"Судьба"

Если бы она явилась к нему в ярости и злобе, пылая гневом или, того лучше, выкрикивая проклятия, он бы знал, что сказать ей в ответ. Он напомнил бы ей о своем величии, о своей власти и непоколебимой силе. Воззвал бы к её разуму. К её долгу. Он, наконец, мог бы просто начать нападать, вместо того, чтобы оправдываться и защищаться – это была бы лучшая линия поведения из всех возможных, подкрепленная грозным взглядом и дюжиной молний в придачу. О, да, так было бы гораздо легче!.. Но она не пришла. Она забралась в самую дальнюю из всех известных Зевсу пещер, и отрешившись от мира, принялась скорбеть: медленно усыхая в разлуке с дочерью; мстительно заставляя весь свет усыхать вместе с собой. - Неблагодарная, - попытался урезонить её Гермес, раздраженно стряхивая с плеча скукоженный желтый лист, тут же рассыпавшийся прахом. – Аид – владыка подземного царства, столь же могущественный, как и два его брата, а может, кое в чем и посильнее обоих… Гермес выдержал драматическую паузу, многозначительно поглядев на богиню. Та не отреагировала, продолжая с равнодушным видом буравить взглядом подошвы его сандалий. Голос бессмертного вестника стал тише, зазвучав дружелюбнее и почти интимно: - Оставь, Деметра. Пустое. Не случилось никакого горя, только радости прибыло. Не рабыней её забрали, не любовницей, а женой, хозяйкой огромного мира. Может, и к лучшему?.. Богиня молча подняла на него глаза. Подождала минуту, и Гермес, дрогнув, виновато откашлялся, констатировав: - Значит, к Зевсу. - К Зевсу, - тихо согласилась Деметра, и это было её первыми словами за всю внезапно свалившуюся на смертных осень. *** Она стояла перед ним – бывшая такой хрупкой и нежной в пору их любви, ставшая такой холодной и чуждой в эпоху нагрянувшего несчастья, - стояла воплощением тоски и печали, тень самой себя, одержимая лишь одной-единственной мыслью и лишь одним единственным чувством. - Верни мне дочь, Громовержец, - голос Деметры был тусклым и безжизненным, как и земля, что расстилалась у подножия Олимпа, – верни мне мою дочь. - Посмотри, что ты сделала, - патетично вздохнул Зевс, разрубая рукой воздух, - посмотри вокруг! Цветы умирают, так и не раскрывшись, а невызревшие плоды гниют на ветвях, и падая на землю, обращаются гнусным месивом, оскорбляющей взгляд одним своим существованием! И это вместо того, чтобы оценить ту честь… Темные ресницы дрогнули, открывая верховному богу голубые глаза, в бездне которых в равной мере смешались боль, презрение и отчаянная решимость. - Если нет со мной Коры, дочери моей родной и любимой, могу ли я поступать иначе? – Деметра, опустившись на колени перед братом, на мгновение прижалась губами к его руке, отчего по телу Зевса невольно пробежали мурашки приятных воспоминаний. Богиня, заметив реакцию, чуть заметно улыбнулась краешком губ, продолжая: - Разве могу я радоваться, и дарить радость жизни тем, кто не ведает о моей утрате? О, нет, грозный Зевс, я могу лишь скорбеть, и клянусь тебе водами Стикса, что доколе не будет рядом Коры, весь мир станет скорбеть со мною вместе! Зевс, зарычав, резко отпрянул, вырывая руку. Деметра медленно поднялась с колен, облизывая губы - Громовержец мог бы поклясться, что язык у неё был тонким и раздвоенным. - Коварная, бесстыдная, наглая, бесцеремонная змея, - процедил сквозь зубы верховный бог, из последних сил борясь с желанием свернуть своевольнице шею, - будь ты проклята, со своей клятвой. Если думаешь, что горе спасет тебя от справедливого наказания… - Я уже наказана, - серьезно ответила та, принимая упреки с покорным поклоном, - только так и не ведаю, за что. Зевс тяжело вздохнул, признавая вину. - Но она отдана Аиду, - произнес он наконец. - Но у Аида нет никаких прав, - подсказала Деметра. – А я – мать. И требую вернуть моё дитя. Громовержец рассеянно пнул носком сандалии стоящую рядом колонну, расцветившуюся россыпью продолговатых трещин. Богиня плодородия вежливо стояла в сторонке, терпеливо склонив голову. Всё, что было в её силах, она сделала. Осталось уповать на здравомыслие брата. На здравомыслие, и его любовь к богатой охоте, свежим фруктам, и благодарственным молитвам смертных, ныне погибающим в лишенном жизни мире. Было о чем подумать. И Зевс, наконец, решил: - Да будет так. *** - Водами реки Стикс? Ты уверен? - Слышал своими ушами, - кисло подтвердил Гермес, - и видел всё своими глазами. - Вот как. Гадес задумчиво погладил Цербера по одной из голов, и пёс, падкий на ласку, тут же растянулся у его ног, доверчиво переворачиваясь на спину и подставляя живот под хозяйскую руку. «Соскучился. Я стал уделять ему слишком мало внимания. Ему, и всему моему миру в целом. Отвлекся, размечтавшись о… Что ж, может, оно и к лучшему» Гермес, словно подслушав его мысли, ободряюще похлопал друга по плечу. - Не стоит отчаиваться. Знаешь, в этом есть и положительные стороны! - Да? Какие же? - Ну… К примеру, никто не будет досаждать тебе своей ревностью, как Гера. Или наставлять рога, как Афродита. А главное, тебе не придется терпеть в тёщах Деметру, - преувеличенно жизнерадостно подсказал Гермес. - Я бы потерпел, - мягко откликнулся Гадес, и улыбка вестника, застыв на мгновение, медленно погасла. Он отвел глаза. - Если бы я мог… - серьезно начал он, но владыка подземного мира тихо покачал головой, обрывая бесполезную тираду. Гермес, порывисто вздохнув, закашлялся. Неловкую паузу разорвал спокойный голос Гадеса: - Я успею… Попрощаться? - Несомненно. Ответ был таким поспешным, что хозяин царства мертвых невольно засомневался в его искренности, но твердый взгляд Гермеса пресекал любые попытки расспросов на данную тему. - Я подожду здесь. Когда всё будет сказано, ты вернешься за мной, и проводишь к девушке, если она по-прежнему… - вестник не договорил, раздраженно передернув плечами. Взгляд, обращенный на Гадеса, был полон симпатии: - Знаешь, если у тебя ещё есть идеи, то сейчас – самое время. Я подожду, сколько будет нужно. И… удачи тебе. - Она никогда не была ко мне особенно благосклонна, - посетовал хозяин царства мертвых, - с чего бы ей теперь менять свои привычки? У него уже было несколько дней, да только дело так и не сдвинулось с мертвой точки. Кора плакала, отказывалась от еды и просила отпустить её домой, как бы Гадес не старался. И всё же, всё же… ему казалось, что в глазах её уже не было страха. Цербер, расстроенный невнимательностью погруженного в размышления хозяина, обиженно заворчал. Бог рассеяно почесал его за ухом. - Похоже, мы оба совсем разучились любить одиночество, – негромко констатировал Гадес. И, отняв руку, грустно признался: - Как жаль, что с рассветом одному из нас придется научиться этому вновь. *** Несомненно, Кора ненавидела его. Она поняла это в первое же мгновение, когда сильные пальцы сомкнулись на её запястье, вырывая из стайки перепуганных подруг и растоптанных девичьих мечтаний. Когда по коже побежали мурашки, и закружилась голова, стоило ей впервые поднять на него глаза и увидеть молодое, но не по годам мрачное лицо, безжалостная красота которого заставила её задержать дыхание, и прижать ко рту ладонь, в тщетной попытке сдержать рвущийся с губ странный, животный стон, больше похожий на предсмертный хрип смертельно раненного зверя. Конечно, это была ненависть. Как же иначе? Она убеждала себя в этом день за днем, но стоило ей на мгновение забыться, стоило отвлечься на одну из его немногих улыбок, и… Наверное, дело было во взгляде, которым бог смотрел на неё. В нем не было похоти. Не было жестокости или желания утвердиться в собственной власти. Не было ничего из того, о чем предупреждали её Афина и Артемида, заклиная держаться от мужчин подальше. Кора не сомневалась ни в их советах, ни в их осведомленности в данных вопросах, но только Гадес, похоже, был абсолютно иным мужчиной. Она помнила прикосновение его рук и крепость его объятий, когда он придерживал её во время той сумасшедшей скачки, не давая упасть с колесницы. Она помнила, как, опаляя кожу горячим дыханием, он склонился к ней – близко-близко – и заклинал не бояться его, не тосковать и не плакать, а она, глупенькая, только тогда и поняла, что заплакать действительно бы стоило. Заплакать, закричать, начать бороться, а не стоять молча, оцепенев в его объятиях. …А потом он приходил к ней каждую ночь. Иногда рассказывал какие-нибудь истории из своей жизни. Однажды вспомнил о том, как впервые увидел её, и долго не мог отвести взгляд, а временами просто сидел рядом, опустив голову и размышляя о чем-то своем. Она боялась таких вечеров. Пока Гадес пытался шутить и вовлечь её в разговор, Коре легко было сохранять на лице подобающую маску безразличия и даже враждебности – она искренне злилась на него, не понимая, как может он надеяться на её дружелюбие, после столь бесцеремонного вмешательства в девичью жизнь. Но когда он молчал… Когда он молчал, оставляя попытки достучаться до неё, Коре становилось… холодно. И одиноко. Она смотрела на его красивое лицо, омраченное печатью невеселых раздумий, и невольно думала о всяческих глупостях. Например, о том, что вертикальная морщинка на лбу совсем не портит его, вовсе нет, но так хочется потянуться, и разгладить её пальцами. Или о том, что его бездонные глаза, изначально так пугавшие её, теперь, скорее, завораживают, а не внушают страх, или… А потом приходили мысли о том мире, из которого её забрали. Мире, который забрали у неё. И о матери. Кора была молодой, но не была наивной. Как бы ни пытался Гадес спрятать её, как бы ни обходил дозором высокие стены, Деметра её здесь не оставит. Кора любила мать, но, в отличие от остальных, хорошо знала, на что та способна не только в радости, но и в горе. Знала, и боялась этого знания даже больше, чем той власти, которую постепенно обретал над ней Гадес. Богиня плодородия в гневе могла оказаться страшнее любого стихийного бедствия, гораздо страшнее. Потому что в отличие от него, покорного слепому случаю, Деметра точно знала, куда и как нужно бить. *** Стучать в дверь, ведущую в собственные покои, казалось богу верхом глупости, но рука поднялась сама, почти помимо воли оттарабанив по косяку замысловатый ритм. Приглашения войти он, разумеется, не дождался. - Мне хотелось увидеть тебя, - сообщил Гадес, переступая через порог давно покинутой им спальни, несколько дней назад отданной в полноправное распоряжение невесте. «Пленнице» - гадко ухмыляясь, подправило подсознание. «Возлюбленной» - устало откликнулось болезненно дрогнувшее сердце. Кора, сидевшая в середине огромной постели, молча забилась в угол, притянув колени к подбородку. Настроение властителя царства мертвых падало всё ниже. Не в силах выносить её враждебности, он отвернулся, шагнув к изящному сервировочному столику, заставленному разнообразной снедью и кубками с вином. - Ты ничего не ешь, - упрекнул он, скользнув пальцем по краю запотевшего кувшина, - еще немного, и упадешь в голодный обморок, и тогда я точно воспользуюсь твоей беспомощностью для совершения очередного коварного злодейства. Он обернулся как раз вовремя, чтобы поймать улыбку на её губах – чуть заметную, тут же исчезнувшую под маской холодного безразличия, но, несомненно, мелькнувшую на девичьем лице. Воспользоваться беспомощностью? Действительно, смешно. С того рокового дня, когда он похитил её – подхватив одной рукой, затянул на колесницу, крепко обнимая за талию, пока четверка вороных уносила их в загробный мир – Гадес так ни разу к ней и не прикоснулся, хотя прекрасно знал, что пожелай он, и Кора не сможет ему помешать. Знал, что и Кора это понимает, поэтому держался на расстоянии, опасаясь внушить ей ненужные страхи. Однако сегодня… «Я подожду» - сказал Гермес. Подождет столько, сколько нужно, чтобы удержать её здесь. Если кому и под силу убедить обезумевшую Деметру благословить их союз, так только Коре, а чтобы убедить Кору… Что ж, он мог хотя бы попытаться в последний раз, ведь в глазах её и верно больше не было страха. Подхватив блюдо с фруктами, он поставил его на прикроватную тумбу, пододвинув поближе к девушке, а сам устроился на краю постели, на расстоянии руки. Это было чем-то новым в их отношениях, но девушка смотрела на него хотя бы без особого ужаса, правда, с определенной долей настороженности. - Ты могла бы начать с фиников, - посоветовал бог, кивнув в сторону угощения, - это, несомненно, все те замученные души, что я держу в своем скорбном царстве. Отведав пару штук, ты даруешь им свободу. Или с винограда – каждое утро я собственноручно поливаю его водами Леты, надеясь, что он забудет, как я обирал его вчера, и зацветет по новой, не дожидаясь смены сезона. А еще, здесь есть гранатовые зерна – ты могла бы с особым удовольствием проглотить парочку, представляя, что это моя кровь, а лучше - мое сердце. Оно и так уже принадлежит тебе, поэтому не вижу никаких препятствий… Кора молчала, явно не желая вступать в диалог. Юное, еще недостаточно натренированное лицо плохо скрывало эмоции, позволяя владыке мертвых видеть на нем и смущение, и тревогу, и… сомнение. Словно догадываясь об его проницательности, она поспешно отвернулась. Гадес попытался подобрать нужные слова, но в голове царил уже привычный за последние дни хаос – весь его мир перевернулся с ног на голову, едва он увидел Кору собирающей цветы на том проклятом лугу. Пауза затягивалась. - Кора, - наконец, тихо позвал он, и, протянув руку, осторожно накрыл ладонью её ладонь. Девушка инстинктивно дернулась, удостоив его разгневанным взглядом, но бог держал крепко. Слов у него уже не осталось, пришло время говорить сердцем, говорить на другом языке. Не отводя от её лица взгляда, Гадес мягко потянул Кору на себя, и прижался губами к её запястью. - Тебе будет трудно понять меня, но я бы хотел, что бы ты хотя бы попыталась. Представь на мгновение, что привычный тебе мир вдруг треснув, разлетелся вдребезги, погребая тебя под осколками твоих собственных надежд и планов. Что твоя жизнь, долгие годы казавшаяся кристально ясной, и твоя цель, и даже твоя душа – всё то, что делало тебя тобой, вдруг обращается своим зеркальным отражением, спутывая всё мысли и наполняя безумными желаниями. Представь себе это… Кора, зачарованная музыкой божественного голоса, молчала, не смея шелохнуться. Гадес, скользнув чуть ближе, коснулся ладонью её лица, кончиками пальцев прослеживая линию подбородка. Ощущение девичьей кожи под рукой пьянило, одурманивало и дразнило обещанием еще большего наслаждения, ещё большего восторга. «Моя, - пронеслась в голове Гадеса сладко-горькая мысль, - пусть, совсем ненадолго, но – моя…» Девушка и не думала сопротивляться. Кровь, прилившая к лицу, окрасила щеки нежным румянцем. Кора порывисто дышала, тщетно пытаясь совладать с нахлынувшей лавиной эмоций и чувств, судорожно пытаясь разобраться в своей странной реакции на слова и прикосновения владыки подземного мира. - О нет, ты не понимаешь, - тихо выдохнул Гадес, близко-близко склонившись к её лицу, так что его горячее дыхание смешалось с её робким вздохом. – Но ты и не должна понимать. Не так тебя воспитывали, не для того оберегали, не тому учили девственные подруги, не для того прятали от жадных глаз… В его глазах не было жадности. Была одержимость, темная и бесконечная, как полуночное небо. Гадес обнял её, притянув к себе, и на мгновение спрятал лицо в облаке её волос. Девушка, уткнувшись в его плечо, тут же зажмурилась, пытаясь сдержать вставшие комом в горле нежданные слезы. Она всё еще не понимала, какую мысль пытается донести до неё бог, но уже знала, что её собственный мир никогда уже не будет прежним. Хозяин царства мертвых, позволив себе лишь одно мгновение задержать её в объятиях, вздохнув, отстранился, и, заметив дорожки слез на девичьих щеках, осторожно оттер их пальцами. В его душе всё еще жила надежда. - Посмотри на меня, - попросил Гадес, и Кора, послушно распахнув глаза, подняла на него растерянный взгляд заплаканных глаз. – Тебе может показаться, что я совершил ошибку. Что не нужно мне было появляться тогда на том злополучном лугу, не стоило силой забирать тебя с собой. Но знай, что я никогда не буду жалеть об этом, или в этом раскаиваться. Потому что ты нужна мне. Нужна мне здесь, сегодня, и на протяжении всей моей бесконечности. Вот мое слово, вот всё, что я мог тебе рассказать, и теперь, когда всё сказано, ответь мне. Ответь мне так, как желаешь ответить. Он смотрел в её серо-голубые глаза и думал о том, как не похожа она на Деметру, как не похожа на всех, кого он встречал в своей долгой жизни. Может, потому и не женился так долго, ожидая её, одну-единственную? Красиво очерченные губы Коры дрогнули, разомкнулись, выпуская на волю тихий выдох и три коротких слова, три слова, ставшие её ответом. Три слова, услышав которые, Гадес отрешенно подумал, что так, наверное, и должны заканчиваться все подобные мифы о злых пленителях и похищенных девах. Ведь именно так и должно оно быть по-справедливости? - Я хочу домой… У Гадеса опустились руки. *** - Мне очень жаль. – Гермес задержал руку на плече друга дольше положенного, а убрав её, зашагал следом за Гадесом с явной неохотой. – Уверен, что ничего не можешь сделать? - С её сердцем? Или с клятвой водами реки Стикс? – Хозяин царства мертвых рассмеялся, покачав головой. Смех вышел невеселым. – Знаешь, как говорят мойры? Не судьба. - А может – судьба, - запальчиво откликнулся посланец богов, хмуро печатая шаг. Многочисленные разветвления коридоров начинали казаться лабиринтом, надежно удерживающим пленницу в своем центре. Оставалось надеяться, что Гадес вспомнит дорогу назад. – Старухи, знаешь ли, те еще шутницы… - В подземном мире чудес не случается, - отстранено напомнил владыка, и обогнув один из углов, оказался перед запертой дверью. Бессмертный вестник с негодованием поглядел ему в спину, раздраженно фыркнув. Тихое позвякивание ключей, поворот руки, и могущественное заклятие – когда путь оказался открытым, Гадес пропустил посланника вперед, гостеприимно уступая дорогу, но тот, сделав пару шагов, словно оцепенев, замер на пороге. - Гермес?.. – насторожился бог загробного царства. Тот не ответил, медленно отступив в сторону и открывая закрытую раньше от взора Гадеса картину: на краю постели, радостно болтая в воздухе ногами, сидела Кора, уже предвкушавшая скорое возвращение домой. В маленькой, сложенной лодочкой ладони, лежала горстка гранатовых зерен, из которой она и выбирала для себя наиболее красивые. На алых, измазанных соком губах, блуждала счастливая улыбка. У Гадеса перехватило дыхание. Гермес же, коротко хохотнув, обнял друга за плечи, и склонившись к самому уху, тихонько констатировал: - Судьба…