Deux

Когда тьма разъедает мои глаза и одно за другим вытаскивает разлагающиеся ребра через горло, приходишь ты. Комната разодрана лучами заката, оседающими на стенах каплями испорченного апельсинового сока. Обжигающее, весеннее, опасное солнце упорно пытается проникнуть в мою спальню даже в очередных предсмертных судорогах, а я с настойчивостью сосредотачиваюсь на пустых листах блокнота раз за разом. Тебя нет. Я продолжаю убеждать себя, что тебя нет. Раздраженно кашляешь в проходе и обводишь пальцем с коротким черным ногтем ошметки солнца на стене, а уже через секунду опускаешься на скрипящую кровать и со вздохом вытягиваешь ноги. Еще миг – и ты уже угрожающе нависаешь над моим креслом, в котором я пытаюсь уместить не то свое сознание, не то всю вселенную вообще. Твои высоко зачесанные волосы, позвякивающие бусы и черная мантия никак не сочетаются с моей незаправленной кроватью и пыльным ламинатом, но сам ты здесь выглядишь просто великолепно. – Если бы я решил создать свою религию, ты бы стал моей догмой, – насмешливо щуришь густо подведенные черным глаза и делаешь еще шаг ко мне, так, что мое лицо оказываются на уровне твоего живота. – Думаю, тогда ты бы исповедовал такую религию в одиночку, – очень хочется быть серьезным, но с пересохших от долгого молчания губ срывается хриплый хохот. – А ты? Рука в черной ажурной перчатке ложится на мое плечо в тот момент, когда солнце делает очередную конвульсивную попытку проникнуть в комнату сквозь задернутые шторы, из-за чего ты болезненно морщишься. Пытаюсь стряхнуть твои цепкие пальцы, но на деле тяну тебя еще ближе к себе, раз за разом прокручивая в голове, как сожму твою шею прямо по этим черным отметинам, начинающимся у самого подбородка. А я? Приму ли я твою религию? – Та-ка-но-ри, – луч солнца вспарывает твой лоб, и ты на самом деле становишься похожим на загадочное божество. – Руки. Прошу тебя исчезнуть, но губы предательски шепчут твое имя, пока окоченевшие пальцы цепляются за тонкий черный ажур на твоих перчатках. А в следующий момент ты с ловкостью уходишь из-под прицела солнца и тенью падаешь к моим ногам, устраивая голову на моих коленях. Глажу тебя по твердым от лака волосам и совсем не обращаю внимания на то, как ты с наглым упрямством пачкаешь помадой мои домашние джинсы. Чувствую твой запах, твое дыхание, твое присутствие, но этого так мало: хочется раствориться в тебе, чтобы между тобой и всем остальным миром можно было поставить знак равенства. На секунду приподнимаешься с пола, но лишь затем, чтобы полностью устроиться на моих коленях, уткнуться в шею и, позвякивая черными бусами, замереть, прислушиваясь к ритму моего сердца. Очередная битва проиграна: ты вновь овладел мной, как никотин овладевает чужим сознанием. Ты не движешься, наверное, даже не дышишь, но в этот момент ты так близко, что даже через одежду я ощущаю, как твои ребра прижимаются к моим. Судорожно обнимаю тебя в надежде, что ты вот-вот растворишься в моих руках, а ты только смеешься в мою шею, оставляя отпечатки помады и на ней тоже – так хочешь сделать меня своим. – Солнце село, – глядя, как все уродливые тени разом исчезают со стен, все же тянусь к твоей шее и чуть сжимаю ее, чтобы твердый кадык уперся в самый центр моей ладони. – А ты боишься темноты? – резко поднимаешь голову, и, как только нашли взгляды сталкиваются, твои узкие зрачки расширяются, закрывая всю радужку глаза. – Мое солнце – ты. В позапрошлый раз ты пах сигаретами и весной. В прошлый раз на тебе была широкополая шляпа с тонкой-тонкой вуалью. Сегодня ты похож на бога. Завтра ты разобьешь солнце на миллиарды тонких осколков и станешь его полноценной заменой. Резко подаешься вперед и, смеясь, сталкиваешься со мной лбом, после чего замираешь, плотно прижавшись к моему носу. Наши груди вздымаются одновременно, вдох-выдох, ты не даешь мне даже секунды, чтобы опередить тебя или отстать. Неожиданно задерживаю дыхание, но и твоя грудная клетка в этот же момент останавливается – ты заранее предвидишь каждый мой шаг. – Уходи, – хмурюсь, когда ты начинаешь расстегивать мою рубашку, но второй рукой крепко держу тебя за талию, чтобы ты даже не думал отстраниться. – Тебя здесь нет. – Но ты ведь тут, – если знать тебя очень хорошо, то можно заметить, что твои глаза похожи на стекляшки-бусинки от детских плюшевых игрушек. – Не думай обо мне. Я тянусь к тебе и вдавливаюсь оголенной грудью в твои бусы, чтобы круглые черные шарики оставляли отпечатки на коже и я еще сильнее ощутил твой обжигающий холод. Я не хочу снова сдаваться без боя, но ты – ночной кошмар, вспарывающий мою реальность при каждом закате солнца. Ты – божество, чей свет способен затмить свет лампочки в последней пригородной электричке. Ты – это я. Когда моя рубашка оказывается предательски далеко от моего тела, позволяю тебе воплотить в реальность самые сокровенные желания, но вместо этого ты только с нежностью гладишь мои плечи, а я вздрагиваю от ощущения шершавого ажура на холодной коже. Твои пальцы останавливаются на впадинке между ключицами и начинают давить на нее до тех пор, пока я не захожусь в приступе судорожного кашля – только тогда ты позволяешь себе первый за этот вечер поцелуй. Наши губы едва соприкасаются, но я ощущаю всего тебя, всю твою мощь, всю энергию – если ты захочешь, ты сломаешь меня одним словом, но вместо этого ты только шепчешь в мой приоткрытый рот: – Таканори, Таканори, Таканори, Таканори. Ловлю собственное имя с твоего языка и вновь затягиваю его в свой рот, не желая прерывать наш поцелуй. Мои пальцы беспомощно снуют по твоей просторной мантии, пытаясь стянуть ее вниз, но ты только целуешь меня и улыбаешься самыми уголками губ, понимая, что в этой игре правила диктуешь ты. Наконец отталкиваешь меня и, не вставая с колен, стягиваешь одежду через голову, однако в самый последний момент я ловлю твои локти и не даю тебе избавиться от одежды до конца. Любуюсь твоей замершей фигурой и перевожу взгляд на очертания лица, чуть проступающие из-под плотной черной ткани. Когда черная мантия все же, скользя, падает на пол, я с запоздалым ужасом осознаю, что смотрю в зеркало – треснувшее кривое зеркало. Но уже через долю секунду наваждение исчезает, а ты кладешь голову на мою голую грудь и, обвив руками мою шею, тихонько, едва различимо вздыхаешь. Я бы сдался тебе прямо сейчас, если бы на тебе ничего не осталось, но твои пальцы по-прежнему скрывает черный ажур, и эти тонкие нити – единственное, что связывает меня с реальностью. В этот момент мы гораздо ближе, чем во время терзающих поцелуев или твоих развратных паучьих прикосновений – именно эти объятья мне хочется остановить, позволить себе хоть на секунду дольше гладить твою широкую спину и знать: ты здесь. Ты дышишь мне прямо в соски, а они предательски твердеют, выдавая мое нетерпение и настоящую одержимость тобой – тогда одна твоя рука сползает и медленно ползет к моим испачканным помадой джинсам. В этот момент где-то в коридоре звонит телефон, но ты качаешь головой и продолжаешь одними пальцами расстегивать металлическую пуговицу. Мне хочется слушать твой голос, тонуть в твоих хрипах, захлебываться в стонах, но ты сегодня особенно молчалив и сосредоточен. Когда твои перчатки цепляются за молнию на джинсах, ты с раздражением отшвыриваешь их в сторону и стягиваешь остатки моей одежды – теперь мы одинаково беззащитны друг перед другом. Я знаю, куда нужно надавить, чтобы ты согнулся пополам от неконтролируемых стонов и прокусил нижнюю губу до крови. Ты знаешь, как нужно скользить подушечками пальцев по коже, чтобы я безвольно толкался тебе навстречу и просил не уходить никогда. Мы знаем, как свести друг друга с ума. – Никогда не позволю другим разделять мою религию, – шутливая полуулыбка на твоем лице быстро сменяется отрешенным выражением. – Ты только моя догма. Только для тебя разрушаются звезды и горят леса. Не уходи, не исчезай, не отпускай – все это крутится на языке, но я только бессвязно шепчу твое имя, скользя ладонями по выступающим лопаткам – хочется чувствовать всего тебя сразу, полностью, без всяких уступок. И ты это знаешь: ерзая на моих коленях, позволяешь мне делать с тобой все, что взбредет в мою нагретую палящим весь день солнцем голову. Пока я с жадностью царапаю твои плечи и впиваюсь ногтями в каждую татуировку, зная, что это все только для меня, ты с неожиданной для тебя нежностью перебираешь мои волосы, пытаясь подручными средствами зачесать их так, чтобы нас с тобой сейчас не отличало вообще ничего. Раз за разом собираешь мои пряди в высокий хвост, но они лишь рассыпаются по лицу. Тогда ты резко поднимаешь мою голову за подбородок и снова целуешься меня, заставляя растворяться в твоих губах, как в горящей нефти. – Давай устроим пожар? – я глажу твои ягодицы, пытаясь подобраться к внутренней стороне бедер, а ты продолжаешь предлагать свои странные идеи. – Давай убьем соседей? Давай выпрыгнем из окна? – Ненормальный, – пальцы уже перебираются к твоему члену и начали ласкать самое его основание. Больше всего на свете я боюсь, что однажды сдамся перед твоим напором и на самом деле пойду жечь людей и бросаться под проходящие поезда: ведь тогда ты будешь приходить чаще. Моя порочная религия. Мой аморальный идеал. Мой ненормальный Руки. Подаешься мне навстречу, шире разводя ноги, и издаешь сиплый стон, от которого по моему позвоночнику бежит электрический разряд. Твой голос – мое сознание. Чувствую, как твои ладони накрывают мои руки, и ты сам начинаешь задавать нужный темп, прогибаясь в спине каждый раз, когда нашли переплетенные пальцы касаются налитой кровью головки. На твоем наморщенном лбу проступили капельки пота: чувствую, что и мои волосы липнут к щекам. С большим трудом вытаскиваю руки из-под твоих, и ты снова прячешь лицо в моей груди, начиная вылизывать разгоряченную кожу скользким языком. Я медленно растягиваю тебя, стараясь поймать каждый твой рваный выдох, все так же, как и прежде, совпадающий с моим, а ты раздражено дуешь на влажные дорожки около моих сосков – ненавидишь излишнюю нежность. Свободной рукой успокаивающе глажу твои веки, лоб, щеки – все, до чего могу дотянуться в мутном беспамятстве. Насаживаешься на мои пальцы, постоянно кусая опухшие губы, из-за чего на них окончательно размазываются остатки помады. Твой напряженный живот плотно прижимается к моему члену, и я нетерпеливо притягиваю твои мокрые волосы к себе, чтобы твое дыхание прожигало мою шею так же, как твои стеклянные глаза прожигают все вокруг. – Давай уже, – нетерпеливо кусаешь меня за ключицу. – Таканори, Таканори, Таканори. Убираю пальцы и до упора развожу твои ноги так, что ты снова приглушенно стонешь. При всей своей красоте закат имеет отвратительное свойство – он заканчивается, не оставляя мне возможности быть с тобой столько, сколько хочется. Поэтому я начинаю срываться: судорожно цепляюсь за твои бедра, оставляя на них красные отметины, хватаю твои запястья, выворачивая их к себе, тянусь к шее с размазанными черными полосами. Догадавшись, что я снова потерял контроль, фыркаешь и, оперевшись о мои плечи, сам насаживаешься на мой член с глухим хрипом. Двигаешься резко, бездумно, то прижимаясь ко мне так, что ребра начинают хрустеть под твоим напором, то отдаляешься, насмешливо глядя на меня сверху вниз. Держу тебя за талию и с плохо скрытым наслаждением наблюдаю, как волны боли проходят по твоему телу – ты зависишь только от меня. В ушах шумит кровь, и я почти не ощущаю твоих быстрых прикосновений: чувствую только, как ты плотно сжимаешь мою плоть, опускаясь на нее все быстрее и быстрее, а я мечусь под тобой, как клочья оранжевых облаков по вечернему небу. Даже не пытаюсь поймать твой ритм, потому что где-то на интуитивном уровне знаю каждое твое движение, предчувствую каждый твой низкий стон. Ты – жизненная необходимость. Перемещаешь пальцы на мои губы, и я начинаю беспорядочно обсасывать их, параллельно с этим натягивая тебя так, что каждое столкновение наших бедер сопровождалось звонким шлепком. По твоему подбородку стекает тонкая ниточка слюны – она падает на твою грудь и скользит к темному напряженному соску. Оставив одну руку на твоей талии, вторую тяну к груди и начинаю размазывать вязкую слюну по пылающей коже, и ты, не сдержавшись, кончаешь мне на живот и еще сильнее сжимаешь ягодицы, сдавливая мой член. Устало толкаюсь еще несколько раз и тоже изливаюсь в тебя, не отрывая взгляда от ссадин и синяков на твоих бедрах. Только теперь ты позволяешь себе вновь упасть на мою грудь и обнять меня так, как будто только зашел и еще не говорил ни о какой дурацкой религии. Не могу перевести дыхание в нормальный ритм и только рассеянно глажу тебя по липкой спине, пока твои вздохи щекочут мои соски. – Вставай, – пихаю тебя в плечо. – Уже выгоняешь? – на твоем лбу снова проступила напряженная складка. Выражение беспомощности, на секунду мелькнувшее в твоих глазах-стекляшках, вызывает у меня слабую улыбку, и почему-то шепотом я говорю тебе, что просто хочу перебраться на кровать – моя вселенная в кресле слишком тесная для нас двоих. На кровати ты неожиданно не забираешься на меня сверху, как всегда это делаешь, а пристраиваешься сбоку, уткнувшись носом в мое плечо. Глядя в окно, где небо из сливочно-желтого наливается мазутной чернотой, жду, что ты снова скажешь какую-нибудь чушь, но ты сосредоточенно молчишь. Это молчание значит гораздо больше слов: в нем весь ты, все твои чувства, вся искренность, похожая на запах кофе по утрам – кофе, который ты мне никогда не готовишь. Переворачиваюсь на бок и прислоняюсь к твоему лбу: твои волосы окончательно растрепались и больше напоминают какую-то колючую сонливость в дождливое утро понедельника. Подумав об этом, улыбаюсь, а ты только обиженно закусываешь губу – ночью мы всегда меняемся ролями. – Не хочу уходить, – ты всегда об одном. – Давай готовить лазанью? Давай утопимся в раковине? Давай давить прохожих на самокате? – Давай спать? – накрываю нас одеялом и позволяю тебе по-хозяйски обвить меня руками, хотя сердце пытается просочиться сквозь ребра к твоим заманчивым идеям. Ты заснешь в моих объятьях уже через минуту и никогда не расскажешь, что же снится тебе каждую ночью, а я буду смотреть на тебя до самого утра, стараясь запомнить каждую родинку и морщинку в уголках губ. Ближе к рассвету, когда воздух пахнет заблуждением и наивностью, я закрою глаза лишь на секунду, чтобы убедиться, что запомнил тебя достаточно хорошо, а потом настанет утро, и я снова останусь один. О тебе напомнят лишь пара царапин и дурацкий беспорядок на полу. Если бы ты остался на утро, мы бы готовили завтрак и ели его прямо в постели – может, я бы даже позволил тебе выкинуть что-нибудь из окна или бросить спичку под дверь соседям. Ты бы вертелся перед зеркалом, а я записывал в блокнот неожиданно пришедшие в голову рифмы, напоминающие тебя. Но наступает утро, а тебя уже нет.