Мороженое

Мороженое было совершенно безвкусным. Нет, Шурф мог вычленить каждый оттенок, каждый ингредиент, даже записать рецепт этого грешного десерта — но оно всё равно было безвкусным. Как и всё остальное. Меламори, сидящая напротив, то отворачивалась, то задирала подбородок к небу, то вертелась, всем своим видом показывая, как она рассержена и как тоскует по Максу. И ела мороженое. Уже третьего сорта. Наверное, она замечала разницу. На самом деле замечала, а не просто знала, что она есть. Что шоколад должен быть сладковато-горьким, как надежда на возвращение. Что травы — терпкие, как воспоминания. Что ваниль — приторная, как фальшивая бодрость шефа. И, наверное, прямо сейчас она не думала об этом так. А Шурф — думал. Он не посмел бы даже в мыслях сказать, что тоскует больше. Они все тосковали, — каждый по-своему. Меламори тосковала вот так, ярко, как пылающая свеча, обещая вот-вот растаять лужицей воска, и Шурф должен был ей помочь. Потому что помогать коллегам — правильно. Потому что Макс будет в отчаянии, если она погибнет от тоски. На день, или на дюжину дней — но будет. Шурф помнил, как тоскует Макс. Шурф помнил встречу в библиотеке после исчезновения Теххи, и ответ Макса на простой вопрос "Кто это?" — "Я не знаю". Тогда он преисполнился сочувствия, но не вполне понял, что именно значили эти слова. Теперь — понял. Теперь, когда привычная, как защитные перчатки, личина сэра Шурфа Лонли-Локли норовила соскользнуть, осыпаться облупившейся краской каждый раз, когда что-то напоминало о Максе, и приходилось судорожно цепляться за неё, как в первые дни после создания, выполнять все ритуалы, все дыхательные упражнения и заученные фразы тщательней, чем прежде. Наверное, ещё и поэтому, когда маска потребовала: "Иди и помоги Меламори", он пошёл. Хотя знал, что будет больно, что придется смотреть на неё и терпеть, разрываясь надвое, повторяя, как древнее заклинание: "Она тоскует так, как умеет", чтобы Безумный Рыбник — куда более эмоциональный парень, чем сэр Шурф Лонли-Локли — не разнёс в клочья это грешное кафе со всем их грешным мороженым. И со всем городом заодно. Потому что Рыбнику плевать на других. Рыбник знает, что Макс был его единственным другом. От потери Рыбнику хочется выть и лезть на стенку, и делать — хоть что-то, наплевав на последствия, в надежде, что поможет. Надежда — глупое чувство. Макс умел превращать Рыбника и сэра Шурфа Лонли-Локли во что-то более цельное. Умел избавлять их от привычного положения пленника и надзирателя. Шурф ещё помнил, как это было, и повторял, насколько мог — хотя бы в поведении, если не в ощущениях. Потому что так было надо. Потому что Макс был бы рад. Потому что он верил — когда-нибудь у мороженого снова появится вкус. Главное — до этого дожить.