Ойкава Тоору умер. Он не оставил после себя ничего, кроме звенящего в далеком прошлом титула лучшего связующего, нескольких десятков статей пятилетней давности про него и волейбольный клуб Сейджо и фотоаппарата.
Это был несчастный случай. Дом семьи Ойкава сгорел из-за неисправности электрической сети. Коуши, приглашённый в тот вечер посидеть где-нибудь в баре и решивший заехать за другом, был первым посторонним для семьи человеком, который узнал о трагической смерти их младшего сына. Когда парень подъехал к дому и увидел пожарную машину с катастрофически большим количеством пожарников и ещё большим числом обыкновенных зевак, в голову полезли самые страшные мысли, но в глубине души Сугавара искренне верил в изворотливость Тоору. И никак не подозревал, что его глупые на первый взгляд мысли — правда. К тому моменту дом, а вернее его остатки были уже потушены. Зрители постепенно расходились по своим делам, соседи, радостные, что огонь не перебросился на их дома, счастливо побежали на любимые диваны, пожарные собирали свои принадлежности, и только несколько человек, в чьих лицах парень узнал семью Ойкавы, склонились над чем-то на траве, прям посередке двора. Коуши сначала не понял, почему не заметил среди этих людей друга. Позже… когда с вежливой и соболезнующей улыбкой парень пошел к ним, под гул сирены скорой помощи он увидел того, кого искал. Его бездыханное, холодное, измазанное в саже тело.
Такое же холодное, какими обычно были его пальцы, когда он по пьяни или просто в шутку очерчивал ими подбородок Коуши, смотря в его глаза с таким извращенным нахальством, что хотелось либо врезать, либо целиком ему отдаться.
Словно вытряхивая из головы томные и до боли приятные воспоминания, парень покрутил головой, а потом обессиленно откинулся на спинку водительского сидения. Вспоминая этот взгляд сейчас, внутри все вскипало и бурлило очень долго… а потом мгновенно остывало, потому что это уже никогда не повторится. Ни взгляда, ни холодных пальцев у подбородка, ни кривой усмешки на губах, таких коварных и манящих. Так стоили ли эти воспоминания всей той боли, что Коуши пережил?
Было солнечно, слегка поддувал прохладный ветерок, сквозняком врывающийся в открытую дверь машины. Тоору любил такую погоду, когда было не холодно и не жарко. Обычно, прогретым вечером, он звонил и бодрым голосом назначал время и место, куда Коуши должен был приехать или прийти. Никаких отказов не принималось хотя бы потому, что Ойкава не оставлял парню времени сообразить и что-то ответить. Впрочем, Суга никогда не был против выбраться куда-то, тем более с ним. После того, как парни окончили школу, почти все тогдашние связи были разорваны, а эти двое умудрились и в один университет поступить, пусть и на совершенно различные специальности, и в толпе новоиспеченных студентов на открывающей линейке встать рядом. С тех пор их мимолетное соперническое общение, как связующих двух разных команд, превратилось в ежедневные приветствия. Потом, когда на определенных дисциплинах они оказывались в одном потоке, это были разговоры с целью провести время как можно веселее, пока лектор монотонно читает отчеканенный годами текст все еще никому не понятной темы. Дальше периодические вылазки по разным мероприятиям, барам, инициатором которых был не кто иной, как Ойкава. Все чаще и чаще — и постепенно они становились закадычными друзьями. Пока Коуши не понял, что влюбился. Влюбился, как дурак. Как школьник, втюрился. Но не замечающий со стороны Тоору ничего подобного, он был рад просто общению и не вскрывал свои розовые карты. Он никогда не отказывал другу в просьбе выпить и выслушать его проблемы из-за очередной поклонницы, которая каким-то образом оказалась его девушкой, или составить компанию в простецкой прогулке по парку, поболтать по учебе, по делам. Все это не выходило за рамки приличного и просто приятного времяпровождения.
Было кое-что, что интересовало Коуши так же сильно, как сам Ойкава, — его фотоаппарат. Парень не расставался с ним, куда бы ни пошел. Камера постоянно лежала в его потрепанном временем коричневом рюкзаке, но Тоору никогда не показывал фотографии, хотя Сугавара, как не оборачивался, постоянно замечал, что друг занят поиском хорошего кадра. Любовь ли делать фотографии или же просто желание запечатлеть мир таким — русоволосый не знал, да и не интересно ему было. Впрочем, жгучее желание посмотреть сделанные кадры и узнать об Ойкаве чуточку больше у него тоже появилось только сейчас. В конце концов, далекий титул лучшего связующего и бесконечные статьи о его величии даже памятью назвать нельзя — лишь мимолетные воспоминания, а тут целая камера с фотографиями его авторства.
Камера, которой он касался и которой дорожил. Камера, которая всегда была рядом с ним, словно у него под сердцем.
— Сугавара-кун, — хриплый женский голос отвлек парня от мыслей, и ему пришлось открыть глаза и встретиться со слепящим солнцем, что опустилось уже до уровня лобового стекла и беспардонно слепило. Подошедшей оказалась мать Тоору, и стоило Суге это осознать, как к горлу подкатил стыдливый ком. — Подождешь нас еще немного? Прости…
— Это вы меня простите, — севшим, будто после долгой болезни, голосом перебил он и сообразил что-то вроде виноватой улыбки. Парень ушел от могилы довольно рано, а точнее, сразу после того, как в числе первых в яму с гробом из темного дуба бросил горсть земли. — Я ни в коем случае не тороплю вас, не волнуйтесь.
Пусть и не имел возможность никому это сказать, но находиться здесь он больше не мог. Чувство вины в том, что полюбил, и гнетущая со стороны могил атмосфера действовали на пошатнувшуюся психику наперебой. Ко всему прочему, осознание того, что совсем недалеко от него есть и могила любимого человека, было тяжелее любого груза. Пустота в душе и непонятный шум в ушах, трясущиеся руки и пустые глаза… Казалось, все это закончилось, но Сугавара чувствовал себя отвратительно. Сидишь так и думаешь, что еще пару дней назад тебе широко улыбались, шутили над тобой и самым постыдным образом оставляли в дураках, а сейчас от всего этого у тебя остался лишь образ в голове и звонкий смех в ушах.
Тоору больше нет. Тоору ушел на тот свет и забрал с собой смысл существования Коуши.
Опустив солнцезащитный щиток, парень отодвинул водительское кресло назад, чтобы немного расслабиться, но удобно устроиться ему так и не удалось. Сзади что-то старательно мешало, поэтому кресло не могло правильно зафиксироваться. И, замученный терзаниями, бывший волейболист, что-то раздраженного нашептывая себе под нос, вновь придвинул кресло к рулю. Развернулся, чтобы опереться на сидение коленями и посмотреть, что могло бы мешать. Видно, конечно, ничего не было, а вылезать из машины не хотелось, поэтому парень, не жалея выглаженные утром черные брюки, сильнее оперся на колени и потянулся за чем-то подозрительно мягким, что успел нащупать. Это будет ему уроком, чтобы больше не клал вещи за водительское сидение: потом и не найдешь, забудешь напрочь, и замучаешься доставать, когда приспичит.
В ушах снова зазвенело, как только вещь с пола сзади оказалась у Коуши в руках и полностью представилась его взгляду. Этот потрепанный рюкзак, этот слишком детский брелок на собачке молнии… Господи, как будто
этот парень просто оставил вещи и отошел с кем-то поболтать, серьезно! Русоволосый беспомощно открыл рот, как бы желая что-то сказать, но звон в ушах опять пропал, а имя с уст так и не слетело. Размеренный стук сердца настойчиво напоминал ему, что он, в конце концов, мужчина и должен быть сильнее. И это ничего, что духовности и чувствительности много; достаточно было слез, пора и честь знать.
Суга, прижимая рюкзак к себе, словно это была самая дорогая вещь в его жизни, вернулся в исходное положение. Отодвинул кресло, зафиксировал его, откинулся на спинку и, затаив дыхание, медленно потянул за брелок, открывая большой карман. Звук расходящейся молнии оказался таким завораживающим, будто парень открывал не сумку, а сундук с сокровищами. Самое интересное, что его совсем не интересовало, как эта вещь оказалась в машине — важнее, что она тут вообще оказалась, — поэтому Коуши без угрызений совести стал рыскать внутри, словно искал сияющий алмаз среди россыпи блестящих подделок. Руки предательски дрожали, вытаскивая поочередно несколько тетрадей, записную книжку, очки и, наконец, то самое — камеру. Совершенно внезапно все бесстрашие слилось со слабой его стороной, и парень почувствовал себя предателем, вором и вообще ужаснейшим преступником за всю историю человечества. Но, признаться, на душе томилось неописуемое удовлетворение и наслаждение, как будто это не он сам листал пустые страницы тетрадей. Как будто не именно он с бережностью нажимал на кнопки фотоаппарата и смотрел фотографии в галерее. Губы скривились в полуулыбке, и вырвался тихий смешок. Сугавара навыдумывал себе, что, раз Ойкава постоянно ходит с камерой, он просто превосходный фотограф, и его снимки будут небольшим достоянием, но, как оказалось, это были лишь неаккуратные и неровные пейзажи, среди которых изредка, но все же попадались достойные такого аппарата кадры.
Щелчок за щелчком, они отдавались эхом в голове. Улыбка сходила на «нет», в поблескивающих от накатившихся слез глазах мелькали фотографии, уже гораздо более качественные, но коренным образом отличающиеся от первых. Как-то плавно пейзажи превратились в смазанные портреты; они в свою очередь с каждым кадром становились все четче. И Коуши, скрепя сердце, из последних сил держался, чтобы окончательно не разреветься. Почти вся память была заполнена его фотографиями. Каждую прогулку Тоору профессиональным жестом доставал фотоаппарат, старательно и вполне себе удачно делал вид, что снимает природу, а на самом деле ловил каждую удачную и неудачную позу человека, который шел рядом с ним. И как такое можно было не заметить?! Все фотографии несли в себе столько эмоций, что Суга задыхался от переизбытка воздуха, который хватают его легкие. Палец уже болел от постоянного нажатия, и парень просто зажал кнопку, лихорадочно высматривая в бесконечном потоке картинок себя. Это было настолько несложно, что до отвращения больно.
Сердце несколько раз сжалось, и Сугавара даже сощурился, касаясь груди и сгибаясь от неприятных ощущений. Он отложил камеру, сумку с колен и попытался встать. Но, словно теплые объятия, что-то удержало его и прижало обратно к сидению. Заслонившая взор пелена слез застыла, а в ушах эхом прозвучали те слова…
"Не стой над моей могилой и не плачь.
Меня там нет.
Я еще не умер"
______________________________
— Боже мой, да что ты постоянно снимаешь? — устало спросил Коуши, расслабленно присаживаясь на скамейку под раскидистой сакурой рядом с Тоору и вертя на указательном пальце ключи от машины.
Тоору отвлекся от экрана камеры, в котором высматривал то ли лепестки сакуры, то ли сидящую на ветке птицу, и немного растерянно обернулся.
— Только то, что люблю, — Ойкава весело пожал плечами, шустро поднял камеру, чуть ли не тыкая объективом в нос другу, и нажал на кнопку затвора.
Этот кадр стал в его коллекции самым лучшим и искренним. Эта прогулка стала их последней и самой незаурядной.
______________________________
Был март — любимый месяц Ойкавы. В тот день лепестки сакуры с порывом ветра закружились вокруг него. А сегодня они укрыли его могилу теплым одеялом…
