Ничтожество

Я ничтожество. Не столь часто я допускаю до себя эту мысль - она слишком горька и слишком правдива. Не могу с этим смириться. Нет - могу. Могу - когда он стонет под ударами, которые я наношу, когда извивается под жалящей плетью, которая оставляет следы на сияющей золотистой коже его ягодиц. Я хлещу его - а потом беру как раба, грубо, едва не жестоко, выкручивая соски и впиваясь пальцами в исхлестанные плетью ягодицы, слушая стоны. Терзая его тело - которое он с радостью отдает мне на растерзание. Отдает, потому что так ему захотелось. Потому что я люблю его. Люблю - и все же порой ненавижу. Порой любовь к нему - это как пытаться устоять на острие меча, и кровь течет из разрезанных ступней, кровь, кап, кап, кап... Он сам позволяет делать это с собой. Брать себя. Он всегда и все решает сам и привык, что все зависит от него и все ему подвластно. Но если бы я не поцеловал его тогда сам - решил бы он поцеловать меня? Решил бы быть со мной? У меня нет на это ответа, и мука стискивает сердце - и я стискиваю его плоть, прикусываю у ключицы его кожу, так чтобы остались следы. Я - рыба-прилипала, что путешествует всю жизнь под брюхом акулы. Я становлюсь неистов, как козлоногий Пан, я вбиваюсь, вколачиваюсь в его тело, пока не подкатывает к чреслам сладкая и тошная дрожь и исторгается в глубь его тела густым семенем, пока он сам не изливается так же густо и горячо мне в ладонь. ...А наутро он уходит - на берег, где ждет его колесница, где выстроились бронзовогрудые ряды вооруженных мирмидонян. Я смотрю ему вслед, и в душу мою змеей вползает подлая радость, когда я вижу, как чуть неловка его походка - и я знаю, что стоит ветру чуть приподнять плащ, как все увидят багряные рубцы на его стройных мускулистых ногах. И узнают, что я, я, ничтожество, брал его сегодня. Брал Лучшего из ахейцев.