в «нашей» дочиста отдраенной квартире всегда пахло чем-то сладко-соленым. это его запах. знаю, он сейчас готовит где-то на кухне и я уже чувствую запах печенья, поэтому приходится бить себя по щекам или в живот, чтобы избавиться от этого; через пару минут уже не чувствую ничего, кроме пустоты и режущей боли в груди.
поэтому поднимаюсь и медленно двигаюсь в сторону кухни чтобы съесть что-нибудь вроде салата, в чем смысла не вижу, ведь давно не чувствую ни вкуса, ни запаха, ни даже касаний к чему-либо.
медленно подходя к столу, рассеяно роняю вилку и слышу, как он безнадежно вздыхает рядом. сидя напротив, он влюбленно смотрит, подпирая щеку рукой и наблюдая за каждым моим движением.
— ты хоть спал сегодня?
его голос затихает в глухой тишине, ответа закономерно не следует; я встряхиваю головой и вижу перед собой лишь пустую стену и стул, купленный им еще до того, как он собрал свои вещи и, хлопнув дверью, покинул эту квартиру.
— ты правильно сделал, что ушел, — говорю сквозь зубы и знаю, что это отчаянная ложь, — я ненавидел почти все в тебе, джерард; каждую мелочь, слышишь?
— слышу. — насмешливая реплика из пустоты кресла, стоявшего позади.
снова ложусь в постель и зарываюсь лицом в старую подушку, только бы не видеть его снова и пытаюсь плакать, чтобы стало легче, но у меня никогда не получается.
— ты же знаешь, что сам виноват, фрэнки, —
чувствую его голос над головой, — все было бы в порядке если бы ты не стал делать этого. — он трогает меня за плечи, но не получает даже взгляда в свою сторону.
— тебя даже не существует. — бормочу в подушку и не знаю, куда деться от него.
— но ведь тебя тоже.
— уходи, — смотрю на него злыми, но пустыми глазами.
— мы навсегда останемся здесь, фрэнк. из-за тебя. мы будем вместе целую вечность.
он тянул меня за руку к ванной, что делал каждый день, чтобы вызвать у меня хоть какие-нибудь эмоции.
и меня тошнило, пока я смотрел на крепко завязанный узел плотной веревки, которая еще около месяца назад любя обхватывала мою шею, не давая ногам достать до пола.
сейчас я проводил холодными пальцами от ключиц до подбородка и чувствовал под ними что-то вроде очень глубокого шрама. мне было отвратительно от самого себя, но
ему было еще хуже, я знаю.
— я тогда не спал несколько ночей, — он обхватил мою голову и уперся губами в мои волосы, — все думал, что я в этом виноват, что зря ушел, что не должен был оставлять тебя, фрэнк.
— «ты меня любишь?
— не знаю.»
— я помню, как ты ушел.
« я устал от тебя, устал, ты меня слышишь?»
— знаю.
он придумывал миллионы причин, но я знаю, что он всего лишь перестал любить меня. и это было притягательнее, чем горькие сигареты; хуже, чем сладкий кофе.
— я так сильно любил тебя.
— а сейчас?
— я мертв, джерард. а ты — мое больное воображение.
— значит, нет?
— не чувствую к тебе ничего, кроме старой боли и запитого алкоголем разочарования.
но сейчас мой собеседник растворился в воздухе и на пороге появился обладатель души, которая привязана ко мне уже более трех лет. он бросил свой рюкзак около двери и прошел по всем углам квартиры, где не так давно он чувствовал любовь и счастье, а теперь только отчаяние и пустоту. я видел слезы на его щеках, его влажные руки, не успевающие стирать мокрые следы с его лица, его совсем костлявое тело и сухую кожу, которая, очевидно, стала такой от недоедания и недосыпа.
«сколько я себя помню, он принимает лекарства. он живет на таблетках, сахаре и сигаретах и очень редко что-нибудь ест. он часто засыпал в кровати с сигаретой, и я постоянно боялся, что начнется пожар. такое случалось уже как минимум три раза.»
он плакал и проклинал меня, ругался матом, перебирая мои вещи так, будто ему было страшно касаться их. почти с криком он достал и кармана нож и срезал веревку из ванной, едва не доходя до истерики.
ему тяжело, сам знаю, но не могу помочь ему. не могу смотреть на его истощенное тело и слезы, не могу видеть его страданий, но так же, как не мог сделать его счастливым, не могу прекратить его несчастья.
но ему вот-вот станет лучше. он уйдет, оставив меня здесь; оставив меня приглядывать за частью его души или сердца, называйте как хотите, потому что он несомненно оставил какую-то часть специально для меня.
он не любил моих истерик, а сейчас готов продать все, что только у него есть, чтобы еще хоть раз услышать, как я кричу на него.
и это забавно.
