Недосбывшаяся весна

      За желтым лобовым стеклом — желтое небо с желтыми облаками, широкий желтый проспект, заполненный желтыми машинами, желтые люди спешат по своим желтым делам, впавшие в зимнюю спячку желтые деревья и дома, желтый воздух, желтые фонари погасили свои мушиные глаза. Внутри машины тоже все желтое — приборная панель, руль, Водитель и Тот Человек, сидящий рядом, и он сам. Мир движется как в старом фильме, шуршит, рябит и дергается. Кто они — Водитель… и Тот Человек справа, он знает их, или знал когда-то. Сложно вспомнить, даже подумать сложно, ощущение, что мозг тянет на себе паровоз и за его скрежетом невозможно расслышать собственные мысли. Изображение стало мутным, расплылось красно-коричневыми разводами, запузырилось по краям. Чувство безысходного одиночества ударило в переносицу, прокатилось неровными колесами по всем нейронам памяти, раздавило клетки, сломало, раскрошило кости. Снова темно. Пустота.       Сознание завертелось, укачивающей до тошноты, каруселью. Он открыл глаза, мгновенно ослепнув от белого. Тело не реагировало на холод, но он все еще жил. Миллионы тонких игл вонзились в кожу внутри и снаружи и, превратившись в микроскопические рыболовные крючки, принялись терзать его плоть. Дикий животный вопль родился в легких, прокатился по диафрагме и вырвался наружу безмолвным белым паром. «Бьюккенен, Бьюккенен» прорезал белую пелену тихий шепот в голове, ударил в висок и стих. Он поднял подбородок, сделал глубокий вдох, как утопающий хватает ртом воздух и сел.       Вокруг, насколько он мог видеть, раскинулись покрытые снегом развалины. С трудом вытянул правую руку и седые хлопья чего-то, вовсе не снега, кружась, улеглись на раскрытую ладонь. Пепел, здесь повсюду пепел, лежит на сгоревших, черных трупах деревьев, камнях, покрытых толстым слоем черной сажевой пудры, на пожухлой траве. На промерзшей земле валялось битое стекло, сломанное и искореженное железо, когда-то бывшее сложным и дорогим оборудованием. Из раскуроченного бетона кривыми щупальцами топорщилась арматура. Расплавленная пластмасса черными пупыристыми язвами проступала на останках развалин, едва напоминавших человеческое жилище.       Огненным жалом нестерпимо жжет левый бок, словно напоролся на раскаленный железный прут. Вырвать его, прижать боль ладонью. Он прочувствовал это движение — плечом, предплечьем, всеми двадцатью семью костями кисти. Оно почти мультипликационное, четко прорисованное в сознании и даже немного замедленное и поэтому нереальное. Он повернул голову влево и увидел обрубок плеча, стянутый черной эластичной тканью. Фантомное чувство силы мышц и боли в запястье дурачит мозг. Что произошло с ним, как он оказался в этой седой, пепельной пустыне.       Вспышка и «скорым» в памяти проносятся обрывки чей-то жизни, бледные образы как на исчезающей фотографии, меркнут, теряя свой вес и смысл. Сердце сжимается, отстукивая неровную дробь в странном трансовом танце. Все эти люди, мертвые и живые, он принес им боль, слишком много для одного человека и не с кем ее разделить, чтобы ноша не тянула к земле.       Яркими, летними бликами, непослушными солнечными зайчиками разбегаются по памяти картинки прошлого. Зелено-карие глаза смотрят тепло и ласково, он помнит прощальное касание его пальцев, последний поцелуй на губах, прежде чем на глаза опустилась пелена забвения. Стивен — так звали ту, весеннюю, в желтых и цвета молодой листвы тонах, часть его жизни, она ушла, не успев расстаться с ним. Память болезненно стекает по стенкам сознания горчащей в горле морской солью, душа задыхается. Кто ушел первым…?       Холодный ветер плюнул в лицо чем-то мокрым и колючим. Он дернулся, как от удара — «Вставай, слабак», желтые глаза смеются и дразнят: «Вставай, уёбок». Рамлоу его темный, пьянящий кошмар со вкусом амаретто, оставляющий долгое миндально-абрикосовое послевкусие. Он бьет напористо, со вкусом, и целует так же, сладко, неистово. Их бой длится всю ту жизнь, что существует в сердце зима. Пока прошлое закрыто толстой ледяной стеной, а настоящее дробится по вкусу хозяев. Он вспоминает лишь эти желтые глаза после каждого сеанса промывки. «Вставай» — и он встает, расправляет тяжелые плечи — «Ну что Холодное Сердце, станцуем?..»       Соленый вкус крови смешивается со вкусом соленой текилы. Он слизывает его с рассеченных губ, жадно кусает язык и смотрит, смотрит в упор, никогда не отводит глаза. Он привык подчиняться, выполнять приказы, нападать и отступать, ждать, молчать, не помнить, терпеть боль, но не здесь — не с Броком. Хозяев здесь нет, только сила, сила желания…       Он не знал, как здесь оказался и куда теперь идет, память играла с ним в странные прятки, перетасовывая воспоминания, складывая их в непонятном порядке, не приближая к осознанию себя здесь и сейчас. «Бьюккенен, Бьюккенен» шипит старая треснутая пластинка в мозгу, он идет на голос, качаясь как пьяный, спотыкаясь и падая. «Каждый раз, когда ты убегаешь, просто знай, я иду за тобой». Дурацкое чувство детского счастья и тепла расплескивается внутри живота, постепенно заполняет собой все сознание и поднимает на ноги. Он не может вспомнить почему, но точно знает, где и когда — летом, два года назад. Они оказались в IKEA в надежде купить необходимый хлам в пустую квартиру. Ходили кругами по огромному магазину, рассматривали диваны, стулья, столы и посуду. Внимание Стива привлекла огромная красная надувная лодка, она покоилась на тросах и как бы парила в воздухе, а рядом — целая инсталляция на тему загородного отдыха, походная мебель, импровизированный костер и прочая ерунда. «Глянь…», Зима дернул Стива за рукав и, не успел тот понять, на что смотреть, скрылся в зеленой кемпинговой палатке из стекловолокна. «Эй мистер Америка, забирайся…». Как только Стив оказался внутри, Зима повалил его на пол и задрал рубашку. Зеленые-голубые глаза смотрели насторожено, а Зима слегка поддел его носом и коснулся губами улыбающегося рта. Ответ был молниеносным, так что с фарфоровым звуком стукнулись зубы. Стив отобрал последний вздох, разделенный ими пополам. Запечатлел губами это мгновение, превратив в историю прошлой жизни, увековеченную в пыльной рамке на стене памяти. Это был первый день вечности, не случившейся больше никогда. Тишина закружилась вокруг них, Стив читал его на ощупь, как слепые читают книги шрифтом Брайля, а вокруг ходили люди и ничего не видели.