Ice at...

— Дедушка, придёшь и завтра? Чёрные иголочки меха лезут в глаза. Ты поправляешь сползшую на лоб ушанку. Мороз лижет щёки. На дворе зима. В твоей маленькой вселенной все просто. Старенькое пальтишко, рукавички и шарфик — это тепло. Снежинки, парящие в воздухе — это красиво. Пальцы, крепко сжимающие ладонь — хорошо. Валенки тихо скрипят по свежему снегу… — Я могу кататься еще лучше. Твои глаза. Живые и яркие, без теней на изумрудной глади. Жизнь не успела на ней наследить, но уже кружит рядом, прицениваясь. Мозолистая рука треплет макушку, а потом слегка щёлкает по носу. Ты возмущённо фыркаешь и смеёшься. Холодный воздух щекочет лёгкие. — Я в порядке, даже если мамы нет… Легкая улыбка, чуть углубившиеся морщинки, незаметная запинка в голосе. Город медленно растворяется в декабре… Лёд в шесть лет искрится любовью… — Arabesque, Юрий. Выше рабочую ногу. Ещё выше! Bien. А теперь battements tendus, s’il vous plait. В балетном классе ужасно душно. Ты закусываешь губу и тянешься вверх. Кажется, что выше уже невозможно, но ты упрямо отвоевываешь у «невозможного» один миллиметр за другим. Мышцы горят, от жары становится дурно, в холодильнике припасён пакет с колотым льдом, утром нужно как-то суметь подняться. Таков твой первый серьёзный сбор. — Нет же, Natalie. Легче. Легче! Кудрявая девочка всхлипывает и прячет в ладонях лицо. — Больно, Лилия Николаевна. — Разве это боль, ma cherie?! Барановская хмурится и вздыхает. Чужая слабость — отражение собственной. Ты сжимаешь станок сильней. Под подушкой спрятана фотография, на ней Невский с дедушкой у домика в Подмосковье. — Внимательно послушайте меня, дети. Вон там, за дверью, другие вы — обласканные, изнеженные, привыкшие к комфорту. Карие глаза задерживаются на каждом. — Vous etes guerrieres, et cette salle — votre champ de bataille! А здесь вы — воины, и эта комната — поле битвы. Так что, кто не уверен — может уйти. Жизнь за этими стенами, возможно, покажется легче. От меня же поблажки не ждите. Сухой хлопок ладоней. Мелодия вновь заполняет комнату. Седьмая соната… Ты уже заочно ненавидишь Бетховена. Еще три часа ада и ни секунды отдыха. В десять лет лёд пропитан слезами и болью… — Упрямый мальчишка, сколько тебе повторять? Твоё тело пока не готово к квадрам! Фельцман злится, а тебе — глубоко наплевать. Ведь почти получилось! Поставь ты конёк на ребро чуть раньше… — Я-яков, ты его сдерживаешь… Знакомый образ, как будто сошедший с тщательно вырезанных из всех возможных журналов картинок. Твердое рукопожатие под учащенный стук сердца. Беззаботная улыбка, а за ней слова: — Если выиграешь на тройных… Лёд в одиннадцать дарит обещание… А в тринадцать он просто лёд… Просто сборы, старты и перелеты. Целый список сменяющих друг друга мест, ни одно из которых не назовёшь домом. Дом остался за тысячи километров. Дом — в звонках тайком среди ночи. Дом — в нетронутых до сих пор на столе конфетах, во вкусе мясных пирожков, который почти не помнишь… — Пусть другие трясутся. Это не твоё. Если нужно — хоть лбом разбейся. Раз чего-то решил, так иди вперёд, а вот сомневаться не смей! Свет софитов, безумие предстоящего дня, напряжение кислотой по венам. Капля золота на груди, а внутри пустота… Лёд в пятнадцать несёт сомнение… — Виктор Никифоров мертв… — Прости… Крики чаек, шум волн, как в Хосетсу. Двое мужчин на пристани — два разных пути. И Agape разбившейся веры. — …тогда-то я и встретил тебя — мальчишку с глазами воина. — Ну так что ты ответишь? Мы — друзья? Барселона. Ты — чемпион. Сквозь слой пепла пробивающиеся ростки. Пока слишком слабые, но… ice tiger: Скажи, Бека, какой лед в…? Ответ Алтына вселяет надежду…