил кухню, не замирая ни на минуту и не давая вставить слова. Гудвин так и метался за ним по квартире, словно загипнотизированный, подняв руки в увещевающем жесте. Потом Амброз вдруг замолчал и застыл. Гудвин вздохнул и опустил руки. Позже, получше узнав Амброза, он понял: данные были собраны, юноша решал квартиру и её хозяина как комплексную задачу. Гудвину представилась возможность рассмотреть гостя. Он был похож на неведомую птицу со своим большим носом, блестящими чёрными глазами, длинными и худыми, как у журавля, ногами, большую часть времени двигавшимися в журавлином танце. Руками он себе в разговоре тоже помогал, хоть они и были заняты сумками с заумными бумагами и прозаической едой. А сейчас замер чуть ли не на одной ноге, склонив голову набок, ни дать ни взять тощий городской воробышек ростом под два метра. — Как мне к вам обращаться, юноша? — чуть насмешливо спросил Гудвин. — А? А-Амброз Редхэд, — он протянул руку, перед этим тщательно вытерев ладонь о мешковатые брюки. Одежда на нём смотрелась как-то странно, словно он не до конца к ней привык. Наверно, откуда-нибудь с фермы к нам прибыл, подумал тогда Гудвин. — А я профессор Гудвин. — Да кто ж вас не знает, — улыбнулся Амброз. Отмерев, он продолжил осваиваться на кухне, нацепил брошенный приходящей экономкой фартук, и дальше разговор пошёл под шум воды, стук ножа и возгласы накупленной когда-то женой кухонной техники, в которой самому Гудвину разбираться вечно было недосуг. Готовила и убирала у него обычно экономка, иногда заночевавшая девушка могла соорудить немудреный завтрак в постель, а сам он знал, как разогреть еду и как заказать её в ресторанчике по соседству. — Учитесь у профессора Баффина? — Ну да. — На каком курсе? — А-а-а… Я так к нему, вольнослушателем. У него интересно. Где у вас инструменты? — В кладовке что-то было, сто лет их не… Стоп, какие инструменты? — Вытяжку перебирать придётся: эту модель им какой-то урод криворукий проектировал, если подправить, расход магической энергии будет меньше. И фильтры пора менять. Вон та конфорка мне не нравится, как тянет… Да вы пейте пока чай, — он залил кипятком явно принесённый с собой травяной сбор. — Это мне из гн… из дома прислали, мёртвого поднимет. — Я вообще-то рассчитывал на несколько другую помощь, — с улыбкой пожал плечами Гудвин, отхлебнул чаю, и из глаз у него брызнули слёзы. — Да это вы как скажете, — хлопая его по спине, согласился Амброз. — Стенографию-то я знаю, но инструменты вы всё равно дайте, я время-то найду. * * * — Ну как тебе помощник? — спросил при следующем звонке Баффин. — Где ты выкопал это чучело? — Сам пришёл. — С какого он курса? — Что ты, с какого курса, — засмеялся Баффин. — Упрямый, как не знаю кто. Нет, говорит, у меня времени весь день штаны тут протирать. Да и не возьмут его — аттестата нет, возраст — даже по документам мало, документы ему на заводе Мюррея выправили, в Миллтауне, прежде чем сюда отправить. Откуда он там взялся — молчит как партизан, это с его-то языком без костей. — Так за него Мюррей платит? — Никто за него не платит, — отмахнулся Баффин. — Врёт, что ребята с завода посоветовали учиться идти, раз голова варит, и возвращаться инженером, а тут тебе и лишних лекций куча, и аттестат за десять классов вынь да подай. Про школу как будто вчера услышал, но в механике просто бог. Он тебе показывал уже свою машинку? — Какую? — удивился Гудвин. В эти три дня Амброз ассистировал ему в работе над рукописью, а в остальное время приводил в порядок квартиру и её хозяина. Упрямо делал всё по-своему, а потом стоял с видом нашкодившего ребёнка, на которого совершенно нельзя было обижаться. Записывал за Гудвином без того туманного выражения в глазах, которое выдавало бы непонимание предмета, и даже задал пару толковых для дилетанта вопросов. — Машинку, переводящую устную речь в письменную. — Ого! Вечером Амброз, припёртый к стенке, сознался, что действительно изобрёл и обкатывал такой прибор, но для него требовались заряженные магией кристаллы, не самая дешёвая вещь. — И вообще я подумал, что зачем я вам тогда? Так и не узнаю, над чем вы теперь работаете. * * * Хитрость у него сочеталась с простодушием, а умение твёрдо стоять на ногах — с умением витать в облаках. Однажды, в то время, когда Амброз уже обитал у него, зашла речь о мечтах. Сам Гудвин развалился на кушетке, а Амброз на ковре, обложившись книгами и записями. — У тебя есть мечта, Амброз? — спросил Гудвин прямо. — Вы были на той стороне? — спросил Амброз после некоторого раздумья. — Нет, — ответил Гудвин. — Это не так просто. — Ну да. Вот когда я придумаю такую штуку… или дверь… и это будет просто… — В этом твоя мечта? — Нет, хотя и в этом тоже. Я бы хотел посмотреть, какие там люди, какое там всё. Солнца, лес, машины. Узнать, о чём птицы поют, как земля после дождя пахнет. — Солнце там всего одно. — Интересно, это как-то связано с отсутствием магии? — Пока науке это неизвестно. — Вот если бы мы могли связаться с их учёными, объединить усилия. Мы здесь как в чулане заперты, как на луне сидим. Вы были на какой-нибудь из лун? Почему у нас так боятся всего, что связано с небом? Говорят, что принц-консорт прибыл с той стороны по небу каким-то чудесным образом. Хотел бы я узнать, как? * * * — Эта книжка без картинок, — сообщил Гудвин, ещё в начале знакомства застав Амброза в собственной библиотеке. — Без разницы, я всё равно кинестетик. Тот продолжил разбирать что-то в толстенном томе, потом спохватился: — Вы против, чтобы я брал ваши книги? — Нет, но мне казалось, что это достаточно далёкая от механики область. Философский труд, давший начало современной психотерапии, сложный для восприятия. — Но мне нужно! — хлопнул себя по бедру Амброз. — Я же буду работать с людьми! То, что я хочу сделать… — Вернуться на завод не рабочим, а инженером? — с улыбкой поинтересовался Гудвин. Амброз смотрел на него очень внимательно с минуту. — Вроде того. Хотелось бы понять, что у людей в головах творится. Вот стихи у вас… непонятные. Гудвин тогда не обратил на это «у вас» внимания, подумал, парень открыл наугад какую-нибудь из книг на этих полках. — Такое ощущение, молодой человек, что вам не хватает базового образования. — Это вы про школу что ли? К чему убивать десять лет на то, что за полгода выучить можно? — Я не только про письмо и арифметику, — покачал головой Гудвин. — К психологии неплохо бы добавить литературу и историю, а уж такая мелочь, как этикет… Не стоит создавать своим поведением ложное впечатление, что вы вчера с дерева слезли. — А может, и слез, вам-то что! — неожиданно обиделся он. — Вот о чём-то таком я и говорил. * * * Было, было за этим что-то. Как-то Гудвин притащил Амброза к Мак-Леллоху, ставившему опыты с низкими частотами. Результаты противоречили всем расчётам: то ли действительно в природе было всё не так, как на бумаге, то ли что-то упускали с оборудованием. Амброз нашёл какой-то совершенно смешной и нелепый недочёт, который исправил с помощью куска фольги от шоколадки. — Чудеса, — сказал тогда Мак-Леллох, разводя руками. — У вас в роду видящих не было? — А что? — неожиданно напрягся Амброз. — Я полгода у них жил, нормальные ребята… * * * Иногда Гудвину казалось, что так он учил бы всему своего сына, которого у него никогда не было и, наверно, уже не будет. Наконец он нашёл человека, который мог уже в таком возрасте понять то, чем Гудвин занимался, понять масштабы его деятельности, пойти в ней дальше. Лестно было бы думать, что Амброз похож на него в молодости или что юноша продолжит его дело. Нет, похожи они были разве что упрямством. Крепко сбитый, коренастый Гудвин шёл навстречу сопротивляющемуся его идеям научному обществу, как против урагана, наклонив круглую лобастую голову. Амброз двигался в журавлином танце, совершал обманные движения, но выходило всегда по-его. И не стоило загадывать, что формой его изысканий станут кабинетные философские труды: он собирался активно преобразовывать мир вокруг. Они обсуждали всё от земли до неба, Амброз как губка впитывал знания о мире, и Гудвин даже прихватил его в любительский театр, где играл с юности. Учениками и последователями он мог с натяжкой назвать Баффина, Мак-Леллоха и ещё с полдюжины человек, но ни один из них не был таким блестящим и удивительным. Он слишком увлёкся Амброзом, как увлекался новыми задачами, новыми идеями, новыми людьми. Слишком привязался к нему, как-то уж совсем по-стариковски. И ужасно испугался, когда заметил за собой чувства иного рода. * * * Уилсон, университетский ещё приятель, «такой же старый хрыч», по его собственным словам, давно советовал Гудвину жениться. Сам Уилсон женился легко и регулярно, меняя одну совсем молоденькую девчонку на другую, ещё моложе. По большей части это были его студентки. Для самого Гудвина студентки закончились с аспирантурой. Ученицы не вписывались в рамки его научной и преподавательской этики. Обе его жены были далеки от науки, обе прожили с ним в удивительно ровных отношениях больше десятка лет, и обе ушли от него, заскучав. Решив, что в его годы поздно менять привычки и некогда тратить время на глупые знаки внимания, Гудвин не искал новых глубоких отношений. Еду и женщин он мог заказать «на вынос», а круг общения свёлся к таким же увлечённым наукой великовозрастным мужчинам, и казалось, плавный ход времени, смену глубокомысленных трудов и маленьких удовольствий ничто не прервёт ещё тысячу лет. Так и будет он, Абсолом Гудвин, возлежать в атласном халате и феске на любимой кушетке, выдыхая дым и изрекая истины. Это Амброз придумал ему прозвище «Мистик» - за то, что умел напускать туману и якобы знал ответы на все вопросы. Заставил встряхнуться и сойти с кушетки. Заставил чувствовать. * * * Однажды Амброз заявился к нему с подбитым глазом. — Это ещё что? — удивился Гудвин. — Научный диспут. Есть там у нас один такой… Рейнз. В твоём, говорит, курятнике… А я ему: «Ну не в твоём же. Вы, Синепёрые…» Ну он мне и двинул… А я ему… А нечего прикидываться — я этих гадов везде узнаю. — Кого узнаешь? — не понял Гудвин. — Соседи наши. С ними как… с соседями. Стенка на стенку, — Амброз улыбнулся своей самой обезоруживающей улыбкой и махнул рукой. А через две недели Баффин проговорился, что Амброза попросили с квартиры и никуда не принимают, потому что на него завели дело. Какая-то совершеннейшая нелепица и глупость, связанная с политикой. Ночевал он где придётся, в том числе и в университете. — Оставайся у меня, — предложил ему Гудвин. — Всё равно ты здесь уже практически поселился. Конечно, влюбись он до этого, а не после, никогда бы не посмел такое предложить. Ну и с полицией помог разобраться. * * * Стал смотреть в эти глаза по-другому, заметил искорки, жгуче-чёрные густые ресницы. Все эти милые глупости бродили в голове: запустить пальцы в тёмные кудри, обвести горбинку носа, острые скулы, смешные косматые брови. Во время разговора разглядывал быстро движущиеся узкие губы, летающие руки. Себя не обманешь, как других. И никто не осудит тебя сильнее совести. * * * Помог сдать экстерном экзамены за школу, за университет. Амброз отправился на мавританиевые шахты — ждал, тосковал, боялся: подземные рудокопы были не самым мирным народом. Вспоминал, как маленький ураган проходится по комнатам в хороший день, как Амброз сидит, нахохлившись, в скверном настроении, не посвящая его в свои таинственные дела. Уилсон пытался расспрашивать, но даже ему рассказать не хватило духу. * * * Это в полиции ему приоткрыли завесу тайны над происхождением «его юного протеже». — За что тебя из гнезда-то выгнали? — решился он спросить много, много позже, когда между ними установилось более глубокое доверие. Гудвин по привычке возлежал на кушетке, а Амброз — на полюбившемся ему пыльном ковре, заложив руки за голову. — За то, что с дровосеками связался. Ну и вообще, я сильно вытянулся, заметный стал, да и характер, сами знаете, только повод был нужен. — И как же ты с ними связался? — мысли свернули не на ту дорожку. Вот тебе и Амброз, вот тебе и тихий омут. Ах ты, старый ты хрыч. — Пилу им починил. Это как переход на сторону противника. Они же наш лес валят. — К технике потянуло? — Да… ну… нет… Я понять хотел, почему они… мы… извели почти все леса, что, по-другому нельзя? Здесь же замкнутая система, а у нас экстенсивный путь развития, скоро и магия не спасёт. Фермы истощают землю, им нужно больше и больше места, древесины уходит целая прорва, как будто витальную магию добывать больше неоткуда. Нужно… нужно придумать такую штуку, я назвал её Солнечной Сеялкой, мы сможем менять длину светового дня и снимать два урожая в год. Я почти понял, как извлечь больше магии из солнечного света, надо будет ещё улучшить почву, понять, откуда взять воды, как изменится климат в долгосрочном периоде… Он оборвал себя и покосился на Гудвина. Тот невозмутимо выпустил струю дыма. — И кем ты готов стать ради этого? Министром? Принцем-консортом? Амброз рассмеялся. * * * Когда Амброз съехал, в наследство Гудвину достался «филиал королевской оранжереи», оборудованный хитрой системой полива, освещения и удобрения, исправно работавшей и тогда, когда бедного мальчика уже не стало. Химера сделала своё дело, Гудвин несколько лет не менял перегоревшие лампы, не засыпал удобрений в специальные ящички, но вода в трубах ещё была, и если бы он мог вернуться из последнего заключения, вернулся бы к тому, что ещё кое-как наполняло квартиру жизнью: к зелёным листьям и уютному урчанию труб. Он был уверен, что Солнечная Сеялка, первая очередь которой погибла так нелепо, скорее всего, по чьей-то злой воле, работала бы так же бесперебойно. Десять лет трудов всей ОЗ погибли, попали в злые руки. В последний раз они спасли Амброза после катастрофы, но перед Азкаделией была бессильна даже Королева. Мог ли Гудвин это знать, когда юноша притащил в его дом вслед за небольшой сумкой пожитков пару цветочных горшков? — Я по дому скучаю, — сознался он. — Там мне техники не хватало, а здесь, в городе, — жизни. * * * Когда разразился тот скандал — ну, ему, как обычно, предшествовала драка, фигурально, конечно, на этот раз за внимание Её Величества, на «ярмарке невест», королевском научном смотре, куда Гудвин правдами и неправдами протащил Амброза, — тот уже более-менее встал на ноги, обзавёлся жильём и, по слухам, исходившим от того же Баффина, девушкой, с которой близко сошёлся на мавританиевых шахтах. Амброз ворвался к нему как ураган, но в этот раз ураган бешеный и злой. — Как они посмели… Они! Вы! Вся эта грязная ложь! Простите, что втянул вас во всё это… — Амброз на миг замер перед кушеткой, опустившись на одно колено. — Но это ведь правда, — неожиданно для себя сознался Гудвин. — Я действительно люблю тебя! — его рука на миг коснулась тёмных кудрей — большего он не смог себе позволить. — Как будто я не знаю, — ласково улыбнулся Амброз, вскочил и продолжил стремительное движение по комнате. — Я тоже люблю вас — хотя и не в этом смысле. Вы столько для меня сделали — а они… они совсем не знают вас… смеют приписывать вам наличие такой же низменной меркантильной душонки! Кто они — и кто вы! «Так прибой разобьётся о скалы…» Он и ушёл так же молниеносно, как появился, а Гудвин лежал и думал, как быстро и сильно изменился Амброз за эти годы. Но главное сохранил. А парень ведь перед дуэлью прощаться приходил, знал, что может и не выжить. В следующий раз они увиделись уже в тюремной больнице: дуэль, очередное следствие, резкий разрыв с девушкой, попытка всё разом оборвать… Гудвин, не стесняясь присутствия охраны, гладил тёмные кудри и как ребёнку втолковывал, что будет ещё миллион таких скандалов, и если так размениваться на каждый, то не будет ничего: ни Сеялки, ни Двери, ни полётов к Лунам… * * * Конечно, Гудвин давно был знаком с Королевой, ряд его исследований носил стратегический характер, и в принципе их связывала давняя дружба. Гудвин этой дружбой не козырял, не щеголял и почти не пользовался. Ему бы и в голову не пришло тащить Амброза на личный приём или самому заводить о нём разговор с Королевой. Она должна была сама всё увидеть и понять. Так получилось, что скандал пошёл только на пользу: Её Величество не забыла одного из череды заинтересовавших её толковых юношей, да ещё романтическо-драматический ореол всей этой истории сыграл свою роль. Амброза ждал стремительный карьерный взлёт, а ОЗ — годы реформ и бурных преобразований. Тишина для Гудвина кончилась. Заручившись поддержкой волшебных народов, люди принялись за переделку мира, венцом которой стало бы строительство Солнечной Сеялки. — У нас есть легенда, — сказал как-то Гудвину Ахамо, глядя на проект здания Сеялки. — Как народы решили построить башню до неба и подёргать бога за бороду. Но старый хитрец, как всегда, вмешался в их планы. Гудвину почему-то запомнился этот разговор. * * * Он знал, что сделали с Амброзом. Из газет. Больше десяти лет они трудились бок о бок, он знал парня как облупленного, знал о его бурных романах с женщинами, наивно надеявшимися блистать в свете, а вместо этого делившими Советника с наукой и Её Величеством. Он не хотел и думать, что там приключилось в последние годы, когда стало не до науки и приходилось видеться куда реже, между Амброзом, Королевой и подросшей Азкаделией. Он поставил себе границы, но думал, что смог любить и быть счастлив, не преступая их. Они могли ставить эксперимент в четыре руки, понимая друг друга с полуслова, могли спорить до хрипоты, разругаться вусмерть, а потом так же насмерть стоять, защищая друг друга. Странно было, когда Амброз винился ему, что не может отменить наказание для мужеложцев: ОЗ нужны дети, нужны рабочие руки. Гудвин рассеянно кивал — плевать он хотел на этот закон. Конечно, согласно определённым медицинским исследованиям, он в равной степени мог увлечься мужчиной или женщиной, но ничего, подобного столкновению с Амброзом, больше в его жизни не случилось, а за интрижки с дамами в этой стране не наказывали. Страшно было узнать, во что превратил Рейнз — тот самый, из Синепёрых, — прекрасные изобретения Амброза, для чего Чародейка собирается использовать Солнечную Сеялку. Тяжело было не видеть его почти год, подозревая худшее. Стазис-костюм или голова-на-молнии? Амброз-то думал, как соединить живое с неживым, чтобы продлить жизнь людей, как вылечить их, как сохранить на долгом пути к Луне. Или то была просто долгая и мучительная смерть на потеху ведьме? Гудвин совершил над собой почти невозможное усилие и встал во главе Сопротивления — только он сам мог знать до конца, почему. Всё-таки он оказался больше теоретиком, и арест Кейна стал началом конца. А когда пришли страшные вести, Мистик уже плотно сидел на химере, вернувшись в круговорот посильных трудов и маленьких радостей, только места театра и науки заняли вечернее шоу и магическая дурь. Она притупила боль, погрузила в равнодушие, чёрной вуалью накрыла память. И только вернувшаяся ДиДжи сорвала эту вуаль, сорвала повязки со старых ран. Она с товарищами уже покидала комнату, когда до Мистика дошло, кто это был — в пальто с чужого плеча, с чужим выражением на лице и без капли узнавания в тревожных чёрных глазах. Сидя в одиночке и зная, что дни, даже часы его сочтены, Мистик вспоминал эту минуту. Просто химера? Или всё-таки предательство? И вдруг задохнулся от мысли: если бы не химера, если бы он нашёл Амброза — то, что от него осталось, — смог бы он преодолеть искушение? — Они совсем не знают вас… «Так прибой разобьётся о скалы…» — прошелестел в его ушах голос Амброза.