Зато в Кун

— Эй, а ты слышал, чем закончилась та миссия Виддасалы? — Конечно! И сама пропала, и цель не нашла. И, говорят, Хиссрада его же начальник убил. — Хиссрад остался верен Кун, он погиб достойно. — Ты прав. Выпьем! Эй, Гатт, ты чего? Сердце эльфа пропускает удар, а то и несколько, прежде чем он заставляет себя криво ухмыльнуться и поднять кружку с напитком — как назло, любимым пойлом Быка, будь он проклят. — Зато в Кун, — цедит Гатт, а вокруг одобрительно гудят кунари: здоровенные косситы, которым он носом в грудь упирается, крепкие люди, такие же юркие эльфы, как он, массивные гномы. Им не понять его настроя. Разум частицы механизма нашептывает давно известные простые истины Кун, дарующие простой покой. А сердце зверем раздирает тоска. Бывший мальчишка-эльф-раб. Маленькое благодеяние, так называемое: «Э, не стоит, сопли-то распускать». Злой крошечный шмель, такой вспыльчивый, что имя соответствующее носит: Гатт, это от гаатлока, его тоже Хиссрад дал. А разве это не Кун, чтобы имя было без значения, глупой причудой, как у напыщенных орлесианцев? Да есть ли что-то в жизни Гатта, к чему не приложил руку широкоплечий коссит? Жизнь, свобода, Кун, Бен-Хазрат, это не считая его добродушной ухмылки, воистину, воистину стоившей слова самой Арикун. Маленькая искра, поджигавшая все вокруг. Искра, упавшая не туда и взорвавшая сосуд — Хиссрада. Лучше бы ему быть Быком. Шумным, усмехающимся, пьющим жуткую брагу — но живым Быком. Лучше, чем мертвый Хиссрад. Теперь-то он это понимает. Почему раньше не сообразил? А разве должен был? Не герой он, не мудрец, не саирабаз, не может предвидеть будущее! Ошибка, ошибка, ошибка. Гатт выскальзывает из-за стола, машинально отвечая на дружеские окрики. Голову занимают совсем пустячные мысли: догадалась ли Инквизитор забрать оружие павшего товарища, чтобы вернуть на родину? Наверняка нет. Интересно, а повязку с глаза — она так злила Гатта, когда он ее видел — похоронят с ним? Ноги сами приносят эльфа на улицу. Он прижимает ладони ко рту, пытаясь не раскашляться, потому что по горлу течет что-то отвратительно теплое; сплевывает на камень и совсем не удивляется, когда в угасающем свете замечает темную кровь. Ему вообще кажется, что все его тело — одна большая рана. Так бывало, когда он не угождал хозяину — слишком медленно бежал на окрик или не успевал убраться с дороги — и его спину методично превращали в кровавое месиво, не обращая внимания на отчаянные крики. А потом морили голодом — за строптивость. Ребенок? Их не волновал его возраст. Его личность. Разгорающийся в тощей груди бушуюший огонь. От такой-то судьбы его и спас Хиссрад: высоченный, широкоплечий кунари, рога в разные стороны, на вешалку похожие, а в руках здоровенный не то топор, не то молот: Гатт понятия не имел тогда, что это, а сейчас вспомнить уже не может. Он знал ножи — которые чистил однажды, в виде высочайшего знака благоволения от хозяйки (а он увидел такой лишь раз), посохи, потому что видел высоких и величественных магистров с ними, и кнуты: с этими он был знаком слишком близко. Это подрывает все, за что он цеплялся столько лет, но для Хиссрада — Железного Быка — Кун оказался тупиком. И осознавать, что это именно он склонил Инквизитора на жертву Быками, жертву Быком — особенно горько. Эльф все же кашляет, отплевываясь кровью. Он понятия не имеет, откуда она: может, прокусил губу всего-навсего, а может, сжимая зубы, отхватил сам себе язык, не заметив этого в своем ошеломлении? Проверять ему не хочется. Голос подавать не хочется. Что говорить-то? Избитые истины Кослуна? Повторять имя погибшего друга, заходясь истошным криком? Нельзя. — Эй, Гатт! Ты куда ушел-то? — зовет один из знакомых косситов из-за спины. — Здесь я, — глухо отзывается эльф. Выходит, просто губу прокусил. Радоваться? — Ты же его в последний раз видел, когда договор заключали с Инквизицией? — продолжил выспрашивать воин. Ашаад. Точно. Имя-роль. — Именно так. Убедил Инквизитора на союз с кунари, — произносит Гатт, не оборачиваясь на говорящего. — Да, Хиссрад к тебе прислушивался. Но погибнуть в бою с базалит-аном — не позор. — Ты прав. Позор — это допустить этот бой. Позор — совершить роковой выбор. Позор — не справиться с единственной важной ролью, которой ему доверили. Хиссрад спас его от магистра, а он не сумел спасти его один-единственный раз. Да зачем же он нужен? Зачем нужна сломанная деталь механизма, если в любой момент ее место может занять целая? Гатт бездумно вычерчивает в лужице крови символ Кун. Смотрит рассеянно, размазывает ладонью. Вытирает руки о нагрудник, оборачивается: — Ашаад? Ушел, тихо-тихо, как могут агенты Бен-Хазрат. Хиссрад тоже так мог. Только лучше. Хиссрад был лучше их всех. Особенно лучше мальчишки-раба, спасенного много лет назад. Не справился с ролью. Гатт сжимает виски пальцами, пытаясь остановить судорожную чехарду мыслей, бегущих по одному и тому же кругу боли раз за разом. Вот коссит, молодой, сильный, улыбается, протягивает широченную ладонь, в которой попросту утонула тонкая рука эльфа. На огромном топоре (молоте?) бурая кровь. Кровь магистра маленького эльфа. Вот другие дети, которых обучает тамассран. Хиссрад — это значит лжец. Вот походный лагерь и добродушное подтрунивание Хиссрада над нетерпением ринуться в бой. Короткий меч кажется такой смешной игрушкой рядом с могучими тал-васготами, но Гатту и не нужно сражаться с ними открыто. Подбираться со спины и подрезать сухожилия, добивать раненых; совсем не великолепный Хиссрад в самом сердце кровавой бойни, но ему всегда было далеко до него. Вот одноглазый Бык, маленькая гномка, нареченная Инквизитором, Штормовой Берег, проклятущий дредноут и венатори. Пусть катятся к демонам. Хиссрад остался верен Кун. Гатту хочется надеяться, что это значит, что и его ошибка не проклята, а понята. Не выглядит ошибкой. Это эгоистично, но больше всего ему хочется, чтобы его простили. Даже не вернуть друга-спасителя-пример для подражания. Как же Гатт все же жалок. Эльф вглядывается в сгустившуюся уже темноту, утирая губы. Теперь-то он чувствует саднящие ранки: такие реальные и знакомые, не волнующие душу, как терзания о гибели. Боль фантомная, не телесная, слишком опасна, слишком… волнующая. Такая не нужна кунари. Хиссрад выполнил свой долг. Гатт тоже.