Вниз по инерции

С высоты балкона дворца лес прекрасен: темная зелень крон деревьев утопает в плотных объятиях тумана, а огромные водопады, каскадом спускающиеся с гор, чарующими звуками дополняют картину. Эльф, прекрасное создание, опирается на массивные каменные перила и всматривается вдаль, его алмазные глаза широко распахнуты и с необъяснимой жаждой впитывают малейшие черточки открывшегося вида. Полы длинной светло–бежевой мантии степенно колыхаются под легким ветром, золотые нити, переплетенные по ткани растительными узорами, мерцают и сияют на солнечном свете яркими цветами и листьями. Передние пряди пшеничных волос заколоты сзади, открывая взору все детали красивого и точеного лица. Леголас потягивается, при этом его губы растягиваются в мягкой блаженной улыбке. Давно у него не было возможности хорошо выспаться - война, закончившаяся совсем недавно, превратила это в невиданную роскошь. Удобные пуховые перины идеально принимали в себя измученное долгими боевыми действиями тело, сны становились чистыми и спокойными, кошмары уже практически не посещали его разум. На время ушли в прошлое холодные скалы, мокрые леса, кишащие страшными тварями, и пропащие болота. Втянув свежий воздух, наполнив им легкие, Леголас громко выдыхает и прикрывает глаза – не стоит надолго задерживаться, скоро завтрак, а отец не любит, когда он опаздывает. Пройдя через богато обставленную спальню, эльф выходит в длинный коридор, по длине коего большие окна, окруженные причудливой резьбой рам, пропускают внутрь пока еще слабое солнце и несущий прохладу и свежесть утренний бриз. Теперь он на огромной террасе, из мраморного пола по периметру ввысь стремятся колонны, наверху которых в настоящий рост красуются статуи эльфов. Плотные стебли алых роз спиралью обвивают каменные постаменты и изгибы искусственных тел, источая тонкий аромат. Трандуил восседает на высоком кресле, слишком напоминающем трон. Леголас всегда восхищался своим родителем: высокий, статный, излучающий уверенность и власть, даже сейчас, во время обычной трапезы, он держится как истинный владыка Лихолесья. Золотые пряди аккуратно зачесаны за прямую спину, тонкие пальцы изящно держат приборы, а глаза цвета пасмурного неба не выражают лишних эмоций. – Ты все–таки пришел, сын,– низкий и холодный голос.– Я уже решил, что ты предпочел сон моему обществу. Серые глаза спокойно смотрят на наследника, ни капли не выдавая, что их обладатель крайне недоволен. – Прости, отец,– Леголас слегка наклоняет голову в вежливом поклоне.– Отныне такого не повторится. Трандуил сдержанно кивает и указывает на противоположный конец стола, предлагая сесть. Несмотря на то, что они – одна семья, вольностей в отношениях отца и сына никогда не было. Леголас, даже будучи еще малым ребенком, никогда словно и не имел права просто подойти и обнять старшего эльфа - Трандуил всегда считал это слабостью, не достойной будущего правителя Лихолесья. Поведение на глазах у посторонних, впрочем, как и наедине, требовало одинаковых строгих правил, а проявление лишних эмоций каралось наказанием. Конечно, бывали времена, когда в Трандуиле просыпались отцовские чувства, правда, это происходило настолько редко и в такой скудной мере, что Леголас мог пересчитать эти моменты по пальцам. Порой, после рассказов о похождениях отважных предков, которые маленький эльф слушал на коленях у отца, Трандуил укладывал его спать и иногда даже целовал в лоб. И мальчик, уже впоследствии ставший зрелым юношей, часто вспоминал эти короткие, но такие теплые сердцу мгновения. Обычно после такого вновь наступали холодность и отстраненность, но Леголас хочет верить, что отец способен на проявление чувств, а ледяная маска хоть на время может растаять, являя лицо любящего родителя. Этого так ему не хватает! – Почему ты не ешь?– раздается голос Трандуила.– Тебе сейчас нужно хорошо питаться, мой мальчик. Мой мальчик. Леголас прикладывает титанические усилия, чтобы не выдать улыбки. Так его отец звал всего два раза: когда провожал на войну и сейчас. Сердце бешено стучит, так и норовя вырваться из груди. – Прости, отец, я задумался,– негромко бормочет эльф в свое оправдание. – И о чем же?– ему и вправду интересно, или он просто пытается поддержать разговор? – Розы цветут особенно красиво,– врет Леголас. Он не откроет правды, никогда и ни за что.– Давно не было такого изобилия красок во дворце. – Война и не такое свершает, слава Эру, Лихолесье не пало, иначе нас бы с тобой здесь не было. Дальнейшая трапеза проходит в молчании. Леголас без особого энтузиазма ковыряется в еде, пока Трандуил педантично собирает последние малые кусочки, оставшиеся от завтрака. Когда с последним покончено, он встаёт из–за стола и направляется к террасе, задержавшись возле сына. – И все–таки, следи за своим здоровьем, многие воины умирают после того, как все великие битвы прошли, именно по этой причине. Перед уходом он запускает пальцы в шелковистые волосы Леголаса и легонько взъерошивает их. По телу последнего от этого жеста проходит странная волна. Как дикий зверек, волей случая почувствовавший впервые в жизни ласковое, неизведанное доселе, прикосновение, так и он подается вперед под теплую руку. У молодого эльфа моментально пропадает аппетит, он не знает, что его больше волнует – очередное проявление заботы, либо же странная реакция на нее, взрывающаяся в груди вулканом не передающихся словами чувств. Никогда острое одиночество не резало так сильно, отчетливей клинка, заново вскрывая все раны прошлого и детские недосказанные обиды. Он смотрит на тарелку так, словно она появляется из воздуха, не замечая ее широко раскрытыми глазами. Тонкие пальцы покидают золотистые пряди, и Леголасу кажется, что он теряет что–то важное. А ведь Трандуил прав. Война достаточно отразилась на нём не только морально, но и физически: мышцы тянет, кости неприятно ломит, а места недавних ранений настойчиво ноют. Однако Леголас мало обращает на это внимание, он считает щедрейшим подарком судьбы то, что остался в живых, а остальное – не так уж важно. Да и сам Трандуил, наверное, так сильно изменился вследствие войны, страх потерять сына оказал сильное влияние на него. Именно так Леголас пытается весь оставшийся день объяснить себе столь необычное поведение отца за завтраком, это занимает все его мысли, об остальном он уже не хочет и не может думать. К вечеру Леголас уже сильно утомляется и проходит в свою спальню. Скопившаяся за день усталость дает о себе знать, и как только эльф садится на постель, по телу разливается приятная нега. Расслабленность момента нарушается скрипом открывающейся двери, Леголас вздрагивает и резко поворачивается – война воспитала в нем излишнюю настороженность. В покои входит Трандуил, его сын облегченно выдыхает и откидывается на кровать. – Слуги мне передали, что ты так ничего и не ел,– голос владыки строг, и Леголас чувствует себя провинившимся ребенком.– Раз ты не можешь контролировать свою жизнь самостоятельно, то это остается только мне. Сейчас ты ляжешь спать. Тон, не терпящий любых возражений. Такой контроль уместен был в далеком детстве, сейчас же – нелеп и удивителен, но вполне объясним; эльф кивает, ожидая, что отец выйдет, давая ему раздеться, но Трандуил стоит неподвижно и не сводит с него глаз. – Живо! Думаешь, у меня столько свободного времени? Сердце пускается вскачь, Леголас отворачивается и дрожащими руками начинает расстегивать многочисленные крючки, постепенно освобождаясь от накидки. Свечи освещают его дрожащую от смущения фигуру, кидая на нее причудливые абстрактные блики, а Трандуил все еще смотрит, это эльф чует буквально кожей. Наконец, когда на нем остаются лишь штаны, Леголас шарит взглядом по комнате – где–то осталось его спальное одеяние, но искать не хочется, не здесь и не сейчас, вызывая на себя еще большее раздражение. Младший эльф неуверенно бредет к кровати, чтобы под одеялом избавиться от последнего предмета одежды; Трандуил усмехается, и все освещение гаснет. Леголас обхватывает себя руками и сворачивается в позу эмбриона в защитном жесте, не в силах двинуться с места, будто мешают невидимые путы. Отец так и не уходит, а остается, наряду с диким смущением странным образом появляется и необъяснимая дрожь. Все, что он хочет, так это отцовского понимания, заботы… и любви, всего того, чего так не хватает и отчаянно требуют душа и тело. – Почему ты не уходишь? Я ведь лег спать,– спрашивает он. – Но ты не спишь. Думаешь, я не знаю, что под покровом ночи и блеска звезд ты выбираешься из постели, чтобы любоваться на них почти до самого утра? У тебя бывает бессонница, это отрицательно отражается на твоем состоянии, кому как не мне не видеть этого. Скажи, что тебя беспокоит, малыш? Меня действительно пугает твое состояние. Сердце сжимается, как и подушка под цепкими пальцами, он благодарит Эру, что темнота скрывает их друг от друга, и он лежит к родителю спиной. Отец действительно изменился, эти недостающие для слуха слова меняли что–то и в нем самом. Хочется высказаться, впервые в жизни довериться хоть кому–то, выплеснуть то, что копилось сотни лет, но страх мешает, сковывает, заставляет шептать лишь про себя: «Я люблю тебя больше, чем ты можешь себе представить, а ты не сможешь и на сотую часть прочувствовать, как. Мне так больно ощущать себя нежеланным ребенком, нежеланным никому в этом мире». Это терзает, лишает разума и покоя. – Все в порядке, отец… это послевоенное,– отчасти открывается Леголас. – Моему сыну так тяжело пережить ужасы войны?– с ироническим удивлением констатирует Трандуил. И все возвращается на круги своя. Леголасу хочется взвыть, как подстреленному волку, и ударить кулаком в каменную стену – опять и снова он выставляет себя тем, кого так пытался раз за разом опровергнуть в себе в глазах отца. Теперь в нем что–то ломается, он сам не знает что, и это пугает. – Наверное,– надрывно отвечает он, пугаясь собственных интонаций - отчаянных и агрессивных. Свечи вспыхивают, их свет мягок, но он проникает в глаза болезненными лучами; сильное давление на плечо, и Леголас оказывается лежащим на спине – Трандуил нависает сверху. Он с прищуром смотрит в лицо сына. – Тебе повезло, что ты не плачешь, иначе… – Иначе что?!– не выдерживает отпрыск, впервые повышая на отца голос. – Что бы сделал ты? Ударил бы меня? У тебя рука бы не поднялась! Стал бы презирать? Куда уж больше?! Ненавидеть? Тогда да, я хочу этого, лучше ненавидь меня, испытывай ко мне хоть что–то кроме этих безразличия и холодности! – предательская влага щиплет глаза, он не хочет сдерживаться, он хочет плакать на плече своего родственника, что утешал бы его и гладил, пока сбивчивое бормотание и слезы лились бы в уже промокшее плечо. – Тебе плохо, Леголас?– Трандуил отстраняется и прикладывает ладонь к его лбу, но младший эльф не реагирует на явное недоумение в его голосе. Он хватается за касающуюся его руку своей, обвивает шею Трандуила, прижимаясь к нему. Объятия неуклюжи, одеяло спадает, открывая его нагое тело, но Леголаса это не волнует – он учащенно дышит, опаляя кожу мужчины перед ним горячим дыханием. – Теперь нет,– хрип вместо привычного голоса, он как слепец, едва касаясь, шарит кончиками пальцев по лицу отца, теряя разум в непонятной агонии воспоминаний войны и детских страхов, вырывающихся наружу и трансформированных во что–то неестественное из чувств и желаний. Отец здесь, отец с ним, отец позволяет… – Почему ты меня так не любишь? Я так хочу, чтобы ты любил меня!.. – Ты…– Трандуил отстраняется от опасной близости чужих губ, но договорить ему не дают. – Нет, я не сошел с ума, еще нет, пожалуйста, почему так сложно любить меня? Я чем–то плох для тебя? Смотри, я такой же, как и ты, разве ты не видишь своего отражения во мне?.. Шепот отдает безумием, глаза словно стеклянные от тонкого слоя слез и застывших на их дне желаний; Леголас хватается за него еще крепче, Трандуил ощущает у своего бедра трение чего–то твердого и налитого, и прекрасно понимает, чего именно. Он смотрит на своего сына, как тот сходит с ума, утрачивает разум под непроницаемой пеленой эмоций. Трандуил цепко хватает его за подбородок, отстраняя, заставляя смотреть на себя. – Это то, что тебе нужно?– резко спрашивает эльф.– Ты хочешь от меня любви? Именно такой?! – Да!– отчаянный шепот в самые губы, еще немного, и он сорвется на позорный ной. Ответ внезапен, как гром посреди зимы, которого ожидает только сумасшедший, но он соврет сам себе, если в последние секунды не ждал его. Трандуил неверяще смотрит на сына, единственного наследника, что на глазах собственного отца и по его вине вогнал себя в подобное состояние, балансируя на кромке безумия, готовясь в любую секунду сорваться в пропасть. Трандуил закрывает глаза, думает, решает, оценивает, не зная, что делать, но в одном можно быть уверенным: если уйти сейчас, отвергнуть, то Леголас потеряет себя окончательно, один в собственном бреду, лишь Эру ведает, что с ним станет к рассвету. Он не имеет права думать, решать, взвешивать, не имеет права не принять иного решения; в этом чистейшем безумии, в сотворении которого виноваты лишь двое, Трандуил распахивает глаза, в сером взгляде то, что Леголас желает видеть, от чего слипшиеся острыми кончиками ресницы дрожат учащенней. Он разделит с ним это сладкое безумие, возьмет часть его на себя, как и полагается, и в этих голубых глазах напротив что–то разгорается, готовясь разрастись в губительное пламя. – Пожалуйста, папа…– будто читая его мысли и подначивая, отчаянно провоцируя словами и движениями, просит эльф. Глубокий вдох слышится перед решающими для них обоих словами: – Хорошо, будет, как ты хочешь, сын, отпусти меня. Младший эльф неохотно разлепляет руки и оседает обратно на кровать, глядя на старшего снизу вверх; сердце колотится в бешеном ритме, глуша в ушах все остальные звуки. Трандуил успокаивающе гладит его по щеке, призывая довериться, и Леголас принимает этот жест, как долго голодающий ребенок недоступную для него сладость, он накрывает ласкающую его ладонь своей, прижимая к себе так крепко и сильно, будто желая стать с ней единым целым. – Почему ты не гладил меня так раньше?– и его глаза такие же большие, непонимающие, как у малыша, что не может осознать, отчего взрослые дяди воюют или трава в их лесу такая зеленая.– Почему? Разве это плохо или неправильно? – Нет, это не плохо, и нет ничего неправильного,– отрицает Трандуил. – Правда?.. Кивок, Леголас млеет оттого, как большой палец отца размеренно двигается по его скуле: мягко, ровно, плавно, даже слишком, он сам знает, что ему нужно – не это успокоение, а настоящий пожар, что сжег бы всю черноту внутри. Отстранившись и так и не сводя с отца жадного на эмоции взгляда, он проводит языком по этому самому пальцу, обвивая его, скользя от основания до ногтя. Язык горяч, дыхание обжигает, вязкая слюна стекает вниз, и Леголас успевает подхватить готовую сорваться каплю, изощренно описав по ладони причудливый узор. Светлые пушистые ресницы ложатся на залитые алым румянцем щеки, Леголас, уже не глядя, вбирает во влажный рот указательный и средний пальцы, соприкасаясь губами с костяшками, и Трандуил не осмеливается пошевелиться. Зрелище того, как собственный сын старательно, а что более удивительно - умело пользуется ртом и языком, порождает множество вопросов, которые, так и не получив связной формулировки, тонут под натиском нарастающий ощущений. Леголас ерзает на кровати, сжимая меж бедер налитые яички, ища источник удовольствия, но этого не хватает, слишком мало, недостаточно, он высвобождает пальцы из теплого плена, продолжая греть своим дыханием. – Я хочу ощутить и их тоже,– шепчет он.– Пожалуйста… – Иди сюда,– перина прогибается под тяжестью Трандуила; Леголас оказывается на коленях отца, как в воспоминаниях из далекого детства, но поза интимней, ощущения ярче, а сердце уже готово разбиться о ребра. Уверенная рука обхватывает напряженный член, и протяжный стон разносится по покоям. Под пальцами учащенная пульсация от каждой венки, и влага, щедрыми каплями стекающая с головки; Леголас хнычет, рвано двигает бедрами, но Трандуил не спешит ускорять неторопливый тягучий ритм, он перехватывает жаждущий разрядки орган у основания, пресекая всю инициативу. Рука гладит по уже взмокшей обнаженной спине, дрожь сына переходит на него самого, растрепанные волосы такого же цвета, как и у него, колышутся от смешанного дыхания, и владыка Лихолесья решительно перекидывает их через оголенное плечо. Теперь шея открыта, Трандуил уделяет ей внимание полукусающими поцелуями, водит губами от плеча до мочки острого уха, возобновляя сладкие и мучающие движения рукой. – Отец,– так умоляюще сладко, движения бедер становятся степенней, он запускает пальцы в светлые локоны, наматывает и тянет за них, ограничивая сына в движениях. Ласки жадные, уже покрасневшая кожа путает ощущения остроты зубов и мягкости губ и языка. Трандуил еще одет, но даже через слои ткани он ощущает беспорядочное царапание ногтей по спине; Леголас стонет совсем громко и непристойно. Интересно, слуги уже разошлись по своим комнатам? Но теперь это волнует хозяина дворца в последнюю очередь, главное из всего существующего вокруг – сын, который упивается его ласками. Но на всякий случай он прижимается к этому не желающему закрываться рту в горячем, сминающем губы и сопротивление, поцелуе. Тело напрягается, выгибается назад под особо резкий приглушенный крик, белые капли густо орошают продолжающую выжимать его до конца руку. Леголаса еще не отпускает мелкая дрожь, пальцы в волосах разжимаются, и он прислоняется лбом к отцовскому плечу. – Я тебя испачкал,– с придыханием говорит он, водя подушечками по каплям спермы, размазывая их по коже и ткани.– Я исправлю это. С усердием он расстегивает его серебряные одежды, нетерпеливо помогая избавиться родителю от них; Трандуил не противится. Леголас добирается до самого низа, руки задевают открывшийся под разошедшимися полами, натянувший ткань штанов, бугор, он одергивает себя, едва отец издает приглушенный выдох. – Ты там совсем горячий, тебе, наверное, больно? Позволь мне… Трандуил не собирается возражать; Леголас опускается на колени, осторожно расправившись с застежками и шнуровкой, он извлекает напряженный до предела возбужденный член, сухой, горячий; влажный и проворный язык, распределяющий слюну по всей длине - то, чего так не хватает. Он помогает себе рукой, водя пальцами с одной стороны, и припухшими от поцелуев губами с другой. Прежние холодность и отстраненность в контрасте с такой нынешней вседозволенностью лишают ясных мыслей, отдавая тело полностью на волю инстинктов; Леголас обхватывает губами головку, с упоением пробуя отца на вкус, его собственное тело реагирует сильной волной жара и ноющей тяжестью в паху. Когда рука родителя давит на затылок, заставляя вобрать еще больше разгоряченной плоти в рот, принц сжимает собственный член в кулаке, глотка расслабляется полностью, принимая в себя всю немалую длину. Но дыхание сбивается, ресницы вздрагивают, однако он не отступает, пускает в ход юркий язык, и наградой служит вырвавшийся стон. Удовольствие тянется, но его не хватает; Леголас отпускает себя, скользит дальше пальцами по промежности, касается ануса. Отверстие сухое, пальцы тоже, Леголас собирает с головки остатки собственной спермы и пытается смазать вход, и разочарованно выдыхает, понимая, что этого мизерного количества недостаточно, впрочем, как и его собственных пальцев. Он смотрит на отцовские, опоясанные причудливыми кольцами, пальцы, несильно сжимающие простынь от особо удачных движений сына, и представляет их, дарящих ему неземное наслаждение. Словно мысли его об этом вслух; эта самая рука тянется к его лицу, оглаживает щеку; Леголас выпускает член изо рта, когда его отстраняют. – Достаточно, мой мальчик,– говорит Трандуил, и Леголас не без удовольствия понимает, что приблизил его к грани разрядки. Он ощущает влажными губами давление аристократических пальцев и целует их, прихватывает зубами, смотрит на отца затянутыми поволокой глазами. – Я все еще хочу их… в себе,– эти слова проводят через тело такой же разряд желания, как и прилежная ласка языком. Леголас нисколько не удивляется, что его хватают за предплечье, а через секунду он оказывается лежащим на постели, придавленный приятной тяжестью отцовского тела. Резкий толчок – их эрегированные члены скользят друг по другу, трутся; Леголас выгибается навстречу этим ощущениям, топя стон в заглушающем поцелуе. Руки, которые он так желал, гладят разгоряченную кожу, следуя за губами по лбу, щеке, шее, груди, обведя твердые горошины сосков, по волнистой текстуре ребер к впалому животу. Трандуил разводит в стороны колени сына, почти прижимая их к смятым и сбитым простыням, и Леголас вздрагивает от коротких поцелуев своего короля в самом интимном месте. Трандуил выпрямляется, глядя на него сверху - волосы обоих растрепаны, дыхание сбивается в унисон. «Действительно, как отражение… только более утонченное и прекрасное»,– проносится в голове единственная связная мысль. – Что ты хотел, мой хороший, что так желал?– он наклоняется к заостренному уху, шепча в него эти слова. Леголас обхватает его запястье и опускает вниз к своим бедрам, разводя их еще шире. – Что–нибудь, отец, пожалуйста, что хочешь… Трандуил оглаживает округлые ягодицы, пробираясь пальцами к ложбинке между ними, мягко гладит аккуратную сморщенную дырочку, пожирая взглядом реакцию сына, медленно обводит круговым движением складочки, чуть надавливает и отпускает, затем снова. – Так? Леголас кивает, глядя из–под полуприкрытых век на легкую улыбку на губах отца. – Наверное, нужно масло,– отстраненно бормочет он, продумывая про себя альтернативу смазывающему узкий девственный проход веществу. – Не надо масла… слюны хватит. – В первый раз будет больно, если я воспользуюсь лишь этим,– качает головой Трандуил. – Не будет, я… я уже разработал мышцы,– Леголас сглатывает, глядя, как Трандуил приподнимает бровь. – Ты впускал в себя мужчину?– голос снова холоден, как и глаза. – Нет. Я использовал пальцы,– алея до самых корней волос, признается он.– В последнее время чаще обычного, почти каждый раз – ночи темные, пропитанные одиночеством, мне так не хватало живого тепла рядом. – Не бойся, теперь ни того, ни другого по ночам не будет,– Трандуил любовно целует наследника в лоб, а потом шепчет в миллиметрах от его губ: – Покажи мне, как ты это делал. Как глотал собственные всхлипы в холодной кровати, пока эти пальцы неумело вторгались в твое голодное до ласк тело, как ты кусал подушку, чтобы гасить вырывающиеся стоны, пока отчаянно тер изнутри горячие мышцы, представляя руки отца на себе и его горячий член внутри. Давай, маленький… Леголас откликается, трется о пока еще затянутое тканью бедро ноющим членом, небрежно зачерпывает изо рта пальцами слюну и тянется к промежности, оставляя по пути на теле тонкую блестящую линию. Средний палец входит без особого труда, преодолевая сопротивление мышц; Леголас двигает им пару раз и осторожно добавляет к нему указательный. Он прикусывает нижнюю губу – никогда от привычной мастурбации он не получал столько удовольствия, длинные ноги разъезжаются сами собой, являя отцу все то, что всю жизнь скрывал от других. Леголас видит, как расширяются его зрачки, затопляя серую радужку, как под кожей ходит кадык, и движение руки ускоряется, он разводит два пальца в стороны, освобождая место для третьего, и насаживается на них до упора. Но и этого мало, совсем не достаточно. Леголас двигает бедрами и сжимает мышцы, пустота внутри слишком болезненна, он вынимает пальцы, раздвигая припухшие края, предлагая мужчине перед собой взять инициативу на себя. У Трандуила перехватывает дыхание от вида готового на все юноши – разомлевшего, с горящими щеками и блестящими глазами, рассыпанными по подушкам волосами, томно ловящего воздух приоткрытым ртом. Его и не волнует, отчего его собственное тело откликается на родного сына так же, только не сейчас. Он подается вперед, оглаживает дрожащие бедра и только сейчас обращает внимание на кольца на своих пальцах – переплетающие всю фалангу витиеватые змеевидные ветви, воплощенные в благородном металле. Он пытается их снять, но Леголас останавливает его: – Не снимай их,– просит он, тем самым заслужив вопросительный взгляд. – Они будут мешать,– Трандуил гладит его колени, чтобы дать почувствовать прохладные изгибы украшений. – Это часть тебя, я всегда любил их,– он проходит ногтями по отцовским пальцам. Наследный принц откидывается на подушки, впервые почувствовав не собственное касание к нежной коже смоченных пальцев. Ощущения совсем иные, несравнимые с тем, когда он пытался получить удовольствие после прочтения «запретных» книг в библиотеке, не неизмеримыми годами позже - даже самоудовлетворение на глазах отца не дает этого. Только сам Трандуил может пробудить в его теле подобное своими касаниями. Он вставляет только первые фаланги двух пальцев, а Леголас уже трепещет, прося родителя не медлить, сам насаживается в нетерпении на источник яркого удовольствия, и Трандуил выполняет его просьбу. Кожи касается прохладная кромка кольца; отец останавливается, но сын хватает его за кисть, направляя в себя. Ребристая поверхность туго входит в упругий горячий проход, чувствительные стенки ощущают каждый изгиб украшения, проходящего дальше и глубже, притупляя тепловой контраст с вбирающим в себя жар тела металлом. Он кусает собственные пальцы, пока чужие разрабатывают его проход, пробираются к чувствительному бугорку и надавливают на него, сильная рука прижимает его к кровати, одновременно с этим губы льнут к истекающему члену. – Какой чувствительный, нетерпеливый,– констатирует Трандуил, опаляя чувствительное место горячим дыханием,– и все равно невероятно тесный и узкий. Губы обхватывают подобравшиеся яички, пальцы в анусе нещадно поворачиваются; Леголас ощущает весь рельеф, каждый изгиб искусственных переплетений, трущихся о стенки, подтягивает колени к плечам, жаждая усиления контакта и получая его. Трандуил спускается губами к месту, где его пальцы входят в тело Леголаса, и проводит языком по растянутому отверстию, готовя его для вторжения третьего пальца. Теперь и рука, надежно удерживающая его от резких движений, с трудом справляется со своей задачей, едва уже два кольца начинают входить одновременно. Размеренные толчки, методичное трение идеально ощутимых искусственных выступов внутри тела, сладостные касания к точке в глуби, от которых пальцы поджимаются и комкают многострадальные простыни, и дразнящие касания языка к члену – все подводит его к самой грани. Об этом Леголас сообщает короткими сбивчивыми стонами, поощряя отца не останавливаться. Но потом пальцы и губы исчезают, эльф распахивает глаза от неприятного ощущения пустоты; мышцы еще ноют, отзываясь откликами тех самых движений. Он отпускает коленки и приподнимается, чтобы понять, в чем дело. – Папа?.. Его неожиданно и даже резко подхватывают под колени, тянут ближе, устраивают копчиком на бедрах. Руки разводят в стороны влажные ягодицы, и ищущего наполненности отверстия касается нечто по размерам куда больше пальцев. Резкий толчок – и член входит в Леголаса наполовину, Трандуил давит ему на плечи, погружаясь в податливое тело до конца, доводя ощущение растянутости до грани боли. Отец упирается руками по обе стороны от его головы, нависает сверху; длинные волосы ниспадают золотым каскадом, скрывая их двоих от остального мира, меж бровей залегает неглубокая морщинка, глаза закрыты. Леголас тянется к нему, мягко разглаживает ее; его король размыкает ресницы, смотрит на сына затуманенными глазами, вокруг шеи обвиваются тонкие руки, смыкаются где–то в россыпи прядей – младший эльф изящно приподнимается, забирая с губ поцелуй. – Я люблю тебя, отец,– говорит он те слова, что так хотел сказать перед этими глазами цвета алмаза всю свою жизнь, без сомнений быть неуслышанным, без страха быть отвергнутым, преисполненный искреннего и чистого душевного трепета. Трандуил отвечает, прижимает сына к себе в крепком объятии, возвращает пылкий поцелуй, чувствуя в руках еле слышный всхлип тонкого тела и губами чуть солоноватую влагу. – Ну–ну…– он гладит Леголаса по волосам, касается губами мокрых век. Впервые за несколько лет он плачет, впервые в жизни ему разрешают это. Он скрещивает ноги за спиной Трандуила, прячет лицо в изгибе отцовской шеи, встречая первые неспешные толчки крепкого члена. Тихие жалобные стоны нарастают по мере их усиления; Леголас подается им навстречу, ему кажется, что он ощущает каждую деталь ровного крепкого ствола внутри себя – изгибы гладкой головки, раз за разом ударяющей точно по простате, каждую налитую кровью рельефную венку, жар горячей от желания плоти. Все как в дурмане, он не противится, когда из него выходят, переворачивают на живот, поднимают за бедра и резко врываются сзади. Леголас упирается руками в изголовье кровати, царапая резное дерево, прогибается в сторону сильных толчков и кричит во все горло от движений безжалостной руки, отрывисто скользящей вдоль длины члена. Она обхватывает плотно, идеально, кончик большого пальца мажет по крошечному отверстию, и Леголас роняет голову на подушки. Трандуил покрывает его собой полностью, беспорядочно гладя рукой его гладкую грудь, целуя плечи, не сбиваясь с заданного бедрами и рукой ритма. Совсем теряя себя, он шепчет Леголасу на ухо, какой он у него послушный сын, какой прекрасный эльф и пылкий отзывчивый любовник, и принц не выдерживает – дрожь пробивает тело насквозь, горячая струя спермы вырывается наружу, наполняя все еще ласкающую его ладонь, и, стекая густыми подтеками, орошает перемятую простынь. Он сжимает мышцы ануса, и слышит позади сдавленный рык; Трандуил буквально насаживает его на себя ещё несколько раз и, войдя до упора, изливается в тесное нутро. Леголас через несколько секунд находит в себе силы, приподнимается на руках и оглядывается на отстранившегося отца - он смотрит на свою ладонь, в которой еще остается сперма, разжимает пальцы, и белые капли стекают меж них вниз. Эльфийский принц широко улыбается, льнет к своему владыке, как кот зачерпывает языком теплую жидкость с его руки, и мажет ею по губам отца. – Попробуй, я даже на вкус такой же, как и ты,– шепчет он. И Трандуил, еще не отойдя от оргазменной неги, слепо поддается поцелую; специфический вкус семени наполняет рот вместе с неуемным языком, переплетающимся с его собственным. Он глотает, Леголас улыбается, приоткрывает губы, и сперма капает с них вниз еще одной порцией, которую отец не противится испить с уст сына… …Выжженные в собственном огне свечи давно погасли, отдавая комнату на волю ночному сумраку. Темнота, уступая лишь избранные места платиновому свету серпа месяца, окутывает двух эльфов на широкой смятой постели. Один из них крепко спит, видя под закрытыми веками что–то известное лишь ему, другой сидит, прислонившись к спинке кровати, и смотрит в неопределенную точку перед собой, его пальцы рассеяно гладят длинные волосы лежащего рядом эльфа. Большой открытый балкон манит прохладой и бескрайностью ночи; Трандуил невесомо целует Леголаса в висок и поднимается с постели. Ветер слаб, ему едва хватает сил, чтобы лишь играть с длинными прядями, он приподнимает их и тут же отпускает, принимается за свое снова и снова. Владыка этих земель закрывает глаза; происходящее часы назад в спальне за спиной было похоже на наваждение, необъяснимое, неотвратимое, как чары или колдовство, на чистое безумие – единственное, как он может назвать это. Он сказал сыну, что нет ничего неправильного. Но тогда это не в глазах, сильно похожих на его собственные, горело неистовство - то отражался огонь его собственного пожара. То был отсвет и его безумия, сотворенного обоими, в пучину коего они вогнали друг друга. И его должно хватить, чтобы напиться двоим. А еще он обещал, что ночи теперь будут иными. Трандуил упирается руками в перила, почти до белизны пальцев сжимая холодный камень. По черному бархату неба алмазами рассыпаны звезды, и он рассматривает крошечные точки почти до самого рассвета, пока они не начинают таять в лучах восходящего солнца. Что–то определенно в них есть…