аут

— Геночка, подойди, пожалуйста, — раздается с нижнего этажа бабушкин голос. Еле различимый из-за шума воды и возни бабушки с обедом. — Ща, — мальчик лишь лениво потягивается и горестно вздыхает.       Это было нечестно. Лето, оно, понимаете, для отдыха. Отдых, это то, что в свои восемь Гена научился ценить, как ничто. Щенячий восторг первоклассника теперь сменился грустным осознанием своей участи на ближайшие годы второклассника. Гена справедливо считал, что свои три месяца отдыха он заслужил, мучаясь над проклятыми прописями и таблицей умножения.       Каникулы для того, чтобы отдыхать. Отдыхать, бабуль, неужели сложно запомнить?       Гена любит утро — поваляться часок-другой за чтением интересной книжки, жуя бутерброды. Дома по утрам почти никого не было, разве что собака, которая как и Гена, предпочитает неактивное времяпрепровождение. Можно было спокойно валяться в кровати до самого обеда, который Гена не любил.       Обед он не любит в обоих смыслах: и как время суток, и как ритуал запихивания в него всего и побольше, а главное, это все было жирным (как и он) и перспектива вернуться в третий класс стройным и подтянутыми таяла, как лёд в весенний день. Плюс, в обед возвращались домашние и мальчик невольно вовлекался в домашние хлопоты.       Сходить за банками на чердак, например.       Гена отчаянно пыхтит, но лезет по лесенке на захламленный чердак. Кашляет от пыли, прикладывая кулачок ко рту и силится разглядеть в недрах злосчастную банку огурцов. Он, спотыкаясь, пробирается через весь разбросанный хлам, и уже протягивает руки к главному призу, но тут замирает. Рядом с соленьями, на полу стоит гитара. Старая, потрепанная акустика, которая тут же перехватывает на себя все внимание мальчика.       Он присаживается на корточки и проводит пальцами по пыльному боку, восхищенно смотря на неё. Потом он принимает опрометчивое решение, набирая полные легкие кислорода и сдувая пыль с гитары. Гена тут же закашливается, отмахиваясь от пыли, заполнившей нос. Когда, наконец, пыль оседает на пол, он осторожно берет её в руки, проводит по коричневому боку и перебирает пухленькими пальцами по струнам. Звук напоминает какую-то музыку Сатаны. Кажется, это значит, что она расстроена. Гена где-то читал про музыкальные инструменты.       Гена слышит крик бабушки, которая уже заждалась, и резко подрывается с места, пихая гитару подмышку и стаскивая с полки трехлитровую банку солений. Спуск с чердака был сложнее, лестница опасно шатается под ним, и Гена мысленно перекрещивается. С банкой и гитарой наперевес Гена с опаской пытается слезть, а, на половине пути он осознает, что можно было спустить эти предметы по очереди, но ему слишком лень, да и поздно уже. Путь начат, нога воинственно скользит по деревянной поверхности и Гена почти не боится. Почти. — Бабуль, а ты умеешь на гитаре играть? — Гена ставит банку на стол и с шумом опускает пыльную гитару на пол. Бабушка вздрагивает и отскакивает от плиты с невероятной для её возраста проворностью. Удивленный взгляд падет на гитару, которая была едва ли меньше самого Гены. Бабушка всплескивает руками: — Господи, Геночка, ты где ее взял? — На чердаке валялась, я и забрал. Так ты умеешь на ней играть? — Мальчик раскачивается на носках, нетерпеливо глядя на женщину перед собой, а та только отрицательно качает головой: — Это дедушкина.       Черт, это уже проблемно. Когда Гена в последний раз видел дедушку, тот уже ни на чем не играл. Играли ему. Похоронный марш. В общем, дедушка не научит. Досадно однако.       Гена отпрашивается гулять, волоча гитару по полу, он выходит на улицу, щурясь от яркого солнца. Если никто не хочет учить, учись сам. Золотое правило. Тоже где-то читал.       Птички щебечут, яблочки зреют. Соседские ребята играют в мяч. Вот дураки то. Искусство и творчество, это вам не мяч гонять. Не каждый дурак сможет. Поэтому Гена с гордым видом потопал мимо них.       Мальчик с донельзя гордым видом присаживается на ближайшую лавочку, и начинает бренчать неведомые доселе мелодии. Ничто не помешает Фарафонову стать великим музыкантом. Ничто. А нет, сможет. Мяч.       Орудие для разрушения всех надежд с неумолимой скоростью летит в сторону Гены. Тот, повинуясь неведомым ему порывам, хватает гитару и закрывается от опасности.       Эх, Гена, ради искусства можно было и пострадать. Еще одна мечта разбилась в дребезги, разлетелась деревянными ошметками, и осталась отломанным грифом в руках с порванными струнами.       На глаза наворачиваются предательские слезы. Как же ранима душа поэта. Даже когда ему всего восемь лет. Гена смаргивает слезы, с силой растирая их кулаком по лицу. Ген, ты же большой мальчик, чего ревешь.       Он сжимает в руках все, что у него осталось — гриф от гитары и, кажется, впервые в жизни хочет кого-то побить. В груди разгорается негодование вперемешку с обидой, и когда он видит долговязого паренька с кривой ухмылкой во весь рот, ему приходится сжимать зубы, чтобы не разрыдаться в голос. — Бля, мелкий, извини, — его оскал сменяется на что-то более похожее на улыбку, но от этого злость Гены не испаряется. Удивительно. Мама говорит, что слово «извини» относится к волшебным. Мама, я больше не верю в магию. Что за обман, мам? — Ты хоть понимаешь что ты наделал? — глаза Гены наполнены просто испепеляющим праведным гневом, на пополам с дурацкими каплями влаги. Пацан может быть и испугался бы, не будь он выше Геночки на две головы. Тот только разводит руками, и немного умиленно улыбается: Генина макушка ему страха не вселяет от слова совсем. Да и вообще, кого мог напугать этот пухленький мальчик? — Не уверен, но, кажется, сломал тебе гитару? — невинно интересуется он. — Жизнь ты мне сломал, — печально выдает Геннадий и, собрав все, что осталось от гитары, глотая сопли, плетется в сторону дома. Ему-то что, покривляется перед Геной и побежит обратно пытаться убить голубей ударом мяча, а Гене ещё объясняться дома. Вот же сволочь длинноногая.       Не проходит и десяти секунд, как Гену хватают за плечо. — Ну куда ты так втопил то, а? — пацан смотрит на него с высоты своего роста, и Гене очень хочется пнуть разрушителя чужих мечт под коленку. Он пытается вырваться, дернув плечом. — Ну, хочешь, я тебе свою отдам? — последние слова заставляют Гену остановить почти бесполезные попытки высвободить руку из чужой хватки. — Хочу, — Гена хмурит брови и поджимает губы — предложение было заманчивым, но попахивает, как любит говорить подвыпивший отец «наебаловом», — а откуда у тебя гитара? Ты же футболист. — А футболисты не могут играть на гитаре? — Тот склоняет голову набок, с интересом ожидая следующей реплики. И Гена оправдывает ожидания: — Ну, вы же не особо… — Ты что, намекаешь, что я тупой? — чуть не задыхается от возмущения дылда, вздергивая бровь. Гена, наплевав на чувство страха, пожимает плечами: — Я такого не говорил.       Гена любит ходить по краешку. Инстинкт самосохранения вопит в голове сиреной «тебе набьют рожу, прекрати», но Гене все равно — он здесь жертва, это ему должно быть обидно, и вообще, если бы не исполинский (как ему казалось) рост потенциального противника, он давно бы ему врезал. Поэтому, справедливо считает Гена, у него увеличенный лимит доебывания до старших.       Ля-ля, тополя. Парень, который представляется как «Славик», тащит его за руку за собой, а Гена тихо удивляется: до последнего ждёт очередного кульбита судьбы.       Окольными путями и неведомыми тропками они подходят к старому дому. Облезлая краска, доисторические клумбы у двери и бюст вождя, выглядывающий из-за занавески в окне. Атмосферно, ничего не скажешь.       Они заходят в темный коридор, Слава стягивает с себя кроссовки и бросает их в угол. Во всей квартире царит тишина, нарушаемая только тиканьем часов и мяуканьем кошки.       Гена снимает сандалии и шлепает прямиком за Славой. Тот тыкает пальцем в радиоприемник и начинает играть музыка. Какой-то допотопный шансон. Дедушка такое слушал. Гена только качает головой, отгоняя от себя все мысли, начиная с вопроса о Славиных родителях и заканчивая воспоминаниями о давно почившем деде.       Слава молча подходит к шкафу и достает дырявый, перештопанный сотни раз чехол. — На, держи, — он с едва уловимым сожалением пихает мальчику в руки чехол, мысленно прощаясь со своей любимой. Тот же удивленно распахивает глаза, на автомате принимая гитару, и спрашивает осторожно: — Это что? — Гитара, слепой что ли? — Слава начинает медленно закипать. «И это ты пытался меня тупым выставить?» — А на ней точно играть можно? — Гена даже внутрь заглядывать боится, с трудом удерживая себя от желания вернуть Славе этого монстра. — Не веришь? — Оскорбленно интересуется Слава, и сам отбирает гитару, — Ща сыграю.       Так, Слава, не надо. Слава, убери гитару на место. Слава, хватит делать вид, что реально умеешь играть. Слава, нет.       Пронзительный визг струн рассекает комнату. Дедушка Ленин совсем усыпает, Славины глаза светятся неподдельным восторгом, Генины же наоборот, лучатся первобытным ужасом. Даже он такую хрень не сможет исполнить. — Ген, хочешь песню про тебя сочиню? — В Славиных глазах черти выплясывают неведомые танцы, а Гена мысленно расписывается в капитуляции, и уже разворачивается, чтобы сбежать к чёрту от этого сумасшедшего, но первый (нормально звучащий) аккорд заставляет его остановится.       Слава, прекрати. Слава, не смешно. Ладно, смешно, но стремно как-то. Гена молчит и стоит как вкопанный. Настолько вот подохуел. Он не знает ничего, он просто смотрит и молчит. Кажется, девочки из красок решили подъебать Гену по радио. А Слава с ними в сговоре. Гена округляет глаза, заливаясь краской с шеи до кончиков волос, обзывает Славу всеми словами, которые успел услышать за свою недолгую жизнь и сбегает, прямо босиком, только подхватывая свои сандалии у порога.       Непонятная куча вещей и такой же непонятный среди них Гена с маленьким рюкзачком за спиной. Отец скоро должен приехать и забрать его в город. Бабушка бегает и пытается вспомнить не пойми что, говорит, важное. Наконец-то молитвы Геночки были услышаны. Бабушка резко затормозила с протяжным «о» и побежала в сторону кухни. Вернулась она с небольшим свертком, подписанным корявым подчерком. — Это тебе Славик просил передать, — она улыбается странно, а потом, не выдержав, продолжает, — ты такая умница у меня, Геночка, с таким хорошим мальчиком подружился, — женщина умиленно складывает руки на груди, не обращая внимания на какой-то странный звук, которым Гена выражает своё удивление.       Гена разворачивает, не церемонясь обертку, и обнаруживает под ней кассету с милой подписью «я полюбил аутиста». Он смотрит на старенькие часы, отсчитывающие минуты до его отъезда и машет рукой. Бежит к старому, кассетному магнитофону в своей временной комнате и подрагивающими от нетерпения руками, вставляет туда кассету, приглушая звук. Несмотря на минимальную громкость, визг Славиного голоса бьет по ушам и Гена отшатывается от магнитофона, будто тот одержим демоном, но не выключает. Как магнитофон, а заодно и Гена, выдерживают песню до конца, но это неоспоримый факт. Гене хочется завопить на всю деревню о том, что он немедленно и сейчас же требует себе орден за отвагу. Глубоко вдыхает и убирает это произведение искусства в рюкзак.       Приезжает отец. Старенькая «шкода» призывно сигналит и Гена крепко обнимает бабушку, запрыгивая в салон. Пока отец разговаривает с матерью, мальчик открывает окно и спрашивает: — Пап, а когда мальчик любит другого мальчика, как это называется? Отец икает от удивления, но быстро берет себя в руки и лаконично сообщает: — Пидор. А с чего такие вопросы? — Гена многозначительно молчит.        Бабушка, тоже отойдя от шока, спрашивает на последок, передать ли что Славику. Гена косится на отца за рулем, снова глубоко выдыхает и чувством выдает: — Передай Славе, ба, что он пидор!       Отцу приходится выбегать из машины, чтобы поймать бабушку, оперативно схватившуюся за сердце в предобморочном состоянии. Гена только пожимает плечами и удобнее устраивается на заднем сидении.