- Если ты убьёшь всё живое в галактике, ты будешь Императором ничего. В чём смысл всего этого? - Ты различаешь лишь частицу реальности. За этими звёздами существуют другие галактики, другие миры, другие существа. Я испробую их или пренебрегу ими по своему желанию. Я проведу вечность, становясь всем: фермером, художником, простым человеком. Когда последнее живое существо во вселенной наконец умрёт, я наслажусь покоем в ожидании нового начала цикла. Герой Тайтона и Император на Дромунд Каасе
Его зовут... Алькаир лежит вокруг, соленый ветер залива путается в высокой траве холмов. Алькаир; слово на ощупь изящное, с шорохом низких трав и кисловатым привкусом ягод холодных предгорий. Холод вырывает другие воспоминания: о земле, которой нет, нет и не было никогда, земле, опечатанной вековечным льдом и застывшим временем, бывшей... Домом ли? Легендой. В конце концов, всё становится не более чем легендой. Людям свойственно недооценивать их силу. Над Алькаиром – звёзды, далёкие и близкие одновременно, чужие и – наконец – достижимые. При взгляде на них не проявляются фигуры знакомых созвездий, по небосводу не проходит знакомая дымная полоса, розоватая лента космической пыли от Южного рукава к рукаву Тингел. Две луны нависают над горизонтом: маленькая, мертвенно-бледная, и огромная, почти багряная в обманчивом предночном мареве, кровью выплеснувшемся на небосвод. Морская соль на ветру, заснеженные горы за спиной. Провинция Хай Рок, осколок гигантского континента. Родина варваров и королей. Бессчётные военные крепости меж холмов, нескончаемые войны горных дикарей и склоки древних родов аристократов. Новый мир впитывается в него вместе со звёздным светом: на юго-востоке лежит Сиродил, растоптанный Междуцарствием и Войной Трёх Знамён. Империя Сиродила. Вторая Империя людей, которой больше не существует. Ветер уносит смех, но некому его слышать, кроме двух лун и мёртвых – или почти мёртвых – богов. Его зовут... Тенебри? Старое имя. Хорошее имя. Имя, впервые научившее его могуществу. Оно не подходит ему уже давно. Вишейт. Так он называл себя позже; сила была им, он был силой, он был Силой, он был всем, чем хотел быть. Имя, обозначившее свободу. Он давно уже получил её. Валкорион. Тот, кого звали Валкорион, знал: свобода – это иллюзия. Есть лишь власть, и есть цена за власть; имя Валкориона было горьким на вкус от пепла и пыли и чёрным от пустоты, поскольку в итоге он владел всем и заплатил всем, чем владел. Он больше не Валкорион. У него были десятки, сотни, тысячи тысяч своих и чужих имён, он пробует старую память на вкус, разворачивая спираль бесконечности; спираль уходит в никуда – и не кончается до тех пор, пока пепел, смешанный с солью, не касается его губ поцелуем бога и не вдыхает в него Голос и шторм. Суть мира огранена четырьмя стенами, выточена в кровавый ромб: возьми его и будь един с нею. Тот, кто был Вишейтом-и-тысячами-других, целует солёный ветер, принимая его дары, и отвечает: я вырву тебе сердце. Ветер смеётся в ответ и рассыпается жарким сухим пеплом у его ног. Его зовут Хьялти Раннебородый, сын графства Алькаир в предгорьях Хай Рока, и он уходит на юг: к людям, для которых он станет правителем. Или богом. Или и тем, и другим.***
Доверие людей завоевывать легко. Норды, северные берсерки, верят ему: он несёт в себе Голос бури, новорождённое дыхание бога. Коловианские солдаты, выросшие на разграбленных землях некогда богатой центральной провинции, видят в нём собственное отражение. Я видел, как падают в прах великие империи, шепчет Хьялти собственным, человеческим голосом, не добавляя: я обращал их в прах. Эхо повторяет его слова в каждом из детей Коловии, и они верят ему: его несметные легионы числом в несколько сотен воинов с оружием из дерева и стали. Красный ромб у каждого на груди. Рабы, сухо бросает голос Вишейта из старого-старого воспоминания. Солдаты, поправляет его Одил Вайкен. Искристый пепел оборачивает Хьялти плащом: смертные люди, твои люди. Коловианец с иззубренным мечом в руках смотрит ему в глаза, не смея выразить то, что кричит сейчас внутри каждого из них. Хьялти видит отчаяние. Хьялти слышит молитву. «Верни нам Сиродил». «Верни нам Империю». Он подходит ближе к солдату, тяжело и требовательно сжимает ладонью его плечо, на котором нет красной звезды, замкнутой в шестиугольник; нет, нет, только красный ромб на груди. Говорили, Вечному Императору неведома любовь; он глядит на символ Королей, сверкающий божественной кровью – что, если не он, есть любовь? Пепел внутри него, пепел Красной Горы и пепел Зиоста – что, если не он, есть любовь? - Иди за мной, - предлагает (приказывает? просит?..) Вечный Император, нет, молодой и яростный лорд Вишейт, нет, ослеплённый светом чужих звёзд Тенебри, нет, молодой полководец Хьялти Раннебородый в одеждах пепельных бурь севера. Иди за мной: Империя обратилась в прах, я воздвигну её из праха. Иди за мной: я несу в себе первый вдох грозы, первую горсть пепла, первую каплю крови, первый слог любви. Я человек, говорит Хьялти, как и ты; смертный человек из смертной плоти, что не выдерживает пламени, холода и стали, что стареет, отмирает и гниёт. Шторм шепчет в его груди: иди за мной, и я покажу тебе, как человек становится богом.***
Король Фолкрита Кахлекейн принимает его присягу. У него есть войска и мечта о власти; у Хьялти – могущество. И Хьялти поступает так, как поступал всегда. Твердыня Старого Хролдана нерушима. В другом мире он бы рассмеялся при виде каменных крепостей и древних осадных орудий; в другом мире несколько дредноутов могли бы стереть с лица земли целую цивилизацию меньше чем за сутки. В другом мире его воля могла изогнуть звёздные орбиты и опустошить миры. Но сейчас у него есть только стальной меч со щитом, несколько сотен солдат и Старый Хролдан перед ними. Их хватает на то, чтобы оттеснить воинов Предела за ворота; дальше – неприступная громада древней крепости. Если колдовство и может обрушить её, у Хьялти нет магов, способных на это, а у Кахлекейна нет лишних людей, чтобы выслать подкрепление своему генералу. Ночью к нему приходит шторм, отзвук чьего Голоса он носит в груди. - Здравствуй, Исмир, - говорит Хьялти. Буря проходит его насквозь, нанизывает на потоки ветра, отточенно-ледяные, как первый вздох Кин. Затаивается в человеческой плоти: еще мгновение, и разорвет на кровоточащее мясо и осколки костей; смертное тело неспособно выдержать подобное могущество, беспощадно рвущееся вовне. - Здравствуй, Талос, - отвечает шторм и осыпается пеплом на его ладони. Хьялти качает головой, стряхивает с ладоней мягкие серые хлопья. Растирает прах меж пальцами: Нафема? Зиост? Красная Гора. Сердце мира, начало начал. - Я не Талос. Вульфхарт туже стягивает вихри шторма: веселый и злой, неистовый и неудержимый, как ветер на склонах Снежной Глотки. Красная Гора сломала его, думает Хьялти. Он глядит, как глядел когда-то Тенебри, сквозь оттенки реальности. Красная Гора сломала Вульфхарта и собрала заново, как и всякого, кто был там в то время; но Вульфхарт в тот миг смотрел внутрь Сердца мира и видел истину, как видит её тот, кого называют Хьялти. - Мы – Талос, - говорит Хьялти. – Следуй за мной, Наместник. Мы едины в стремлении. Буря смеётся. - Прошло много времени с тех пор, как я обратился в прах. Еще больше – с тех пор, как тот-кем-был-я любовался Башней. Мне вырвали сердце, и я более не ношу своё прежнее имя. - Мы едины, - повторяет Хьялти. Так же, как едины отражения снов. Шторм подаётся ближе, ангарным гулом истребителей наполняет грудь. - Я ищу мести, - рокочет Исмир, тень Шора, дважды обращенная в пепел. Красный песок Вварденфелла мешается с ржавыми от крови песками Коррибана. Я знаю всё о мести, беззвучно усмехается Вишейт в спирали далекой-далекой памяти, и в ответ слышит – коротко, будто проклятье – «Трибунал». Гордые эльфийские демоны, полубоги, возомнившие себя всемогущими. Хьялти-Вишейт решает, что можно начать и с Трибунала. Разницы, в итоге, никакой. Когда он кивает, соглашаясь, буря раздирает ему грудь и становится его Голосом. На следующий день рушатся стены Старого Хролдана. Он приносит Кахлекейну победу за победой: за прежде неприступным Пределом следует Санкр Тор, коловианские земли, весь Сиродил. Нет силы, способной противостоять шторму, поющему с Голосом Хьялти Раннебородого, принявшему имя Талос; Император Сиродила Кахлекейн – ничто без своего генерала. По землям Тамриэля летят слухи: боги направляют его руку, и буря хохочет им в ответ. Впереди последняя вершина военачальника Талоса, неприступная Цитадель – Башня Белого Золота. Талос поднимается на её вершину, заклейменную кровью, и называет её своей. На мгновение ему кажется: он вновь видит Башню, как видел её ставший пеплом. И он называет её своей. Кахлекейн умирает ночью: убийца из варваров Западного Предела вскрывает ему горло во сне. Талос чувствует, как липкая смерть беззвучно течёт по роскошным коврам и каменным плитам Имперского Дворца; нет связи вернее, чем связь между принесшим смерть и принявшим ее. Влиянием Талоса были открыты тайные проходы убийце некоронованного Императора, золотом Талоса была оплачена каждая капля его крови. Он улыбается, когда ещё несущая на себе влагу сталь целует его собственное горло. К чему останавливаться, став гибелью одного неслучившегося Императора?.. Никогда не верь убийцам. Смерть подступает к нему вплотную, но Талос не из рода смертных людей. У мира может быть только один всевластный правитель, и в этот раз смерти придется уступить. Он выходит к своим людям, одной рукой сжимая края кровоточащей раны, другой – корону, которой не суждено было стать короной Кахлекейна, Императора Ноль. Алый пачкает золото, стекает с крылатых зубцов, тяжелыми каплями падает на разбитые белые плиты мощеной айлейдской дороги, на будущую Зеленую Императорскую Тропу. Окунаясь в неподвижный страх его людей перед ним, вдыхая беззвучно кричащую любовь его людей к нему, Талос вспоминает сухую пыль Нафемы и десятилетия межзвёздного странствия. Начало бессмертия. Рождение нового мира: из растоптанной гордости повелителей, из надежды слуг, отравленной рабским повиновением. Так начиналась Империя. Так начинается Империя: кровью на золоте украденной короны, вихрем всесилия в груди, страхом и любовью. Зурин Арктус, боевой маг и первый советник Императора Сиродила, нарекает его новым именем: Тайбер Септим.***
Шторм сметает снежные заслоны, покоряет волны западного залива и песчаные бесконечности пустынь. Флаг каждого королевства людей теперь – флаг Империи. - Время пришло, - шепчет Вульфхарт, каждый день, каждую ночь; время пришло, мы стали едины для мести, исполни же её. Брось свои армии на эльфов. Исмир беспощаден, жесток и слеп; он разыскивает в безднах памяти того, кто так же верил в слепоту, и очарованный ослепительной человеческой красотой Тенебри повторяет его слова, как повторяет их молодой лорд Вишейт. Нет ничего во всей Галактике, что может сравниться с человеком; с яростью человека, силой человека, разумом человека, жестокостью человека, жаждой человека. Да, эльфы мудры; да, эльфы почти бессмертны; их правители разделили на троих сердце бога и сказали, что равны богам – но даже им не постигнуть и не достичь человеческого превосходства. Буря кипит внутри абсолютом гнева. Наместник ищет войны. Талос ищет войны. Тайбер Септим, правитель Империи людей, переводит взгляд на другого своего советника. - Война с Морровиндом – не самый мудрый шаг, мой Император, - говорит Зурин Арктус. Плащ боевого мага стекает кровью и золотом с его плеч, но в этом мире на его поясе нет поющего смертоносным алым светом меча; Тайбер подмечает это как любопытную, но малозначимую деталь. Слишком легко потеряться в бесконечности событий, живущей внутри. Кем был Зурин Арктус прежде – Гневом ли, Голосом? Сыном?.. - Сила Трибунала слишком велика, чтобы мы могли себе позволить открытое противостояние, - пальцы Зурина сплетаются в замок. Советник тоже ищет войны, но войны иного рода – в которой нет места клинкам и боевым заклятьям, но отпечаток герба на бумаге решает исход эпохи. А мы играем по правилам? Голос Валкориона пробивается на поверхность сознания, расходится многоцветием фракталов в темноте. Мы играем по правилам, отвечает себе Тайбер. Пока что. Первым вступает шторм, потом шёпот. Могущество Талоса заставляет Морровинд содрогнуться, а Трибунал быть осторожней – и эту осторожность использует Арктус. Перемирие заключено. В руках Империи – Нумидиум, инструмент с функцией доступа к системе мира. В руках АЛЬМСИВИ – иллюзия власти, которую пока ещё слишком опасно нарушать. Ярости Вульфхарта нет предела. Шторм, остановленный за мгновенье до кульминации, не удержать в руках. - Каков цвет предательства, Император людей? – рокочет гнев Почти-Короля. - Белый, - не задумываясь, отвечает Тайбер. Предательство окрашено всеми цветами спектра. Предательство – в каждом человеческом слове, в каждом жесте, в каждом ударе сердца. Всемогущие ветры Исмира струятся прочь из его тела, разочаровавшись в своём сосуде. Почти став богом, Талос умирает, распадается надвое. Этого ли хотели добиться эльфийские демоны, мести которым так отчаянно жаждал защитник людей?.. Вместо непреодолимой мощи – смертная пустота внутри. Тайбер едва заметно улыбается кончиками губ. Первый его путь – к смертному владыке, к божественному повелителю, выше – длился более тысячелетия. Слишком краткая игра не приносит ничего, кроме столь же краткой иллюзии наслаждения. - Возвращайся, - говорит он вслед уходящему прочь Почти-Королю, - в этот раз я не собираюсь замолкать на десятилетие. У него есть совсем молодая Империя, которой нужен её правитель.***
Известия об истинной Войне, чьи отголоски гремели под Красной Горой, Зурин Арктус приносит Императору. И – известия о том, что могло бы стать подходящим ключом к Нумидиуму. Тайбер слушает его – внимательно, но без тени страха, что испытывает перед божественным всякий смертный. - Значит, Вульфхарту всё же придётся вернуться, - говорит он совершенно спокойно, откинувшись на кресло. Арктус бросает на него острый взгляд, прежде чем вернуться к изучению карты, пестрящей вколотыми в пергамент метками-флажками. Она будет пуста, если Нумидиум удастся активировать. И тогда они начертят её, как пожелают, - заново. - Теперь вы знаете, кто такой Вульфхарт, мой Император. Он опасен так же, как весь Трибунал. - Сложно сказать, - Тайбер не торопится соглашаться, но и не спорит открыто. Арктус вопросительно склоняет голову: - Вы не боитесь его могущества? - Нет, - равнодушно отвечает Тайбер, и советник непонимающе щурится. Раздумывает: поклониться и покинуть императорские покои, или же рискнуть; раскрыть карты и принять вызов. Вспомнить, каково это – наблюдать запределье смертности. Тайбер чуть насмешливо глядит на него: ну же. - Способны ли вы умереть, мой Император? – наконец тихо говорит Арктус – так тихо, что слова едва-едва тревожат безликую тишину Башни Белого Золота. Отворачивается от карты, чтобы увидеть, как Тайбер пожимает плечами. - Не знаю. Я не пробовал, - предельно честно отвечает он. В глазах Императора жёлтый отблеск; то лишь отражение каминного пламени, напоминает себе советник, но, когда Тайбер Септим встречает его взгляд глаза в глаза, в нём зарождаются сомнения. В именах сокрыта величайшая сила, но он не знает имени того, кто сейчас делит с ним вино из дворцовых погребов и планы о завоевании Тамриэля. Называть его Тайбером Септимом – ошибка, но Арктус пока не может её исправить. - Исмир не сможет меня убить, - спокойно добавляет человек напротив. Улыбается самыми краешками губ, уголками глаз – и Арктусу снова видится жёлтый отблеск. – Как и что-либо другое в этом мире. Маг, помедлив, кивает в ответ. - Я догадывался. - Я знаю. Но ты ошибаешься с причиной, как ошибается и Исмир. Вы оба полагаете меня богом... или воплощением бога. Тайбер Септим, Валкорион, Вишейт, Тенебри и-тысячи-других улыбается, поднося ко рту кубок с вином. - Ты думаешь, что моему могуществу есть пределы, - продолжает он. – Это очень распространенная ошибка. - Я знаю всех богов своего мира, - говорит Зурин Арктус, чьё истинное имя сокрыто от чужих взоров точно так же, как сокрыто имя Императора, - и ты не один из них. Кто ты? - Я больше, чем бог, - просто отвечает называющий себя Тайбером Септимом. – Самое близкое определение мне в твоём мире – Сновидец. Молчание наполняет кабинет. Зурин Арктус бесшумно убирает руку от карты и чёрно-алых флажков. Игры в войну со смертными кажутся неподобающе мелочными сейчас ему – и, верно, так решил бы даже Исмир, находись он здесь. - Я нахожу твой мир несправедливым, Чертежник, - замечает Тайбер, - несбалансированным. Играющий честно обречён на провал. Подобие баланса есть в правиле нулевой суммы, но один из путей к Амаранту ломает даже его: Вехк мог бы рассказать об этом подробней. Моя Галактика – это игра с нулевой суммой. - Ты выиграл, - уточняет Арктус. Не то чтобы это не было очевидно. Тайбер улыбается. - Я выиграл. Нулевая сумма, плюс один или минус один. Один побеждает, другой терпит поражение; исключений нет. Арктусу чудится запах пепла в воздухе, мертвенный и горчащий на языке, но он пришёл не из жерла Красной Горы. - Я знал, что за её пределами лежит безграничное множество иных миров, - говорит Тайбер, задумчиво покачивая в пальцах кубок с вином. – Но, чтобы достигнуть их, мне пришлось поглотить целиком тот, что дал мне жизнь. Я прошёл тем путём, который не удавался никому из твоего мира. Я взглянул на Башню и сказал «Я», и стал Башней, и Башня стала мной. Я стал Сновидцем своей Галактики. Она живёт во мне. Тайбер улыбается и говорит почти шепотом: - Вся Галактика, Магнус. Каждая цепочка вероятностей от её рождения до её смерти. Я развернул измерения, недоступные человеку; я испробовал её вне времени, вне пространства. Я провёл вечность, сжигая водород в звёздном ядре, и провёл ещё одну, путешествуя с излученной им волной, и ещё одну в жизни раба, и ещё одну в жизни солдата, и ещё одну в жизни создания, описания которому нет в человеческом языке; я испытал абсолютно всё, что могло произойти. А потом... Вдох – человеческий вдох. - Потом я захотел большего, - сказала бесконечность. – Я познал один мир. Но за его границами лежали неизведанные множества новых. Зурин Арктус смотрел на него и неотвратимо понимал, что он не может даже отдалённо осознать того, что слышал. Тот, чьим именем назвал его Император, написал основы Аурбиса, выстроил его костяк и даровал ему энергию – но то был лишь Аурбис, ничтожно малая часть того, о чём говорил ему нареченный Тайбером Септимом. Краткая вспышка света в неизведанной бездне тьмы. Бездна глядела на него в ответ: равно испытывающе и равнодушно. - Зачем же ты тратишь время? – тихо спросил Арктус. Солнечный луч скользнул сквозь безупречно гладкое стекло окна Бело-Золотой Башни, спектром энергий погладил пальцы. Петли, спирали, самоподобное бескрайнее множество; каждый из них бесконечно всматривается в себя, пытаясь различить лежащее снаружи. – Что тебе ничтожные войны смертных и попытки пройти по стопам бога? Ты можешь взглянуть на этот мир извне и познать каждую его вариацию; это недоступно даже мне, написавшему его чертежи. Это недоступно даже тому, кто отдал своё Сердце ради него. Потому что я любопытен, сказал Тенебри. Потому что я так хочу, сказал Вишейт. Потому что я неподвластен времени, сказал Валкорион. - Потому что смерти нет, - сказал Тайбер Септим.***
Советник Арктус связан с Вульфхартом сильнее, чем Тайбер Септим – и оттого Император позволяет ему заняться уговорами древнего и упрямого, словно дитя, бога. Достаточно напомнить ему про неисполненную месть, и его природа не оставит ему выбора. Ни у кого из них, богов и создателей, нет выбора. Тайбер отмечает это с отстраненно-исследовательским интересом: лишь человек истинно свободен, но в этом мире люди заперты в тюрьме иллюзий и бессилия, ограничены временем, слабостью и смертью. Им даны все ключи, но их необходимо отыскать и использовать – не пощадив ничего. Но однажды придёт тот, кто без сомнений отдаст один мир за бесконечность миров. Такой, как Тенебри. Однажды придёт тот, кто без колебаний объявит себя единственным владыкой сущего и скажет: испытай меня, если ты достаточно силен и смел. Такой, как Вишейт. И однажды придёт тот, кто взвесит на ладони свой мир и поглотит его целиком, оставив лишь холодную звёздную пыль, и станет им, и останется собой; и собой будет бесконечность повторять каждое вероятное мгновение этого мира, каждую жизнь, каждое колебание энергий и материй. Такой, как Валкорион. Ибо что есть любовь, если не... «У мира может быть только один Сновидец.» И потому Шармат – угроза всей игре, длящейся из Голода в Голод; пока Тайбер играет по правилам – угроза ему самому. Дагот Ур опасен, и едва лишь он посмеет бросить вызов Императору – он будет уничтожен. Арктус лжёт Вульфхарту лишь о том – когда. Исмир неостановим, и даже когда на него обрушиваются клинки и магия имперской стражи, значение имеют лишь те невообразимо краткие секунды, пока он осознаёт обман. Но ни Исмир, ни верный советник Императора Зурин Арктус не видят всех его граней: ибо искусство предательства возвёл в абсолют ещё лорд Вишейт, давший жизнь многоликому существу, занявшему его место. Тайбер поднимает из праха ослепительно сверкающий изумрудным светом камень: суть Лорхана, суть Магнуса, сердце и жизнь Почти-Короля, в которого ныне сплавлены сущности Вульфхарта и Зурина Арктуса, ибо оба они сейчас – мёртвая плоть, мёртвый пепел. Сияние течёт по пальцам, как кровь, божественный ихор. Серые хлопья на каменных плитах Башни Белого Золота: Нафема, Зиост, Красная Гора, всё – воедино, всё замкнулось в кольцо, всё ищет завершения и катарсиса. Ключ к Нумидиуму в руках Императора. - Мы будем едины, - говорит Тайбер Септим в пустоту, - и мир склонится перед нами. Таково было моё слово, что я дал тебе, мой друг, и оно останется истиной. Аурбис несправедлив. Аурбис лишён математической жестокости. Быть может, ещё и поэтому Медная Башня так стремится вскричать об отрицании невозможной гармонии, которой не нашлось места в рамках правил. Прежний мир, тот, из которого глядел на чужие звёзды Тенебри, не был столь нелеп в милости к людям. Прежде требовалось доказывать своё право на силу – чужим покорством; право на бессмертие – чужой смертью. Игра с нулевой суммой. Вся Галактика против одного человека: кто сказал, что это безнадежная затея? Если ты готов пожертвовать всем, ты можешь обрести всё. Но здесь это правило сломано, сломано единственным, древним, как мир, обманом. Здесь жертва была принесена, одним – за всех, и это случилось так давно, слишком давно, чтобы кто-либо из живущих помнил истинное ее значение. Право смертного стать наравне с богами и подняться выше оплачено с начала мира и будет оплачено каждый раз, стоит ему исчезнуть в пасти Пожирателя и начаться заново. Изумрудный свет гладит пальцы, серые от пепла: дневным жаром, ночным холодом. Мантелла зовёт его быть единым с творцами, стать частью изначальной жертвы, неотъемлемой от каркаса мироздания. Покажи им дорогу, усмехается оскал лун. Защити их, гудит снежная буря. Сохрани Аурбис, обжигают зрачки солнечные лучи. Хьялти. Талос. Тайбер Септим. Имена важны; имена означают минувшие метаморфозы. Тебя запомнят под каждым из них, и другие ты возьмёшь, приходя в мир снова и снова под чужой личиной, шагая сквозь эпохи и рубежи провинций. Время мало значит для богов. Твоя Империя обратится в прах, но на её костях прорастёт другая. Тайбер крепче сжимает в ладони сияющий камень и оборачивается к дверям, распахнутым подоспевшей на взрыв магического излучения стражей и Советниками. - Мой Император, вы... – Советник Тарн осекается на полуслове, едва разглядев тела на полу и горсть пепла. В зале слишком жаркий, слишком сухой и солёный воздух, как будто они стоят не в Башне Белого Золота, а на склоне Красной Горы. Возможно, кто-то из них знает, что это значит. - Зурин Арктус пытался убить меня, - говорит Тайбер. – Ему не удалось. Чествуйте погибших стражей как героев: каждый из них отдал свою жизнь ради Империи и ее людей. Два десятка лет странствий в космической пустоте. Половина смертной жизни попыток удержать свежесозданную Империю от развала. Любовь и страх: ибо что они есть, если не...***
Сердце Лорхана бьётся глубоко под тоннами раскалённого камня, в пылающем горниле Красной Горы, но один небольшой обман может дать поистине невероятные результаты. Мантелла оживляет Нумидиум – и тот обманывается точно так же, как и Вульфхарт, и Арктус, и весь мир. Мантелла хранит в себе множество мифов о великом Императоре, искусно сплетенные сети лжи, перемешанные осколки трёх личностей, богов, полубогов, смертных и того, чему нет названия на языке людей. Нумидиум не предназначен для того, чтобы разбираться в противоречивых данных, поступающих из камня душ, поэтому он выбирает самый краткий путь. Нумидиум говорит: Мантелла – это Сердце Лорхана, и это утверждение, истина истин, становится отправной точкой перемен. Реальность перекраивается Медным Богом так искусно, что только благодаря той части сущности Императора, что наблюдает за миром вне его, Тайбер осознаёт, что это случилось. С начала времён и навсегда Талос всемогущ. С начала времён и навсегда Тайбер Септим – всемогущ чуть менее. Буря бьётся в груди снежными хлопьями, несёт в ветрах божественный Голос. Непобедимый прежде Саммерсет склоняется к ногам Империи меньше чем за час, едва Нумидиум касается дыханием отрицания золотого Алинора. На всей земле Тамриэля нет более ничего, кроме Империи. Всюду – знамёна, знамёна, знамёна, чёрные печати на алом шёлке. Всюду – имя Императора вместо молитв и проклятий. Всюду – мир, который принадлежит ему, несомненно и неразделимо... ...и он говорит: испытай меня, если ты достаточно силён и смел. Шторм облекает Голос в звёздный слог королевского величия, и реальность становится податливой, как прежде, давным-давно. Тайбер сминает плоть своих земель, как влажную глину, и преображает её по своему замыслу. Больше нет айлейдских джунглей Сиродила, на их месте – плодородные поля и тенистые рощи; сердце Империи, милость ее правителя. В этот раз не будет вечно застланных чернотой небес и бесконечных штормов; смертоносных джунглей, у которых с боем надо будет выгрызать каждый клочок земли. «Я делаю это для вас, Красные Легионы, ибо люблю вас». Свобода – это иллюзия, знает Тайбер Септим, Император и бог, внутри которого скручено в спираль самоподобий бесконечное множество. Власть – единственная абсолютная сила, к которой приходят все пути мира. Я прошёл путь от смертного к богу – и открыл этот путь для каждого, говорит буря, запертая в человеческом обличье. Я есть испытание для тех, кто посмеет бросить вызов – и награда для тех, кто победит. И таким я был всегда, с начала начал, когда носил имена, не известные ныне никому из живущих – и таким буду вечно, за пределами времени, пространства и сознания. Бездна улыбается, когда фракталами в чёрной пустоте вспыхивает один и тот же вопрос, одна и та же сокровенная ступень познания, которой не достигли ни смертные, ни боги, ни те, что под светом давно угасших звёзд пытались коснуться вечности. И отвечает, бесконечно отражаясь сама в себе, из цикла в цикл: потому что смерти нет, есть лишь Сила, как бы ни выразили её правила иных миров. Есть лишь Сила – и я владыка её.